Неточные совпадения
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это,
как на что-то неизбежное.
Макар пьянствовал,
Макар походя бил жену,
Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
Даже сегодняшняя проволочка
Макару, заданная от старика, имела более хозяйственный интерес, а не нравственный: он его бил не
как плохого мужа, а
как плохого члена семьи, баловавшего на стороне на неизвестные деньги.
Еще был бы служащий или просто попал куда «на доходы»,
как лесообъездчик
Макар, тогда другое дело, а то учитель — последнее дело.
Борцы переминались и только подталкивали друг друга: очень уж плечист был
Макар и шея
как у быка.
Семья Горбатого в полном составе перекочевала на Сойгу, где у старика Тита был расчищен большой покос. Увезли в лес даже
Макара, который после праздника в Самосадке вылежал дома недели три и теперь едва бродил. Впрочем, он и не участвовал в работе семьи,
как лесообъездчик, занятый своим делом.
— А ты
как же,
Макар? — спрашивал Петр Елисеич.
Она припомнила теперь, что действительно
Макар Горбатый,
как только попал в лесообъездчики, так и начал сильно дружить с кержаками.
Пьяный
Макар встряхивал только головой, шатался на месте,
как чумной бык, и повторял...
Расстервенившийся
Макар хотел показать всем, что он может «учить жену»,
как хочет.
Татьяне было так тяжело, что она сама молила бога о своей смерти: она всем мешала, и, когда ее не будет,
Макар женится на другой и заживет,
как следует хорошему мужику.
— Да ведь я ему полный выход заплатил! — спорил
Макар. — Это
как, по-твоему? Полтораста цалковых заплочено…
Из разговоров и поведения мужа Домнушка убедилась, что он знает решительно все
как про нее, так и про брата
Макара, только молчит до поры до времени.
Всего больше удивило Домнушку,
как муж подобрался к брату
Макару. Ссориться открыто он, видимо, не желал, а показать свою силу все-таки надо. Когда
Макар бывал дома, солдат шел в его избу и стороной заводил какой-нибудь общий хозяйственный разговор. После этого маленького вступления он уже прямо обращался к снохе Татьяне...
Сидит и наговаривает, а сам трубочку свою носогрейку посасывает,
как следует быть настоящему солдату. Сначала такое внимание до смерти напугало забитую сноху, не слыхавшую в горбатовской семье ни одного ласкового слова, а солдат навеличивает ее еще по отчеству. И
какой же дошлый этот Артем, нарочно при
Макаре свое уважение Татьяне показывает.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна,
как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи,
как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю,
Макар?
— Ты, Домна, помогай Татьяне-то Ивановне, — наговаривал ей солдат тоже при
Макаре. — Ты вот и в чужих людях жила, а свой женский вид не потеряла. Ну, там по хозяйству подсобляй, за ребятишками пригляди и всякое прочее: рука руку моет… Тебе-то в охотку будет поработать, а Татьяна Ивановна, глядишь, и переведет дух. Ты уж старайся, потому
как в нашем дому работы Татьяны Ивановны и не усчитаешь… Так ведь я говорю,
Макар?
Домнушке очень понравилось,
как умненько и ловко муж донимает
Макара, и ей даже сделалось совестно, что сама она никогда пальца не разогнула для Татьяны. По праздникам Артем позволял ей сходить в господский дом и к Рачителихе. Здесь, конечно, Домнушка успевала рассказать все, что с ней происходило за неделю, а Рачителиха только покачивала головой.
Уже под самый конец Таисья рассказала про
Макара Горбатого,
как он зажил в отцовском даме большаком,
как вышел солдат Артем из службы и
как забитая в семье Татьяна увидала свет.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только,
как на земле молотили живое человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние ноги, а тут не устоял.
Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни мужики.
Мастерица Таисья уговаривала в это время
Макара, который слушал ее с опущенною головой. Она усадила его на лошадь,
как это было в Кержацком конце, а сзади седла подсадила избитого поморца.
Она видела
Макара только издали,
как во сне, но и этого было достаточно, чтобы поднять в душе все старое.
— Это вы касательно
Макара, родитель? Нет, это вы напрасно, потому
как у брата
Макара, напримерно, своя часть, а у меня своя… Ничего, живем, ногой за ногу не задеваем.
Никаких разговоров по первоначалу не было,
как не было их потом, когда на другой день приехал с пожара
Макар. Старик отмалчивался, а сыновья не спрашивали. Зато Домнушка в первую же ночь через Агафью вызнала всю подноготную: совсем «выворотились» из орды, а по осени выедет и большак Федор с женой. Неловко было выезжать всем зараз, тоже совестно супротив других, которым не на что было пошевельнуться: уехали вместе, а назад повернули первыми Горбатые.
— Погибель, а не житье в этой самой орде, — рассказывала Домнушка мужу и
Макару. — Старики-то, слышь, укрепились, а молодяжник да бабы взбунтовались… В голос, сказывают, ревели. Самое гиблое место эта орда, особливо для баб, — ну, бабы наши подняли бунт.
Как огляделись, так и зачали донимать мужиков… Мужики их бить, а бабы все свое толмят, ну, и достигли-таки мужиков.
Она с первого разу приметила,
как жадничал на сене старик и
как он заглядывал на состарившуюся лошадь
Макара, и даже испугалась возможности того, что опять восстановится горбатовская семья в прежней силе.
— И то надо, а то съест он нас потом обеих с тобой… Ужо как-нибудь поговори своему солдату, к слову замолви, а Макар-то прост, его старик
как раз обойдет. Я бы сказала
Макару, да не стоит.
Макар тоже заметно припадал к Мосею, особенно когда разговор заходил о земле. Мосей не вдруг распоясывался,
как все раскольники, и сначала даже косился на
Макара, памятуя двойную обиду, нанесенную им кержакам: первая обида — круг унес на Самосадке, а вторая — испортил девку Аграфену.
Титу нравилось то, что
Макар как будто гнет тоже к своей земле, к наделу.
Деланая ласковость Авгари сейчас же сменилась приступом настоящей ярости. Она бросилась на
Макара,
как бешеная, и повисла на его руке, стараясь укусить. Он опять схватил ее в охапку и снес в передний угол.
Один момент — и детская душа улетела бы из маленького тельца,
как легкий вздох, но в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик.
Макар бросился из избушки,
как был без шапки. Саженях в двадцати от избушки, в мелкой березовой поросли копошились в снегу три человеческих фигуры. Подбежав к ним,
Макар увидел,
как солдат Артем одною рукой старался оттащить голосившую Аграфену с лежавшего ничком в снегу Кирилла, а другою рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом трупе.
Эта жадность возмутила Мосея до глубины души, и он с удовольствием порешил бы и солдата вместе с вероотступником Кириллом. Два сапога — пара… И
Макар тоже хорош: этакое дело сделали, а он за бабенкой увязался! Непременно и ее убить надо, а то еще объявит после. Все эти мысли пронеслись в голове Мосея с быстротой молнии, точно там бушевала такая же метель,
как и на Чистом болоте.
Наутро
Макар опять уехал в лес и не показывался домой целый месяц. Татьяна вздохнула свободнее. Да и Аграфена проживала совсем тайно в избушке мастерицы Таисьи вместе с своим сынишкой Глебом. Ее редко кто видел, и то больше из своих же кержаков,
как жигаль Мосей или старик Основа.