Неточные совпадения
Этот сон видел бедный
Макар, который загнал своих телят в далекие, угрюмые страны, — тот самый
Макар, на которого,
как известно, валятся все шишки.
Как бы то ни было, все же мой
Макар твердо помнил, что он коренной чалганский крестьянин.
Дело было в канун Рождества, и
Макару было известно, что завтра большой праздник. По этому случаю его томило желание выпить, но выпить было не на что: хлеб был в исходе;
Макар уже задолжал у местных купцов и у татар. Между тем завтра большой праздник, работать нельзя, — что же он будет делать, если не напьется? Эта мысль делала его несчастным.
Какая его жизнь! Даже в большой зимний праздник он не выпьет одну бутылку водки!
Здесь жили чужие, дальние люди.
Как попали они сюда,
какая непогода кинула их в далекие дебри,
Макар не знал и не интересовался, но он любил вести с ними дела, так
как они его не прижимали и не очень стояли за плату.
Молодой человек, сидевший у камелька, поднял голову и посмотрел на
Макара смутным взглядом,
как будто не узнавая его. Потом он тряхнул головой и быстро поднялся со стула.
Так
как чай был предложен
Макару самими хозяевами, то он счел уместным пойти далее.
— Тпру-у!.. Тпру-у!.. Видишь, конь проклятый
какой… куда едет! — оправдывался
Макар, все-таки крепко натягивая левую вожжу и незаметно подхлестывая лысанку правой.
Он подошел к якуту и, взяв его за шиворот, вышвырнул вон из избы. Потом подошел к
Макару. Ему,
как местному жителю, татарин оказал больше почета: широко отворив двери, он поддал бедняге сзади ногою такого леща, что
Макар вылетел из избы и ткнулся носом прямо в сугроб снега.
Между тем луна опустилась, а вверху, в самом зените, стало белесоватое облачко и засияло переливчатым фосфорическим блеском. Потом оно
как будто разорвалось, растянулось, прыснуло, и от него быстро потянулись в разные стороны полосы разноцветных огней, между тем
как полукруглое темное облачко на севере еще более потемнело. Оно стало черно, чернее тайги, к которой приближался
Макар.
Но, чу!.. Легкий шорох… В тайге мелькнула красноватая шерсть, на этот раз в освещенном месте, так близко!..
Макар ясно видел острые уши лисицы; ее пушистый хвост вилял из стороны в сторону,
как будто заманивая
Макара в чащу. Она исчезла между стволами, в направлении Макаровых ловушек, и вскоре по лесу пронесся глухой, но сильный удар. Он прозвучал сначала отрывисто, глухо, потом
как будто отдался под навесом тайги и тихо замер в далеком овраге.
Макару казалось, что он идет на него, но звон все удалялся, и, по мере того
как его переливы доносились все тише и тише, в сердце
Макара вступало тупое отчаяние.
Макар с удивлением заметил, что после попа Ивана не остается следов на снегу. Взглянув себе под ноги, он также не увидел следов: снег был чист и гладок,
как скатерть. Он подумал, что теперь ему очень удобно ходить по чужим ловушкам, так
как никто об этом не может узнать; но попик, угадавший, очевидно, его сокровенную мысль, повернулся к нему и сказал...
Макару это не очень понравилось. Конечно, это хорошо в том случае, когда нечего есть, но тогда уж надо бы лежать так,
как он лежал тотчас после своей смерти. А идти, да еще идти далеко, и не есть ничего, это казалось ему ни с чем не сообразным. Он опять заворчал.
Они
как будто поднимались все выше. Звезды становились все больше и ярче. Потом из-за гребня возвышенности, на которую они поднялись, показался краешек давно закатившейся луны. Она
как будто торопилась уйти, но
Макар с попиком ее нагоняли. Наконец она вновь стала подыматься над горизонтом. Они пошли по ровному, сильно приподнятому месту.
Макар удивился при виде этой бешеной скачки,
как мог он, пеший, так легко догнать конного татарина.
Макар горячился и кричал нарочно, чтобы собрать вокруг себя побольше народу, так
как он привык бояться татар. Но попик остановил его...
Макар оглянулся. Сзади расстилалась только белая пустынная равнина. Татарин мелькнул на одну секунду далекою точкой.
Макару казалось, что он увидел,
как белая пыль летит из-под копыт его пегашки, но через секунду и эта точка исчезла.
Макар действительно слышал это от стариков, но так
как во время своей жизни видел нередко, что татары уезжали на краденых конях до самого города, то, понятно, он старикам не давал веры. Теперь же он пришел к убеждению, что и старики говорят иногда правду.
И он стал обгонять на равнине множество всадников. Все они мчались так же быстро,
как и первый. Кони летели,
как птицы, всадники были в поту, а между тем
Макар то и дело обгонял их и оставлял за собою.
Макар смотрел на татар враждебно и каждый раз ворчал, что этого им еще мало. Когда же он встречался с чалганцами, то останавливался и благодушно беседовал с ними: все-таки это были приятели, хоть и воры. Порой он даже выражал свое участие тем, что, подняв на дороге талинку, усердно подгонял сзади быков и коней; но лишь только сам он делал несколько шагов,
как уже всадники оставались сзади чуть заметными точками.
Макару стало еще более жаль старика, и он порадовался от души, что ему не удалось уйти на «гору». Его старуха была громадная, рослая старуха, и ему нести ее было бы еще труднее. А если бы вдобавок она стала пинать его ногою,
как быка, то, наверное, скоро заездила бы до второй смерти.
Макар и не заметил раньше, что на равнине
как будто стало светать. Прежде всего из-за горизонта выбежали несколько светлых лучей. Они быстро пробежали по небу и потушили яркие звезды. И звезды погасли, а луна закатилась. И снежная равнина потемнела.
И
Макару казалось, что он слышит чудную песню. Это была
как будто та самая, давно знакомая песня, которою земля каждый раз приветствует солнце. Но
Макар никогда еще не обращал на нее должного внимания и только в первый раз понял,
какая это чудная песня.
От этих слов у
Макара как будто скребнуло по сердцу. Он стал робеть.
Стало
как бы два
Макара: один говорил, другой слушал и удивлялся.
Старый Тойон, немного осердившийся сначала за его дерзость, стал потом слушать с большим вниманием,
как бы убедившись, что
Макар не такой уж дурак,
каким казался сначала.
А
Макар продолжал: у них все записано в книге… Пусть же они поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или радость? Где его дети? Когда они умирали, ему было горько и тяжело, а когда вырастали, то уходили от него, чтобы в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел,
как его оставляют силы и подходит злая, бесприютная дряхлость. Они стояли одинокие,
как стоят в степи две сиротливые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.
И все взгляды устремились на
Макара, и он устыдился. Он почувствовал, что глаза его мутны и лицо темно, волосы и борода всклокочены, одежда изорвана. И хотя задолго до смерти он все собирался купить сапоги, чтобы явиться на суд,
как подобает настоящему крестьянину, но все пропивал деньги, и теперь стоял перед Тойоном,
как последний якут, в дрянных торбасишках… И он пожелал провалиться сквозь землю.
О
каких это праведниках говорит Тойон? Если о тех, что жили на земле в одно время с
Макаром, в богатых хоромах, то
Макар их знает… Глаза их ясны, потому что не проливали слез столько, сколько их пролил
Макар, и лица их светлы, потому что обмыты духами, а чистые одежды сотканы чужими руками.
Конечно, если бы
Макар мог видеть,
какое действие производила его речь на старого Тойона, если б он видел, что каждое его гневное слово падало на золотую чашку,
как свинцовая гиря, он усмирил бы свое сердце. Но он всего этого не видел, потому что в его сердце вливалось слепое отчаяние.
И
Макар дрогнул. На сердце его пало сознание, что его жалеют, и оно смягчилось; а так
как перед его глазами все стояла его бедная жизнь, от первого дня до последнего, то и ему стало самого себя невыносимо жалко. И он заплакал…