Неточные совпадения
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный же отец ее, чрезвычайно уважавший
Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже, за четверть часа до последнего издыхания, так что за нужду можно бы было принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен,
как крепостной, подозвав
Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на дочь: «Взрасти и возьми за себя».
Что же до
Макара Иванова, то не знаю, в
каком смысле он потом женился, то есть с большим ли удовольствием или только исполняя обязанность.
В глазах ее этот брак с
Макаром Ивановым был давно уже делом решенным, и все, что тогда с нею произошло, она нашла превосходным и самым лучшим; под венец пошла с самым спокойным видом,
какой только можно иметь в таких случаях, так что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой.
Вопрос следующий:
как она-то могла, она сама, уже бывшая полгода в браке, да еще придавленная всеми понятиями о законности брака, придавленная,
как бессильная муха, она, уважавшая своего
Макара Ивановича не меньше чем какого-то Бога,
как она-то могла, в какие-нибудь две недели, дойти до такого греха?
Версилов, выкупив мою мать у
Макара Иванова, вскорости уехал и с тех пор,
как я уже и прописал выше, стал ее таскать за собою почти повсюду, кроме тех случаев, когда отлучался подолгу; тогда оставлял большею частью на попечении тетушки, то есть Татьяны Павловны Прутковой, которая всегда откуда-то в таких случаях подвертывалась.
— Нет, просто Долгорукий, сын бывшего крепостного
Макара Долгорукого и незаконный сын моего бывшего барина господина Версилова. Не беспокойтесь, господа: я вовсе не для того, чтобы вы сейчас же бросились ко мне за это на шею и чтобы мы все завыли
как телята от умиления!
— Насчет
Макара Ивановича?
Макар Иванович — это,
как ты уже знаешь, дворовый человек, так сказать, пожелавший некоторой славы…
Этот
Макар отлично хорошо понимал, что я так и сделаю,
как говорю; но он продолжал молчать, и только когда я хотел было уже в третий раз припасть, отстранился, махнул рукой и вышел, даже с некоторою бесцеремонностью, уверяю тебя, которая даже меня тогда удивила.
Помните, в тот вечер у вас, в последний вечер, два месяца назад,
как мы сидели с вами у меня «в гробе» и я расспрашивал вас о маме и о
Макаре Ивановиче, — помните ли,
как я был с вами тогда «развязен»?
Она выговорила это скороговоркой, покраснев, и хотела было поскорее уйти, потому что тоже страх
как не любила размазывать чувства и на этот счет была вся в меня, то есть застенчива и целомудренна; к тому же, разумеется, не хотела бы начинать со мной на тему о
Макаре Ивановиче; довольно было и того, что мы могли сказать, обменявшись взглядами.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, что было наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга сильнее,
как в это время. Прибавлю еще, что к
Макару Ивановичу, с самого появления его у нас, Лиза, после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она
как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
Но увы! с первых шагов на практике, и почти еще до шагов, я догадался, до
какой степени трудно и невозможно удерживать себя в подобных предрешениях: на другой же день после первого знакомства моего с
Макаром Ивановичем я был страшно взволнован одним неожиданным обстоятельством.
Но у
Макара Ивановича я, совсем не ожидая того, застал людей — маму и доктора. Так
как я почему-то непременно представил себе, идя, что застану старика одного,
как и вчера, то и остановился на пороге в тупом недоумении. Но не успел я нахмуриться,
как тотчас же подошел и Версилов, а за ним вдруг и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у
Макара Ивановича и «
как раз когда не надо»!
Макар Иванович,
как я с первого взгляда заметил, состоял уже с ним в теснейших приятельских отношениях; мне это в тот же миг не понравилось; а впрочем, и я, конечно, был очень скверен в ту минуту.
— Да перестань уж ты, Александр Семенович, полно браниться, — рассмеялся
Макар Иванович. — Ну что, батюшка, Андрей Петрович,
как с нашей барышней поступили? Вот она целое утро клокчет, беспокоится, — прибавил он, показывая на маму.
— Да я только так посижу маненько, с людьми-то, — пробормотал
Макар Иванович с просящим,
как у ребенка, лицом.
— Ты чего? — подозрительно глянула на меня Татьяна Павловна, — что, ты
как его нашел,
Макар Иванович? — указала она на меня пальцем.
Но в
Макаре Ивановиче, мне казалось, было что-то другое и что-то другое движет его говорить, а не одна только невинность простодушия:
как бы выглядывал пропагандист.
И вот
как раз мы досидели до того момента, когда солнечный луч вдруг прямо ударил в лицо
Макара Ивановича.
И вдруг
Макар Иванович, все еще бледный, с трясущимся телом и
как бы еще не опомнившись, повернулся к Лизе и почти нежным, тихим голосом проговорил ей...
—
Макар Иванович, вы опять употребили слово «благообразие», а я
как раз вчера и все дни этим словом мучился… да и всю жизнь мою мучился, только прежде не знал о чем. Это совпадение слов я считаю роковым, почти чудесным… Объявляю это в вашем присутствии…
Версилов
как бы боялся за мои отношения к
Макару Ивановичу, то есть не доверял ни моему уму, ни такту, а потому чрезвычайно был доволен потом, когда разглядел, что и я умею иногда понять,
как надо отнестись к человеку совершенно иных понятий и воззрений, одним словом, умею быть, когда надо, и уступчивым и широким.
Говоря, например, о том,
как солдат, возвратясь в деревню, не понравился мужикам,
Макар Иванович выразился: «А солдат известно что: солдат — „мужик порченый“.
— А
как вы,
Макар Иванович, смотрите на грех самоубийства? — спросил я его по тому же поводу.
Когда он через несколько минут заглянул в мою комнату, я тотчас спросил его:
как он глядит на
Макара Ивановича вообще и что он об нем думает?
Повторяю опять: он решительно
как бы прилепился к
Макару Ивановичу, и я часто ловил на лице его чрезвычайно привлекательную улыбку, когда он слушал старика.
Подходила, наконец, часто к дверям из своей кухни Лукерья и, стоя за дверью, слушала,
как рассказывает
Макар Иванович.
Она пришла, однако же, домой еще сдерживаясь, но маме не могла не признаться. О, в тот вечер они сошлись опять совершенно
как прежде: лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, и Лиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна. Вечер у
Макара Ивановича она просидела, не говоря ни слова, но и не покидая комнаты. Она очень слушала, что он говорил. С того разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно и как-то робко почтительна, хотя все оставалась неразговорчивою.
В избе-то дивятся: „Ишь к
Макару как привязалась“.
Он был чрезвычайно взволнован и смотрел на Версилова,
как бы ожидая от него подтвердительного слова. Повторяю, все это было так неожиданно, что я сидел без движения. Версилов был взволнован даже не меньше его: он молча подошел к маме и крепко обнял ее; затем мама подошла, и тоже молча, к
Макару Ивановичу и поклонилась ему в ноги.
Там стояли Версилов и мама. Мама лежала у него в объятиях, а он крепко прижимал ее к сердцу.
Макар Иванович сидел, по обыкновению, на своей скамеечке, но
как бы в каком-то бессилии, так что Лиза с усилием придерживала его руками за плечо, чтобы он не упал; и даже ясно было, что он все клонится, чтобы упасть. Я стремительно шагнул ближе, вздрогнул и догадался: старик был мертв.
—
Как нет дома? — ворвался я в переднюю силой, — да быть же не может!
Макар Иванович умер!
Я начал было плакать, не знаю с чего; не помню,
как она усадила меня подле себя, помню только, в бесценном воспоминании моем,
как мы сидели рядом, рука в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала про старика и про смерть его, а я ей об нем рассказывал — так что можно было подумать, что я плакал о
Макаре Ивановиче, тогда
как это было бы верх нелепости; и я знаю, что она ни за что бы не могла предположить во мне такой совсем уж малолетней пошлости.
Он даже получил «дар слезный»,
как выразился незабвенный
Макар Иванович в своей повести о купце; впрочем, мне кажется, что Версилов проживет долго.