Неточные совпадения
— Нет, Самойло Евтихыч славный… — сонно проговорила Домнушка и, встряхнувшись, как курица, принялась за свою работу: квашня
поспела, надо печку топить, потом коров отпустить в пасево, а там пора «
хлеб творить», «мягки [Мягки — пироги, калачи.] катать» и к завтраку какую-нибудь постряпеньку Луке Назарычу налаживать.
Разбитная
была бабенка, увертливая, как говорил Антип, и успевала управляться одна со всем хозяйством. Горничная Катря спала в комнате барышни и благодаря этому являлась в кухню часам к семи, когда и самовар готов, и печка дотапливается, и скатанные
хлебы «доходят» в деревянных чашках на полках. Теперь Домнушка ругнула сонулю-хохлушку и принялась за работу одна.
Знакомый человек, хлеб-соль водили, — ну, я ему и говорю: «Сидор Карпыч, теперь ты
будешь бумаги в правление носить», а он мне: «Не хочу!» Я его посадил на три дня в темную, а он свое: «Не хочу!» Что же
было мне с ним делать?
— Все свое
будет, некупленное, — повторяли скопидомки-тулянки. — А хлебушко
будет, так какого еще рожна надо! Сказывают, в этой самой орде аржаного
хлеба и в заведенье нет, а все пшеничный
едят.
Маврина семья сразу ожила, точно и день
был светлее, и все помолодели. Мавра сбегала к Горбатым и выпросила целую ковригу
хлеба, а у Деяна заняла луку да соли. К вечеру Окулко действительно кончил лужок, опять молча поужинал и улегся в балагане. Наташка радовалась: сгрести готовую кошенину не велика печаль, а старая Мавра опять горько плакала. Как-то Окулко пойдет объявляться в контору? Ушлют его опять в острог в Верхотурье, только и видела работничка.
— Вот тебе и кто
будет робить! — посмеивался Никитич, поглядывая на собравшийся народ. —
Хлеб за брюхом не ходит, родимые мои… Как же это можно, штобы этакое обзаведенье и вдруг остановилось? Большие миллионты в него положены, — вот это какое дело!
Аграфена стояла перед ним точно в тумане и плохо понимала, что он говорит. Неужели она проспала целый день?.. А старец ее пожалел… Когда она садилась в сани, он молча сунул ей большой ломоть ржаного
хлеба. Она действительно страшно хотела
есть и теперь повиновалась угощавшему ее Кириллу.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в грудь кулаком. — На свои глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня
есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и
хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
— Это ты верно… — рассеянно соглашался Груздев. — Делами-то своими я уж очень раскидался: и кабаки, и лавки с красным товаром, и караван, и торговля
хлебом. Одних приказчиков да целовальников больше двадцати человек, а за каждым нужен глаз… Наше дело тоже аховое: не кормя, не
поя, ворога не наживешь.
— Дураки вы все! — ругался Никитич, перебегая из корпуса в корпус, как угорелый. — Верно говорю, родимые мои: дураки… Ведь зря только языками мелете. Пусть мочеганы сами сперва
поедят своего-то
хлеба… Пусть!..
О переселенцах не
было ни слуху ни духу, точно они сквозь землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие перед рождеством мужики с
хлебом, — они сами
были из орды и слышали, что весной прошел обоз с переселенцами и ушел куда-то «на линию».
Прежде всего наложила на нее Енафа сорокадневный «канун»: однажды в день
есть один ржаной
хлеб, однажды
пить воду, откладывать ежедневно по триста поклонов с исусовой молитвой да четвертую сотню похвале-богородице.
У Груздева строилось с зимы шесть коломенок под пшеницу да две под овес, — в России, на Волге,
был неурожай, и Груздев рассчитывал сплавить свой
хлеб к самой высокой цене, какая установляется весной.
Заводский караван все-таки
поспел во-время нагрузиться, а хлебный дня на два запоздал, — грузить
хлеб труднее, чем железо да чугун.
— Не поглянулся, видно, свой-то
хлеб? — пошутил Основа и, когда другие засмеялись, сердито добавил: — А вы чему обрадовались? Правильно старик-то говорит… Право, галманы!.. Ты, дедушка, ужо как-нибудь заверни ко мне на заимку, покалякаем от свободности, а
будут к тебе приставать — ущитим как ни на
есть. Народ неправильный, это ты верно говоришь.
— А ничего, все, слава богу, идет своим чередом… — по-солдатски бойко отвечал Артем. — Ужо к осени управимся, нагрузим
хлеб на полубарки и сгоним книзу. Все
будет форменно, Самойло Евтихыч!
— Вот погляди, старик-то в курень собирается вас везти, — говорила Татьяна молодой Агафье. — Своего
хлеба в орде ты отведала, а в курене почище
будет: все равно, как в трубе
будешь сидеть. Одной сажи куренной не проглотаешься… Я восемь зим изжила на Бастрыке да на Талом, так знаю. А теперь-то тебе с полугоря житья: муж на фабрике, а ты посиживай дома.
Благодаря голодовке Голиковский рассчитывал выиграть на караване те убытки, которые понесли заводы на перевозках: можно
было подтянуть голодавших рабочих по известному правилу:
хлеб дорог — руки дешевы.
Неточные совпадения
Купцы. Да уж куда милость твоя ни запроводит его, все
будет хорошо, лишь бы, то
есть, от нас подальше. Не побрезгай, отец наш,
хлебом и солью: кланяемся тебе сахарцом и кузовком вина.
Заколосится
хлеб, // Подавишься ты колосом — // Не
будешь куковать!
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько
было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И
пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега
хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
Нет
хлеба — у кого-нибудь // Попросит, а за соль // Дать надо деньги чистые, // А их по всей вахлачине, // Сгоняемой на барщину, // По году гроша не
было!
Цыфиркин. Сам праздно
хлеб ешь и другим ничего делать не даешь; да ты ж еще и рожи не уставишь.