Неточные совпадения
Между тем этот нравственный народ по воскресеньям
ест черствый
хлеб, не позволяет вам в вашей комнате заиграть на фортепиано или засвистать на улице.
И вот к концу года выходит вовсе не тот счет в деньгах, какой он прикинул в уме, ходя по полям, когда
хлеб был еще на корню…
К чаю уже надо
было положить на стол рейки, то
есть поперечные дощечки ребром, а то чашки, блюдечки,
хлеб и прочее ползло то в одну, то в другую сторону.
Макомо старался взбунтовать готтентотских поселенцев против европейцев и
был, в 1833 году, оттеснен с своим племенем за реку в то время, когда еще
хлеб был на корню и племя оставалось без продовольствия.
Что у него ни спрашивали или что ни приказывали ему, он прежде всего отвечал смехом и обнаруживал ряд чистейших зубов. Этот смех в привычке негров. «Что ж,
будем ужинать, что ли?» — заметил кто-то. «Да я уж заказал», — отвечал барон. «Уже? — заметил Вейрих. — Что ж вы заказали?» — «Так, немного, безделицу: баранины, ветчины, курицу, чай, масла,
хлеб и сыр».
Кругом все заросло пальмами areca или кокосовыми; обработанных полей с
хлебом немного:
есть плантации кофе и сахара, и то мало: места нет; все болота и густые леса. Рис, главная пища южной Азии, привозится в Сингапур с Малаккского и Индийского полуостровов. Но зато сколько деревьев! хлебное, тутовое, мускатное, померанцы, бананы и другие.
Фаддеев принес
было мне чаю, но, несмотря на свою остойчивость, на пятках, задом помчался от меня прочь, оставляя следом по себе куски сахару,
хлеба и черепки блюдечка.
Местами по берегу растут бананы, достояние поселенцев, — этот
хлеб жарких стран, да продолговатые зеленые лимоны: во вкусе их
есть какая-то затхлость.
По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие в городе, после губернатора и секретарей его, лица. Их повели на ют, куда принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них. Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков. Они
выпили чай, покурили, отведали конфект и по одной завернули в свои бумажки, чтоб взять с собой; даже спрятали за пазуху по кусочку
хлеба и сухаря. Наливку
пили с удовольствием.
Низший класс тоже с завистью и удивлением поглядывает на наши суда, на людей, просит у нас вина,
пьет жадно водку, хватает брошенный кусок
хлеба, с детским любопытством вглядывается в безделки, ловит на лету в своих лодках какую-нибудь тряпку, прячет.
19 числа перетянулись на новое место. Для буксировки двух судов, в случае нужды, пришло 180 лодок. Они вплоть стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие
были в простых, грубых, синих полухалатах. Много маленьких девчонок (эти все одеты чинно), но женщины ни одной. Мы из окон бросали им
хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали с жадностью. Их много налезло на пушки, в порта. Крик, гам!
На их маленьких лицах, с немного заплывшими глазками, выгнутым татарским лбом и висками,
было много сметливости и плутовства; они живо бегали, меняли тарелки, подавали
хлеб, воду и еще коверкали и без того исковерканный английский язык.
Без
хлеба как-то странно
было на желудке: сыт не сыт, а
есть больше нельзя.
Чрез час каюты наши завалены
были ящиками: в большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный
хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «
Есть душок, а хороша», — отвечал он.
Хлеба они не
едят, и им беспрестанно ставили горячий рис.
Гостей посадили за стол и стали потчевать чаем,
хлебом, сухарями и ромом. Потом завязалась с ними живая письменная беседа на китайском языке. Они так проворно писали, что глаза не
поспевали следить за кистью.
Хлеб, то
есть пшеница, рис, потом металлы: железо, золото, серебро, и много разных других продуктов.
Мы отлично уснули и отдохнули. Можно бы ехать и ночью, но не
было готового
хлеба, надо ждать до утра, иначе нам, в числе семи человек, трудно
будет продовольствоваться по станциям на берегах Маи. Теперь предстоит ехать шестьсот верст рекой, а потом опять сто восемьдесят верст верхом по болотам.
Есть и почтовые тарантасы, но все предпочитают ехать верхом по этой дороге, а потом до Якутска на колесах, всего тысячу верст. Всего!
Мая извивается игриво, песчаные мели выглядывают так гостеприимно, как будто говорят: «Мы вас задержим, задержим»; лес не темный и не мелкий частокол, как на болотах, но заметно покрупнел к реке; стал чаще являться осинник и сосняк. Всему этому несказанно обрадовался Иван Григорьев. «Вон осинничек, вон соснячок!» — говорил он приветливо, указывая на знакомые деревья. Лодка готова,
хлеб выпечен, мясо взято — едем. Теперь платить
будем прогоны по числу людей, то
есть сколько
будет гребцов на лодках.
Они
едят что попало, белок, конину и всякую дрянь; выпрашивают также у русских
хлеба.
У русских можно найти
хлеб; родятся овощи, капуста, морковь, картофель, брюква, кое-где
есть коровы; можно иметь и молоко, сливки, также рыбу, похожую на сиги.
Дорога
была прекрасная, то
есть грязная, следовательно для лошадей очень нехорошая, но седоку мягко. Везде луга и сено, а
хлеба нет; из города привозят. Видел якутку, одну, наконец, хорошенькую и, конечно, кокетку.
Есть места вовсе бесплодные: с них, по распоряжению начальства, поселенцы переселяются на другие участки. Подъезжая к реке Амге (это уже ближе к Якутску), я вдруг как будто перенесся на берега Волги: передо мной раскинулись поля, пестреющие
хлебом. «Ужели это пшеница?» — с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и
есть, — сказал мне человек, — а вон и яровое!»
Погода
была великолепная, глаза разбегались, останавливаясь на сжатом
хлебе, на прячущейся в чаще леса богатой, окруженной сараями и хлевами юрте, на едущей верхом на воле пестро одетой якутке.
Якуты принялись еще усерднее за хлебопашество, и на другой год
хлеб продавался рублем дешевле на пуд, то
есть вместо 2 р. 50 к. ассигнациями продавали по 1 р. 50 к.
Вы с морозу, вам хочется
выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к огню — она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в час; захочется напиться чаю — это короче всего, хотя
хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего; но вынимать одно что-нибудь, то
есть чай — сахар, нельзя: на морозе нет средства разбирать, что взять, надо тащить все: и вот опять возни на целый час — собирать все!
К удивлению моему, здешние крестьяне недовольны приисками: все стало дороже: пуд сена теперь стоит двадцать пять, а иногда и пятьдесят,
хлеб — девяносто коп. — и так все. Якутам лучше: они здесь природные хозяева, нанимаются в рабочие и выгодно сбывают на прииски
хлеб; притом у них
есть много лугов и полей, а у русских нет.