Неточные совпадения
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я
не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это
не жених, так весь свет
пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам лучше это знать!
— Сегодня, кажется, все с ума
сошли, — проговорила недовольным голосом Надежда Васильевна, освобождаясь из объятий сестры. — И к чему эти телячьи нежности; давеча Досифея чуть
не задушила меня, теперь ты…
— Василий Назарыч, ведь со времени казенной опеки над заводами
прошло почти десять лет… Несмотря ни на какие хлопоты, я
не мог даже узнать, существует ли такой отчет где-нибудь. Обращался в контроль, в горный департамент, в дворянскую опеку, везде один ответ: «Ничего
не знаем… Справьтесь где-нибудь в другом месте».
— Да,
сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины
не знали.
Привалов,
не застав Марью Степановну в гостиной,
прошел однажды прямо в моленную.
Дядюшка Оскар Филипыч принадлежал к тому типу молодящихся старичков, которые постоянно улыбаются самым сладким образом,
ходят маленькими шажками, в качестве старых холостяков любят дамское общество и непременно имеют какую-нибудь странность: один боится мышей, другой
не выносит каких-нибудь духов, третий целую жизнь подбирает коллекцию тросточек разных исторических эпох и т. д.
Недалеко
ходить: взять славянофильство — кто
не глумится?
«Вот так едят! — еще раз подумал Привалов, чувствуя, как решительно был
не в состоянии проглотить больше ни одного куска. — Да это с ума можно
сойти…»
«Недостает решительности! Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, — думал Половодов,
ходя по кабинету из угла в угол. — Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела
не делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
Целая неделя
прошла, а он и глаз
не кажет, да еще спрашивает: «куда!» Эх, ты…
— Ну, брат,
не ври, меня
не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину
пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
— Выходит, да
не больно… В наше время жених-то приехал в дом, поглядел невесту издальки, а потом тебе и свадьба. А нынче: тянут-тянут, ходят-ходят, говорят-говорят по-умному-то, а глядишь — дело и рассохлось, да и время напрасно пропало.
Ходил доктор торопливой, неслышной походкой, жал крепко руку, когда здоровался, и улыбался одинаково всем стереотипной докторской улыбкой, которую никто
не разберет.
— Помилуйте, Антонида Ивановна, — мог только проговорить Привалов, пораженный необыкновенной любезностью хозяйки. — Я хорошо помню улицу, по которой действительно
проходил третьего дня, но вашего экипажа я
не заметил. Вы ошиблись.
— А ведь я думал, что вы уже были у Ляховского, — говорил Половодов на дороге к передней. — Помилуйте, сколько времени
прошло, а вы все
не едете. Хотел сегодня сам ехать к вам.
— Чего ж тут
не понимать, Игнатий Львович? Дело, кажется, очень просто: вы тут позайметесь, а я тем временем передохну немножко…
Схожу засвидетельствовать мое почтение Софье Игнатьевне.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости
ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей
не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
— Тонечка, голубушка, спой эту песню про Волгу, — умолял он. — Уважь единоутробного брата… а?.. Привалова
не стесняйся, он отличный малый, хоть немножко и того (Веревкин многозначительно повертел около лба пальцем), понимаешь — славянофил своего рода. Ха-ха!.. Ну, да это пустяки: всякий дурак по-своему с ума
сходит.
Когда Надежда Васильевна
проходила по столовой, до нее донеслись чьи-то отчаянные крики: она
не узнала голоса отца и бегом бросилась к кабинету.
Но пароксизм бешенства заметно
проходил. Слезы мешались с проклятиями и стонами, пока
не перешли в то тяжелое, полусознательное состояние, когда человек начинает грезить наяву.
— Я думаю, что ты сегодня
сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть
не полгода, а ты и глаз к нему
не кажешь. Это
не принято. Все я да я:
не идти же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
— Если я
не ошибаюсь, вас привели к нам те слухи, которые
ходят по городу о нашем разорении?
— Все эти недоразумения, конечно, должны
пройти сами собой, — после короткой паузы сказала она. — Но пока остается только ждать… Отец такой странный… малодушествует, падает духом… Я никогда
не видала его таким. Может быть, это в связи с его болезнью, может быть, от старости. Ведь ему
не привыкать к подобным превращениям, кажется…
—
Не желаешь ли
сходить на завод? — предложил Бахарев, когда чай был кончен.
Привалов видел, как постепенно черновая болванка, имевшая форму длинного кирпича,
проходила через ряд валов, пока
не превратилась в длинную тонкую полосу, которая гнулась под собственной тяжестью и рассыпала кругом тысячи блестящих искр.
Отделаться от Половодова было
не так легко, потому что он в некоторых случаях имел терпение
ходить по пятам целые месяцы сряду.
Антонида Ивановна тихонько засмеялась при последних словах, но как-то странно, даже немного болезненно, что уж совсем
не шло к ее цветущей здоровьем фигуре. Привалов с удивлением посмотрел на нее. Она тихо опустила глаза и сделала серьезное лицо. Они
прошли молча весь зал, расталкивая публику и кланяясь знакомым. Привалов чувствовал, что мужчины с удивлением следили глазами за его дамой и отпускали на ее счет разные пикантные замечания, какие делаются в таких случаях.
— Вот эта дама с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а отец был мясником. И держит себя как хорошо, никак
не подумаешь, что из крестьяночек. Да… Отец в лаптях
ходил!..
Она
прошла в зеленую угловую комнату, где было мало огня и публика
не так толкалась прямо под носом. Но едва им удалось перекинуться несколькими фразами, как показался лакей во фраке и подошел прямо к Привалову.
— Если человек, которому я отдала все, хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же лучше: я всегда могу уйти от него, и моих детей никто
не смеет отнять от меня!.. Я
не хочу лжи, папа… Мне будет тяжело первое время, но потом все это
пройдет. Мы будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне
не было сказано ни одного слова, точно она совсем
не существовала на свете. Привалов в первый раз почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил.
Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после смерти близкого человека.
— Ведь папе совсем было лучше, и он мог уже
ходить по комнате с костылями, но тут подвернулся этот Альфонс Богданыч. Вы, вероятно, видали его у нас? Что произошло между ними —
не знаю, но с папой вдруг сделался паралич…
— Год на год
не приходится, Сергей Александрыч. А среднее надо класть тысяч сто… Вот в третьем году адвоката Пикулькина тысяч на сорок обыграли, в прошлом году нотариуса Калошина на двадцать да банковского бухгалтера Воблина на тридцать. Нынче, сударь, Пареный большую силу забирать начал: в шестидесяти тысячах
ходит. Ждут к рождеству Шелехова — большое у них золото идет, сказывают, а там наши на Ирбитскую ярмарку тронутся.
— Ну, это
не ваша, а моя забота, — сухо ответила Надежда Васильевна, — пусть
ходят, я всегда им рада.