Неточные совпадения
А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне
ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова
не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…
— Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало,
не говорит и
не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет
ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому
не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться,
ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз,
не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Тут Печорин задумался. «Да, — отвечал он, — надо быть осторожнее… Бэла, с нынешнего дня ты
не должна более
ходить на крепостной вал».
Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы
ходили взад и вперед рядом,
не говоря ни слова, загнув руки на спину; его лицо ничего
не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя.
Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату,
не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал
ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался…
«Как по вольной волюшке —
По зелену морю,
Ходят все кораблики
Белопарусники.
Промеж тех корабликов
Моя лодочка,
Лодка неснащеная,
Двухвесельная.
Буря ль разыграется —
Старые кораблики
Приподымут крылышки,
По морю размечутся.
Стану морю кланяться
Я низехонько:
«Уж
не тронь ты, злое море,
Мою лодочку:
Везет моя лодочка
Вещи драгоценные,
Правит ею в темну ночь
Буйная головушка».
Через минуту она вышла из галереи с матерью и франтом, но,
проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный — даже
не обернулась, даже
не заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока, спустившись с горы, она
не скрылась за липками бульвара…
Молча с Грушницким спустились мы с горы и
прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее
не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Грушницкий принял таинственный вид:
ходит, закинув руки за спину, и никого
не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказал какой-то комплимент княжне: она, видно,
не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою.
Прошла почти неделя, а я еще
не познакомился с Лиговскими. Жду удобного случая. Грушницкий, как тень, следует за княжной везде; их разговоры бесконечны: когда же он ей наскучит?.. Мать
не обращает на это внимания, потому что он
не жених. Вот логика матерей! Я подметил два, три нежные взгляда, — надо этому положить конец.
Под окном, в толпе народа, стоял Грушницкий, прижав лицо к стеклу и
не спуская глаз с своей богини; она,
проходя мимо, едва приметно кивнула ему головой.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла
не может войти в голову человека без того, чтоб он
не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или
сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Наконец — уж Бог знает откуда он явился, только
не из окна, потому что оно
не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную дверь, что за колонной, — наконец, говорю я, видим мы,
сходит кто-то с балкона…
Я помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я
не спал ни минуты. Писать я
не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я
ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду на том свете
не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..
Видно, я очень переменилась в лице, потому что он долго и пристально смотрел мне в глаза; я едва
не упала без памяти при мысли, что ты нынче должен драться и что я этому причиной; мне казалось, что я
сойду с ума… но теперь, когда я могу рассуждать, я уверена, что ты останешься жив: невозможно, чтоб ты умер без меня, невозможно!
Мой муж долго
ходил по комнате; я
не знаю, что он мне говорил,
не помню, что я ему отвечала… верно, я ему сказала, что я тебя люблю…
Все к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я
не проехался верхом и
не был принужден на обратном пути
пройти пятнадцать верст, то и эту ночь сон
не сомкнул бы глаз моих.
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он
ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль:
не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
И много других подобных дум
проходило в уме моем; я их
не удерживал, потому что
не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли.
Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было
не до нее. «Прощай, Настя», — сказал я,
проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.
Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть,
прошел бы мимо,
не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь,
не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…