Неточные совпадения
Девушка знаками объяснила глухонемой, что над ней пошутили и что никакого жениха нет и
не будет. Досифея недоверчиво покачала головой и объяснила знаками, что это ей
сказала «сама», то есть Марья Степановна.
— Уж на что лучше, Василий Назарыч! Я даже
не узнал их… Можно
сказать, совсем преобразились. Бывало, когда еще в емназии с Костенькой учились…
Маленький Привалов сильно побаивался Марьи Степановны, которая держала себя всегда строго, а за обедом являлась совсем неприступной: никто
не смел слова
сказать лишнего, и только когда бывал дома Василий Назарыч, эта слишком натянутая обеденная обстановка заметно смягчалась.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну,
скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже
не лучше.
— Вот я назло маме и Хине нарочно
не пойду замуж за Привалова… Я так давеча и маме
сказала, что
не хочу разыгрывать из себя какую-то крепость в осадном положении.
Мы уже
сказали, что у Гуляева была всего одна дочь Варвара, которую он любил и
не любил в одно и то же время, потому что это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын.
«Это
сказал сам Павел Михайлыч», «Так делает сам Павел Михайлыч» — выше этого ничего
не было.
— Мне всего удивительнее во всем этом деле кажется поведение Хионии Алексеевны, — несколько раз довольно многозначительно повторила Агриппина Филипьевна Веревкина, представительница узловского beau monde'a. [высшего света (фр.).] — Представьте: утром, в самый день приезда Привалова, она посылает ко мне свою горничную
сказать, что приехал Привалов, а затем как в воду канула…
Не понимаю, решительно
не понимаю!..
Хиония Алексеевна в эти немногие дни
не только
не имела времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны
сказать, каким образом все это случилось.
Этим, конечно, Хиония Алексеевна ничего
не хотела
сказать дурного о Привалове, который стоит выше всех этих сплетен и разных толков, но ведь в провинции ему покажется страшно скучно, и он может увлечься, а если попадет в такое общество…
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее,
не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и
сказала, что у нее голова болит: она
не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Да как вам
сказать… У нее совсем особенный взгляд на жизнь, на счастье. Посмотрите, как она сохранилась для своих лет, а между тем сколько она пережила… И заметьте, она никогда
не пользовалась ничьей помощью. Она очень горда, хотя и выглядит такой простой.
— Нет, для вас радость
не велика, а вот вы сначала посоветуйтесь с Константином Васильичем, — что он
скажет вам, а я подожду. Дело очень важное, и вы
не знаете меня. А пока я познакомлю вас, с кем нам придется иметь дело… Один из ваших опекунов, именно Половодов, приходится мне beau fr####re'ом, [зятем (фр.).] но это пустяки… Мы подтянем и его. Знаете русскую пословицу: хлебцем вместе, а табачком врозь.
— Не-ет… Вы думаете, что я дурак… пьян… Послушай, Привалов, я… тебе вот что
скажу…
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать…
не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли;
не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду
не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что
скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего
не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы
не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится все это — я еще теперь
не могу вам
сказать, но только
скажу одно, — именно, что ни одной копейки
не возьму лично себе…
— Решительно
не будет, потому что в нем этого… как вам
сказать… между нами говоря… нет именно той смелости, которая нравится женщинам. Ведь в известных отношениях все зависит от уменья схватить удобный момент, воспользоваться минутой, а у Привалова… Я сомневаюсь, чтобы он имел успех…
— Да… Но ведь миллионами
не заставишь женщину любить себя… Порыв, страсть — да разве это покупается на деньги? Конечно, все эти Бахаревы и Ляховские будут ухаживать за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право,
не знаю, что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?.. Ну,
скажите мне, ради бога, что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
— Оскар? О, это безнадежно глупый человек и больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе только: человек из Петербурга тащится на Урал, и зачем?.. Как бы вы думали? Приехал удить рыбу. Ну,
скажите ради бога, это ли
не идиотство?
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда
скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше
не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой
не достанешь! Ведь
не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
Агриппина Филипьевна ничего
не находила
сказать на этот слишком смелый вопрос, а Хиония Алексеевна отвечала сама...
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом
сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности,
не в пример другим уездным городам.
Агриппина Филипьевна, с своей стороны, вывела такое заключение, что хотя Привалов на вид немного мужиковат, но относительно вопроса, будет или
не будет он иметь успех у женщин, пока ничего нельзя
сказать решительно.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо
сказать, кабы
не дыра в ней…
Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом
не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром
не надо, — все равно на подтопку уйдут.
—
Скажите… — протянула Агриппина Филипьевна. — А ведь я до сих пор еще
не знала об этом.
Привалов смотрел на нее вопросительным взглядом и осторожно положил свою левую руку на правую — на ней еще оставалась теплота от руки Антониды Ивановны. Он почувствовал эту теплоту во всем теле и решительно
не знал, что
сказать хозяйке, которая продолжала ровно и спокойно рассказывать что-то о своей maman и дядюшке.
«Уж
не болен ли, говорит, Сереженька с дороги-то, или, может, на нас сердится…» А я ей прямо так и
сказал: «Вздор, за задние ноги приволоку тебе твоего Сереженьку…» Нет, кроме шуток, едем поскорее, мне, право, некогда.
— Ну, брат,
не ври, меня
не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе
скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
— Я хорошенько
не понимаю, что вы хотите этим
сказать…
— Как вам
сказать: и верю и
не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по рукам и по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас
не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я
не отстаиваю моей мысли, я только высказываю мое личное мнение.
По наружному виду едва ли можно было определить сразу, сколько лет было Ляховскому, — он принадлежал к разряду тех одеревеневших и высохших, как старая зубочистка, людей, о которых вернее
сказать, что они совсем
не имеют определенного возраста, всесокрушающее колесо времени катится, точно минуя их.
Тятенька, обнаковенно, прибежал с ливольвером и сейчас Виктора Васильича за ногу и, с позволения
сказать, как кошку, в номер к себе утащил: «Кто таков человек есть?» А Виктор Васильич,
не будь плох, отвечает: «Моисей».
Половодов внимательно посмотрел на девушку; она ответила ему странной улыбкой, в которой были перемешаны и сожаление, и гордость, и что-то такое… «бабье»,
сказал бы Половодов, если бы эта улыбка принадлежала
не Зосе Ляховской, а другой женщине.
Но войдите в мое положение и
скажите,
не сделали бы вы то же самое, что я сделал?
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если
не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах, ты повезешь его, а он тебя по затылку… Вот тебе и прибавка! А ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну,
скажи, на чьих ты хлебах отъелся, как боров?
— Почему вы думаете, Антонида Ивановна, что я избегаю вашего общества? — спрашивал Привалов. — Наоборот, я с таким удовольствием слушал ваше пение сейчас… Могу
сказать откровенно, что никогда ничего подобного
не слышал.
— Я
не понимаю, что вы хотите
сказать этим?
— Да как вам
сказать: год… может быть полтора, и никак
не больше. Да пойдемте, я вас сейчас познакомлю с Лоскутовым, — предлагал Ляховский, — он сидит у Зоси…
— Я все-таки
не понимаю, чем тут провинился Привалов, —
сказал Лоскутов.
— Ты сиди пока здесь и слушай, — просила девушка, — я боюсь, чтобы с папой
не сделалось дурно… Понял? Чуть что, сейчас же
скажи мне.
— Я думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, —
сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть
не полгода, а ты и глаз к нему
не кажешь. Это
не принято. Все я да я:
не идти же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
—
Скажите… Как жаль! Нынешние молодые люди совсем и на молодых людей
не походят. В такие ли годы хворать?.. Когда мне было шестнадцать лет… А все-таки такое странное совпадение: Привалов
не выходит из комнаты, занят или нездоровится… Nadine тоже…
— Все эти недоразумения, конечно, должны пройти сами собой, — после короткой паузы
сказала она. — Но пока остается только ждать… Отец такой странный… малодушествует, падает духом… Я никогда
не видала его таким. Может быть, это в связи с его болезнью, может быть, от старости. Ведь ему
не привыкать к подобным превращениям, кажется…
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, —
не сидел бы я, да и
не думал, как добыть деньги, если бы мое время
не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы
не стало, а теперь…
Не знаю вот, что еще в банке
скажут: может, и поверят. А если
не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
«Что
скажут опекуны», «все зависит от опекунов» — эти фразы были для Привалова костью в горле, и он никогда так
не желал развязаться с опекой во что бы то ни стало, как именно теперь.
—
Скажите проще, что вы совсем
не желаете исполнить мою просьбу? — настаивала Зося с обычным упрямством. — Тогда я обращусь к Александру Павлычу, наконец, к Альфонсу Богданычу…
Антонида Ивановна ничего
не ответила мужу, а только медленно посмотрела своим теплым и влажным взглядом на Привалова, точно хотела
сказать этим взглядом: «Что же вы
не предлагаете мне руки? Ведь вы видите, что я стою одна…» Привалов предложил руку, и Антонида Ивановна слегка оперлась на нее своей затянутой выше локтя в белую лайковую перчатку рукой.
— В лучшем виде, Александр Павлыч… Уж такая компания, можно
сказать, такая компания: весь свет насквозь произойди —
не найдешь…
— Да… но при теперешних обстоятельствах… Словом, вы понимаете, что я хочу
сказать. Мне совсем
не до веселья, да и папа
не хотел, чтобы я ехала. Но вы знаете, чего захочет мама — закон, а ей пришла фантазия непременно вывозить нынче Верочку… Я и вожусь с ней в качестве бонны.
— Послушайте… — едва слышно заговорила девушка, опуская глаза. — Положим, есть такая девушка, которая любит вас… а вы считаете ее пустой, светской барышней, ни к чему
не годной. Что бы вы ответили ей, если бы она
сказала вам прямо в глаза: «Я знаю, что вы меня считаете пустой девушкой, но я готова молиться на вас… я буду счастлива собственным унижением, чтобы только сметь дышать около вас».