Неточные совпадения
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я
не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это
не жених, так весь свет пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам
лучше это знать!
— Гм… я думал,
лучше. Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А право, ты сильно изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой,
не дожил… Да. А ты его
не вини. Ты еще молод, да и
не твое это дело.
— Уж на что
лучше, Василий Назарыч! Я даже
не узнал их… Можно сказать, совсем преобразились. Бывало, когда еще в емназии с Костенькой учились…
Он часто говаривал, что
лучше в одной рубашке останется, а с бритоусами да табашниками из одной чашки есть
не будет.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я
не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости
не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо
лучше, чем теперь.
— Решительно ничего
не понимаю… Тебя сводит с ума глупое слово «жених», а ты думай о Привалове просто как о
хорошем, умном и честном человеке.
— Вы, мама, добьетесь того, что я совсем
не буду выходить из своей комнаты, когда у нас бывает Привалов. Мне просто совестно… Если человек хорошо относится ко мне, так вы хотите непременно его женить. Мы просто желаем быть
хорошими знакомыми — и только.
— Да ведь
не с
хорошими знакомыми жить-то, а с мужем!
— Ах, Сережа, Сережа… — шептал Бахарев, качая головой. — Добрая у тебя душа-то… золотая…
Хорошая ведь в тебе кровь-то. Это она сказывается. Только… мудреное ты дело затеваешь, небывалое… Вот я — скоро и помирать пора, а
не пойму хорошенько…
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да.
Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой
не достанешь! Ведь
не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
Иван Яковлич ничего
не отвечал, а только посмотрел на дверь, в которую вышел Привалов «Эх, хоть бы частичку такого капитала получить в наследство, — скромно подумал этот благочестивый человек, но сейчас же опомнился и мысленно прибавил: — Нет, уж
лучше так, все равно отобрали бы хористки, да арфистки, да Марья Митревна, да та рыженькая… Ах, черт ее возьми, эту рыженькую… Препикантная штучка!..»
— Дело
не в персоне, а в том… да вот
лучше спроси Александра Павлыча, — прибавила Антонида Ивановна. — Он, может быть, и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.
— Да я его
не хаю, голубчик, может, он и
хороший человек для тебя, я так говорю. Вот все с Виктором Васильичем нашим хороводится… Ох-хо-хо!.. Был, поди, у Веревкиных-то?
— Благодаря нашему воспитанию, доктор, у Зоси железные проволоки вместо нервов, —
не без самодовольства говорил Ляховский. — Она скорее походит на жокея, чем на светскую барышню… Для нее же
лучше. Женщина такой же человек, как и мужчина, а тепличное воспитание делало из женщин нервных кукол.
Не правда ли, доктор?
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они
не могли попасть в прежний
хороший и доверчивый тон, как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
— Все это
не то… нет,
не то! Ты бы вот на заводы-то сам съездил поскорее, а поверенного в Мохов послал, пусть в дворянской опеке наведет справки… Все же
лучше будет…
— Нет, Николай Иваныч, из такой поездки ровно ничего
не выйдет… Поверьте мне. Я столько лет совершенно напрасно прожил в Петербурге и теперь только могу пожалеть и себя и даром потраченное время.
Лучше будем сидеть здесь и ждать погоды…
Но Привалов
не хотел понимать эти тонкие внушения и несколько раз к слову говорил, что предпочитает
лучше совсем лишиться всякого наследства, чем когда-нибудь стать на одну доску с своими опекунами.
— Да так… Ведь все равно ты бросил заводы, значит, они ничего
не проиграют, если перейдут в другие руки, которые сумеют взяться за дело
лучше нашего.
— Да, с этой стороны Лоскутов понятнее. Но у него есть одно совершенно исключительное качество… Я назвал бы это качество притягательной силой, если бы речь шла
не о живом человеке. Говорю серьезно… Замечаешь, что чувствуешь себя как-то
лучше и умнее в его присутствии; может быть, в этом и весь секрет его нравственного влияния.
— О! пани Марина, кто же
не знает, что вы первая красавица… во всей Польше первая!.. Да… И
лучше всех танцевали мазурочки, и одевались
лучше всех, и все любили пани Марину без ума. Пани Марина сердится на меня, а я маленький человек и делал только то, чего хотел пан Игнатий.
— Вы
не можете… Ха-ха!.. И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы
не скажете мне прямо?.. Ведь я умела же побороть свой девический стыд и первая сказала, что вас люблю… Да… а вы даже
не могли отплатить простой откровенностью на мое признание, а спрятались за пустую фразу. Да, я в настоящую минуту в тысячу раз
лучше вас!.. Я теперь поняла все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
— Ну, брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с половины дороги он вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой и покачивая головой, и, наконец, проговорил: — А ты, брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет,
не ошибся!.. У этой Тонечки, черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?.. Ну, да тебе это
лучше знать…
— И вы!.. — проговорил он наконец. — Мне Тонечка говорила про вас, да я
не поверил… Чего вы здесь, однако, сидите, Сергей Александрыч, пойдемте
лучше вниз: там встретим много знакомого народа.
— Неправда… Ты
не вернешься! — возражала Половодова. — Я это вперед знала… Впрочем, ты знаешь — я тебя ничем
не желаю стеснить… Делай так, как
лучше тебе, а обо мне, пожалуйста,
не заботься. Да и что такое я для тебя, если разобрать…
— Папа, ты напрасно выходишь из себя; ведь от этого
не будет
лучше. Если ты хочешь что-нибудь скатать мне на прощанье, поговорим спокойно…
— Если человек, которому я отдала все,
хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же
лучше: я всегда могу уйти от него, и моих детей никто
не смеет отнять от меня!.. Я
не хочу лжи, папа… Мне будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
— Папа будет вам очень рад, — ответила Зося за доктора. — Только он ничего
не говорит пока, но всех узнает отлично… Ему было немного
лучше, но дорога испортила.
— Ведь папе совсем было
лучше, и он мог уже ходить по комнате с костылями, но тут подвернулся этот Альфонс Богданыч. Вы, вероятно, видали его у нас? Что произошло между ними —
не знаю, но с папой вдруг сделался паралич…
— Тем
лучше для вас… — машинально ответил Половодов,
не веря собственным ушам.
— Право, папа, ты сегодня предлагаешь такие странные вопросы; доктор, конечно,
хороший человек, я его всегда уважала, но в таком вопросе он является все-таки чужим человеком… О таких вещах, папа, с посторонними как-то
не принято советоваться.
Разобраться в этом странном наборе фраз было крайне трудно, и Привалов чувствовал себя очень тяжело, если бы доктор
не облегчал эту трудную задачу своим участием. Какой это был замечательно
хороший человек! С каким ангельским терпением выслушивал он влюбленный бред Привалова. Это был настоящий друг, который являлся лучшим посредником во всех недоразумениях и маленьких размолвках.
— Мне гораздо
лучше было совсем
не приезжать сюда, — говорил Привалов. — Зачем ты писала то, чего совсем
не чувствовала?.. По-моему, нам
лучше быть друзьями далеко, чем жить врагами под одной кровлей.
Все, и
хорошее и дурное, Привалов переживал один на один,
не требуя ничьего участия, ни совета, ни сочувствия.
Что особенно
не нравилось Привалову, так это то, что Хина после смерти Ляховского как-то совсем завладела Зосей, а это влияние
не обещало ничего
хорошего в будущем.
— Ну, это уж вы напрасно, Николай Иваныч. Я
не давал вам полномочий на такие предложения и никогда
не пойду на подобные сделки. Пусть
лучше все пойдет прахом!..
Худой мир все-таки
лучше доброй ссоры, да к тому же Привалову
не хотелось огорчать доктора, который умел видеть в своей ученице одни
хорошие стороны.
Привалов перезнакомился кое с кем из клубных игроков и, как это бывает со всеми начинающими, нашел, что, право, это были очень
хорошие люди и с ними было иногда даже весело; да и самая игра, конечно, по маленькой, просто для препровождения времени, имела много интересного, а главное, время за сибирским вистом с винтом летело незаметно;
не успел оглянуться, а уж на дворе шесть часов утра.
Он испытывал его в Гарчиках, где пил водку с попом Савелом, и в Общественном узловском клубе, когда в антрактах между роберами нельзя было
не выпить с
хорошим человеком.
— Нет, ничего мне
не нужно, голубчик… Да и какая необходимость у старухи: богу на свечку — и только. Спасибо на добром слове да на том, что
не забыл меня. А ты сам-то попомни
лучше мое-то слово…
Председатель, отставной чиновник Феонов, — сутяга и приказная строка, каких свет
не производил; два члена еще
лучше: один — доктор-акушер семидесяти восьми лет, а другой — из проворовавшихся становых приставов, отсидевший в остроге три года…
Опять тяжелая пауза. Привалову сделалось жаль
не себя, а этого
хорошего старика, который теперь рыдал как ребенок.
— Ну, твое счастье… Прежде старики сами выбирали женихов детям да невест, а нынче пошло уж другое. Тебе
лучше знать, что тебе нравится; только
не ошибись…
Второй раз ты
не сделаешься девушкой, а
хорошей женой будешь.