Неточные совпадения
В самых глупостях, которые говорил Nicolas Веревкин с совершенно серьезным лицом, было что-то особенное: скажи то же самое
другой, — было бы смешно и глупо, а у Nicolas Веревкина все сходило с рук
за чистую монету.
— Я и не думаю отдавать землю башкирам, Василий Назарыч; пусть пока она числится
за мной, а с башкирами можно рассчитаться и
другим путем…
Эти сестрицы выписали из Риги остальных четырех, из которых одна вышла
за директора гимназии,
другая за доктора, третья
за механика, а четвертая, не пожелавшая
за преклонными летами связывать себя узами Гименея, получила место начальницы узловской женской гимназии.
Но и этот, несомненно, очень ловкий modus vivendi [образ жизни (фр.).] мог иметь свой естественный и скорый конец, если бы Агриппина Филипьевна, с одной стороны, не выдала своей старшей дочери
за директора узловско-моховского банка Половодова, а с
другой — если бы ее первенец как раз к этому времени не сделался одним из лучших адвокатов в Узле.
Но когда Половодов начинал говорить своим богатым грудным баритоном, не хотелось верить, что это говорит именно он, а казалось, что
за его спиной говорит кто-то
другой.
— А пример
других наций? Ведь у нас под носом объединились Италия и Германия, а теперь очередь
за славянским племенем.
За калачом следовали рябчики, свежая оленина и еще много
другого.
Когда подул
другой ветер, Половодов забросил свой Helmet — Веревкин прозвал его
за этот головной убор пожарным — и перевернул весь дом в настоящий его вид.
— Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге… Так? Дворянскую опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления — один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти лет,
другой — выгнанный со службы
за взятки и просидевший несколько лет в остроге становой, третий — приказная строка, из поповичей… Вся эта братия получает по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?
— Да так… Существует что-то вроде фатализма: люди, близкие
друг другу по духу, по складу ума, по стремлениям и даже по содержанию основных идей, расходятся иногда на всю жизнь из-за каких-либо глупейших пустяков, пустой фразы, даже из-за одного непонятого слова.
Они вошли в столовую в то время, когда из
других дверей ввалилась компания со двора. Ляховская с улыбкой протянула свою маленькую руку Привалову и указала ему место
за длинным столом около себя.
После этого шумного завтрака Привалов простился с хозяйкой; как только дверь
за ним затворилась, Половодов увел Ляховскую в
другую комнату и многозначительно спросил...
Ляховский считал Альфонса Богданыча очень ограниченной головой и возвысил его из среды
других служащих только
за ослиное терпение и
за то, что Альфонс Богданыч был один-одинехонек.
Собственно, мебель ничего не стоила: ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем
другое дело, и у Хины потекли слюнки от одной мысли, что все эти безделушки можно будет приобрести
за бесценок.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и
за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Да так… Ведь все равно ты бросил заводы, значит, они ничего не проиграют, если перейдут в
другие руки, которые сумеют взяться
за дело лучше нашего.
Все время обеда и вплоть до самого вечера прошло как-то между рук, в разных отрывочных разговорах, которыми
друзья детства напрасно старались наполнить образовавшуюся
за время их разлуки пустоту.
В таких понятиях и взглядах вырастает одно поколение
за другим, причем можно проследить шаг
за шагом бесповоротное вырождение самых крепких семей.
Несколько дней Привалов и Бахарев специально были заняты разными заводскими делами, причем пришлось пересмотреть кипы всевозможных бумаг, смет, отчетов и соображений. Сначала эта работа не понравилась Привалову, но потом он незаметно втянулся в нее, по мере того как из-за этих бумаг выступала действительность. Но, работая над одним материалом, часто
за одним столом,
друзья детства видели каждый свое.
— Лоскутов? Гм. По-моему, это — человек, который родился не в свое время. Да… Ему негде развернуться, вот он и зарылся в книги с головой. А между тем в
другом месте и при
других условиях он мог бы быть крупным деятелем… В нем есть эта цельность натуры, известный фанатизм — словом,
за такими людьми идут в огонь и в воду.
Привалов видел, как он взял правой рукой Зосю
за талию, но не так, как
другие, а совсем особенным образом, так что Зося слегка наклонилась на его широкую грудь всем телом.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где
за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный,
другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
Появилось откуда-то шампанское. Привалова поздравляли с приездом, чокались бокалами, высказывали самые лестные пожелания. Приходилось пить, благодарить
за внимание и опять пить. После нескольких бокалов вина Привалов поднялся из-за стола и, не обращая внимания на загораживавших ему дорогу новых
друзей, кое-как выбрался из буфета.
— Софья Игнатьевна, если вы говорите все это серьезно… — начал Лоскутов, пробуя встать с дивана, но Зося удержала его
за руку. — Мне кажется, что мы не понимаем
друг друга и…
Тут же, вероятно для очищения совести, приткнулись две комнаты — одна бильярдная, а
другая — читальня; впрочем, эти две комнаты по большей части оставались пустыми и служили только для некоторых таинственных tete-a-tete, когда писались безденежные векселя, выпрашивались у хорошего человека взаймы деньги, чтобы отыграться; наконец, здесь же, на плетеных венских диванчиках, переводили свой многомятежный дух потерпевшие
за зеленым полем полное крушение и отдыхали поклонники Бахуса.
— Вы ошибаетесь, Хиония Алексеевна, — пробовала спорить Антонида Ивановна. —
За Александром есть много
других недостатков, но только он не горд…
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он боялся сделаться пристрастным даже к доктору. Собственное душевное настроение слишком было напряжено, так что к действительности начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину
за другой. Привалов даже избегал мысли о том, что Зося могла не любить его совсем, а также и он ее. Для него ясно было только то, что он не нашел в своей семейной жизни своих самых задушевных идеалов.
— Если хотите, так
за то и
другое вместе! — крикнул Привалов, едва удерживаясь от желания вышвырнуть ее
за дверь.
Потные красные бородатые лица лезли к Привалову целоваться; корявые руки хватали его
за платье; он тоже пил водку вместе с
другими и чувствовал себя необыкновенно хорошо в этом пьяном мужицком мире.
Поп Савел успел нагрузиться вместе с
другими и тоже лез целоваться к Привалову, донимая его цитатами из всех классиков. Телкин был чуть-чуть навеселе. Вообще все подгуляли,
за исключением одного Нагибина, который «не принимал ни капли водки». Началась пляска, от которой гнулись и трещали половицы; бабы с визгом взмахивали руками; захмелевшие мужики грузно топтались на месте, выбивая каблуками отчаянную дробь.
Друзья детства проговорили
за полночь о заводах и разных разностях.
На
другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он был опекуном, а второе, он был отец Зоси; кому же было ближе знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел
за работой на своем обычном месте и даже не поднял головы.
— Да разве вы не знаете такой простой вещи, что одна глупость непременно ведет
за собой
другую, а
другая — третью…
— Знаете, душечка, на что сердится ваш муженек? — говорила Хина. — О, все эти мужчины, как монеты, походят
друг на
друга… Я считала его идеальным мужчиной, а оказывается совсем
другое! Пока вы могли рассчитывать на богатое наследство, он ухаживал
за вами, а как у вас не оказалось ничего, он и отвернул нос. Уж поверьте мне!
— Гм… Ловко Александр Павлыч обделал делишки; одной рукой схватился
за заводы,
другой…
— Ужо как-нибудь в
другой раз доиграем, — проговорила она, поднимаясь из-за стола.
Для Надежды Васильевны одно открытие следовало
за другим, точно она приехала в какое-то неизвестное ей до сих пор царство.
Лоскутова доктор любил я глубоко ценил как талантливую, светлую голову, которая, как многие
другие светлые головы на Руси, пропала ни
за грош…
Станции мелькали одна
за другой.
— Я не говорю: сейчас, завтра… — продолжал он тем же шепотом. — Но я всегда скажу тебе только то, что Привалов любил тебя раньше и любит теперь… Может быть, из-за тебя он и наделал много лишних глупостей! В
другой раз нельзя полюбить, но ты можешь привыкнуть и уважать второго мужа… Деточка, ничего не отвечай мне сейчас, а только скажи, что подумаешь, о чем я тебе говорил сейчас. Если хочешь, я буду тебя просить на коленях…
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право,
за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Я с тобою, дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)Что это
за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я не хочу этого супу, дай мне
другого.
По правую сторону его жена и дочь с устремившимся к нему движеньем всего тела;
за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям;
за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом;
за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна к
другой с самым сатирическим выраженьем лица, относящимся прямо к семейству городничего.
Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною щекою;
за нею в перспективе показывается несколько
других.