Неточные совпадения
Хиония Алексеевна выпрямилась и, взглянув уничтожающим взглядом на мужа, как
это делают драматические провинциальные актрисы, величественно проговорила...
Верочка начала выгружать весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на
эту горячую сцену и не знала, что ей
делать и куда деваться.
— Нет, ты не сумеешь
этого сделать, — с печальной улыбкой проговорил старик и позвонил.
Холостов как ваш вотчим и опекун
делает миллионный долг при помощи мошенничества, его судят за
это мошенничество и присуждают к лишению всех прав и ссылке в Сибирь, а когда он умирает, долг взваливают на вас, наследников.
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере
этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек
сделали бы на моем месте именно так…
«
Это сказал сам Павел Михайлыч», «Так
делает сам Павел Михайлыч» — выше
этого ничего не было.
Когда, перед сватовством, жениху захотелось хоть издали взглянуть на будущую подругу своей жизни,
это позволили ему
сделать только в виде исключительной милости, и то при таких условиях: жениха заперли в комнату, и он мог видеть невесту только в замочную скважину.
Одного только не удалось
сделать Сашке, —
это захватить гуляевские капиталы, которые шли в часть старшего из наследников.
Принять странника или раскольничью начетчицу, утешить плачущего ребенка, помочь больному, поговорить со стариками и старухами — все
это умела
сделать Верочка, как никто другой.
Она готова была
сделать все для Привалова, даже
сделать не из корыстных видов, как она поступала обыкновенно, а просто потому, что
это нужно было для Привалова,
это могло понравиться Привалову.
Она была там и сама читала за раздвижным аналоем канон богородице; в уголке ютились какие-то старухи в темных платках, повязанных по-раскольничьи, то есть по спине были распушены два конца, как
это делают татарки.
— Вы не желаете ли проводить меня к Павле Ивановне? — предложила Надежда Васильевна Привалову; она
это делала нарочно, чтобы побесить немножко мать.
— Тут все мое богатство… Все мои права, — с уверенной улыбкой повторил несколько раз старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. — У меня все отняли… ограбили… Но права остались, и я получу все обратно… Да.
Это верно… Вы только посмотрите на бумаги… ясно, как день. Конечно, я очень давно жду, но что же
делать.
— Я
делаю только то, что должен, — заметил Привалов, растроганный
этой сценой. — В качестве наследника я обязан не только выплатить лежащий на заводах государственный долг, но еще гораздо больший долг…
— Что же, ты, значит, хочешь возвратить землю башкирам? Да ведь они ее все равно продали бы другому, если бы пращур-то не взял… Ты об
этом подумал? А теперь только отдай им землю, так завтра же ее не будет… Нет, Сергей Александрыч, ты
этого никогда не
сделаешь…
Эти две дамы теперь находились в положении тех опытных полководцев, которые накануне битвы
делают ряд самых секретных совещаний.
Агриппина Филипьевна была несколько другого мнения относительно Зоси Ляховской, хотя и находила ее слишком эксцентричной. Известная степень оригинальности, конечно, идет к женщине и
делает ее заманчивой в глазах мужчин, хотя
это слишком скользкий путь, на котором нетрудно дойти до смешного.
Я в
этом случае уважаю одно желание что-нибудь
сделать, а что
сделает человек и как
сделает —
это совсем другой вопрос.
— Где-то у тебя, Тонечка, был
этот ликерчик, — припрашивал Веревкин,
сделав честь настойкам и листовке, — как выпьешь рюмочку, так в голове столбы и заходят.
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по
этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому
это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.
«Недостает решительности! Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, — думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. — Да еще
этот дурак Ляховский тут торчит: дела не
делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
— Очень хорошо, очень хорошо, — невозмутимо продолжал дядюшка. — Прежде всего, конечно, важно выяснить взаимные отношения, чтобы после не было ненужных недоразумений. Да,
это очень важно. Ваша откровенность
делает вам честь… А если я вам, Александр Павлыч, шаг за шагом расскажу, как мы сначала устраним от дел Ляховского, затем поставим вас во главе всего предприятия и, наконец, дадим
этому Привалову как раз столько, сколько захотим, — тогда вы мне поверите?
—
Это уж ваше дело, Александр Павлыч: я буду свое
делать, вы — свое.
В какой форме он
это сделает, — пока для него еще не ясно, и придется действовать сообразно указаниям опыта.
Антонида Ивановна стояла в дверях гостиной в голубом пеньюаре со множеством прошивок, кружев и бантиков. Длинные русые волосы были ловко собраны в домашнюю прическу; на шее блестела аметистовая нитка. Антонида Ивановна улыбалась и слегка щурила глаза, как
это делают театральные ingenues.
— Нет,
это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас на улице, а вы
сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью,
это будет грешно с вашей стороны.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете
делать… Посмотрим!» Ляховский в
это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем на лоб и проговорил деловым тоном...
—
Этот зал стоит совершенно пустой, — объяснял Ляховский, — да и что с ним
делать в уездном городишке. Но сохранять его в настоящем виде —
это очень и очень дорого стоит. Я могу вам представить несколько цифр. Не желаете? В другой раз когда-нибудь.
Половодов выбивался из сил, чтобы вставить несколько остроумных фраз в
этот беглый разговор, но Ляховская
делала вид, что не замечает ни
этих остроумных фраз, ни самого автора.
Последний не любил высказываться дурно о людях вообще, а о Ляховском не мог
этого сделать пред дочерью, потому что он строго отличал свои деловые отношения с Ляховским от всех других; но Надя с женским инстинктом отгадала действительный строй отцовских мыслей и незаметным образом отдалилась от общества Ляховского.
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите себе чиновника в кучера-то, — так он в три дня вашего Тэку или Батыря без всех четырех ног
сделает за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая
это лошадь есть, Игнатий Львович? Одно слово — разбойник: ты ей овса несешь, а она зубищами своими ладит тебя прямо за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила. Думаю, как брызнет задней ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
Положение Пальки было настолько прочно, что никому и в голову не приходило, что
этот откормленный и упитанный хлоп мог же что-нибудь
делать, кроме того, что отворять и затворять двери и сортировать проходивших на две рубрики: заслуживающих внимания и таких, про которых он говорил только «пхе!..».
После говорят Ляховскому: «Как же
это вы, Игнатий Львович, пятачка пожалели, а целого дома не жалеете?» А он: «Что же я мог
сделать, если бы десятью минутами раньше приехал, — все равно весь дом сгорел бы и пятачок напрасно бы истратил».
Ляховский до того неистовствовал на
этот раз, что с ним пришлось отваживаться. Дядюшка держал себя невозмутимо и даже превзошел самого Альфонса Богданыча. Он ни разу не повысил тона и не замолчал, как
это делал в критические минуты Альфонс Богданыч.
— А ведь
это верно, — засмеялся Привалов. — А если бы вам предложили устроить все по-своему, вы как бы
сделали?
У Ляховского тоже было довольно скучно. Зося хмурилась и капризничала. Лоскутов жил в Узле вторую неделю и часто бывал у Ляховских. О прежних увеселениях и забавах не могло быть и речи; Половодов показывался в гостиной Зоси очень редко и сейчас же уходил, когда появлялся Лоскутов. Он не переваривал
этого философа и
делал равнодушное лицо.
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. — А
это вот что значит: что бы Привалов ни
сделал, отец всегда простит ему все, и не только простит, но последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его.
Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так же
делают…
Его железная натура, кажется, не знала, что такое усталость, и жить по целым месяцам в глубине тайги, по неделям спать под прикрытием полотняной палатки на снегу в горах,
делать тысячеверстные экскурсии верхом — во всех
этих подвигах Данила Шелехов не знал соперников.
— Как зачем? Вот мило… Снеси газеты и извинись, что раньше не догадался
этого сделать… Понял?
«Эх, разве так дела
делают, — с тоской думал Nicolas, посасывая сигару. — Да дай-ка мне полсотни тысяч, да я всех опекунов в один узел завязал бы… А вот извольте сговориться с субъектом, у которого в голове засела мельница!
Это настоящая болезнь, черт возьми…»
— Но ведь
эти затраты правительство
делало не из личной пользы, а чтобы создать крупную заводскую промышленность. Примеры Англии, Франции, наконец Америки — везде одно и то же. Сначала правительство и нация несомненно теряли от покровительственной системы, чтобы потом наверстать свои убытки с лихвой и вывести промышленность на всемирный рынок.
Когда башкирам было наконец объявлено, что вот барин поедет в город и там будет хлопотать, они с молчаливой грустью выслушали
эти слова, молча вышли на улицу, сели на коней и молча тронулись в свою Бухтарму. Привалов долго провожал глазами
этих несчастных, уезжавших на верную смерть, и у него крепко щемило и скребло на сердце. Но что он мог в его дурацком положении
сделать для
этих людей!
Но на
этот раз последнее было довольно трудно
сделать, потому что в философии Половодов смыслил столько же, сколько и в санскритском языке.
Зося, конечно, давно уже заметила благородные усилия Половодова, и
это еще больше ее заставляло отдавать предпочтение Лоскутову, который ничего не подозревал. Последнее, однако, не мешало ему на всех пунктах разбивать Половодова каждый раз, когда тот
делал против него ученую вылазку. Даже софизмы и самые пикантные bons mots [остроты (фр).] не помогали, а Зося заливалась самым веселым смехом, когда Половодов наконец принужденно смолкал.
— Послушайте, доктор, ведь я не умру?.. — шептала Зося, не открывая глаз. — Впрочем, все доктора говорят
это своим пациентам… Доктор, я была дурная девушка до сих пор… Я ничего не
делала для других… Не дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить… доктор, доктор!.. Я раньше так легко смотрела на жизнь и людей… Но жизнь так коротка, — как жизнь поденки.
Час, который Привалову пришлось провести с глазу на глаз с Агриппиной Филипьевной, показался ему бесконечно длинным, и он хотел уже прощаться, когда в передней послышался торопливый звонок. Привалов вздрогнул и слегка смутился: у него точно что оборвалось внутри… Без сомнения,
это была она,
это были ее шаги. Антонида Ивановна
сделала удивленное лицо, застав Привалова в будуаре maman, лениво протянула ему свою руку и усталым движением опустилась в угол дивана.
По лестнице в
это время поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая толпа знакомых мужчин и женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов
сделал несколько туров с женой, потом сдал ее с рук на руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая лицо платком, побрел в буфет. Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и поднял в знак удивления плечи.
— Неправда… Ты не вернешься! — возражала Половодова. — Я
это вперед знала… Впрочем, ты знаешь — я тебя ничем не желаю стеснить…
Делай так, как лучше тебе, а обо мне, пожалуйста, не заботься. Да и что такое я для тебя, если разобрать…
Слабое движение руки, жалко опустившейся на одеяло, было ответом, да глаза раскрылись шире, и в них мелькнуло сознание живого человека. Привалов посидел около больного с четверть часа; доктор
сделал знак, что продолжение
этого безмолвного визита может утомить больного, и все осторожно вышли из комнаты. Когда Привалов начал прощаться, девушка проговорила...
Ляховский
сделал большие глаза, раскрыл рот и бессильно опустился в свое ободранное кресло, схватившись обеими руками за голову. В
этой умной голове теперь колесом вертелась одна мысль...