Неточные совпадения
Была и разница между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом мы поговорим после, потому что теперь к второму подъезду с дребезгом подкатился экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала своей
головой какой-то девушке, которая только что вышла на террасу.
Девушка знаками объяснила глухонемой, что над ней пошутили и что никакого жениха нет и не
будет. Досифея недоверчиво покачала
головой и объяснила знаками, что это ей сказала «сама», то
есть Марья Степановна.
Эта громадная
голова с остатками седых кудрей и седой всклокоченной бородой
была красива оригинальной старческой красотой.
— Мне тоже очень приятно, — отвечал Виктор Васильич, расставляя широко ноги и бесцеремонно оглядывая Привалова с ног до
головы; он только что успел проснуться, глаза
были красны, сюртук сидел криво.
Александр Привалов, потерявший
голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны
были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
Да, тут
было над чем поломать
голову, — заварилась очень крупная каша даже не для уездного города.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не
было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее
голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем не стесняю и выдавать силой замуж не
буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей
голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
Этот разговор
был прерван появлением Бахарева, который
был всунут в двери чьими-то невидимыми руками. Бахарев совсем осовелыми глазами посмотрел на Привалова, покрутил
головой и заплетавшимся языком проговорил...
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая
голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же
быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
Кабинет Веревкина
был обставлен, как всякий адвокатский кабинет: мебель во вкусе трактирной роскоши,
голые красавицы на стенах, медвежья шкура у письменного стола, пикантные статуэтки из терракоты на столе и т. д.
— Водку
пили? — спрашивал Веревкин, выставляя из-за ширмы свою кудрявую
голову. — Вот тут графин стоит… Одолжайтесь. У меня сегодня какая-то жажда…
Привалов раскланялся, Алла ограничилась легким кивком
головы и заняла место около мамаши. Агриппина Филипьевна заставила Аллу рассказать о нынешней рыбной ловле, что последняя и выполнила с большим искусством, то
есть слегка картавым выговором передала несколько смешных сцен, где главным действующим лицом
был дядюшка.
— Ах, это Аника Панкратыч Лепешкин, золотопромышленник, — предупредила Привалова Агриппина Филипьевна и величественно поплыла навстречу входившей Хионии Алексеевне. Дамы, конечно, громко расцеловались, но
были неожиданно разлучены седой толстой
головой, которая фамильярно прильнула губами к плечу хозяйки.
— Аника Панкратыч, голубчик!.. — умолял Иван Яковлич, опускаясь перед Лепешкиным на колени. — Ей-богу, даже в театр не загляну! Целую ночь сегодня
будем играть. У меня теперь
голова свежая.
— Где-то у тебя, Тонечка,
был этот ликерчик, — припрашивал Веревкин, сделав честь настойкам и листовке, — как
выпьешь рюмочку, так в
голове столбы и заходят.
— О, непременно… — соглашался Оскар Филипыч, надвигая на
голову свою соломенную шляпу. — Рука руку моет: вы
будете действовать здесь, я там.
Право, она
была красива сегодня, и в
голове Половодова мелькнула собственная счастливая мысль: чего искать необходимую для дела женщину, когда она стоит перед ним?..
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой,
была первой красавицей в Узле, и она часто говорила, покачивая
головой: «Всем взяла эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что «вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у мужчины».
Привалов с напряженным вниманием следил за этим цифровым фейерверком, пока у него совсем не закружилась
голова, и он готов
был сознаться, что начинает теряться в этом лесе цифр.
— Что
будете делать, что
будете делать, — говорил он, грустно покачивая
головой.
— Не могу знать!.. А где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и
буду просить денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя
голова, деньги-то разве растут в конторке?..
Ляховский считал Альфонса Богданыча очень ограниченной
головой и возвысил его из среды других служащих только за ослиное терпение и за то, что Альфонс Богданыч
был один-одинехонек.
Терпение у Альфонса Богданыча
было действительно замечательное, но если бы Ляховский заглянул к нему в
голову в тот момент, когда Альфонс Богданыч, прочитав на сон грядущий, как всякий добрый католик, латинскую молитву, покашливая и охая, ложился на свою одинокую постель, — Ляховский изменил бы свое мнение.
Положение Пальки
было настолько прочно, что никому и в
голову не приходило, что этот откормленный и упитанный хлоп мог же что-нибудь делать, кроме того, что отворять и затворять двери и сортировать проходивших на две рубрики: заслуживающих внимания и таких, про которых он говорил только «пхе!..».
Привалову совсем не хотелось ехать к Половодову. Он пробовал сопротивляться, но Веревкин
был неумолим и даже отыскал шляпу Привалова, которую сейчас же и надел ему на
голову.
Привалову, конечно, и в
голову не пришло бы подумать, что Веревкин действовал по просьбе Антониды Ивановны, а между тем это
было так.
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это
было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал
головой и задумчиво проговорил...
При виде улыбавшейся Хины у Марьи Степановны точно что оборвалось в груди. По блудливому выражению глаз своей гостьи она сразу угадала, что их разорение уже известно целому городу, и Хиония Алексеевна залетела в их дом, как первая ворона, почуявшая еще теплую падаль. Вся кровь бросилась в
голову гордой старухи, и она готова
была разрыдаться, но вовремя успела собраться с силами и протянуть гостье руку с своей обыкновенной гордой улыбкой.
— Понимаю, Надя, все понимаю, голубчик. Да бывают такие положения, когда не из чего выбирать. А у меня с Ляховским еще старые счеты
есть кое-какие. Когда он приехал на Урал,
гол как сокол, кто ему дал возможность выбиться на дорогу? Я не хочу приписывать все себе, но я ему помог в самую трудную минуту.
— Опять глупое слово… Извини за резкое выражение. По-моему, в таком деле и выбора никакого не может
быть, а ты… Нет, у меня решительно не так устроена
голова, чтобы понимать эту погоню за двумя зайцами.
Привалов вздрогнул при этом имени. Действительно, это
был Лоскутов. Он не встал навстречу хозяину, а только с улыбкой своего человека в доме слегка кивнул
головой Бахареву и опять принялся читать.
— Лоскутов? Гм. По-моему, это — человек, который родился не в свое время. Да… Ему негде развернуться, вот он и зарылся в книги с
головой. А между тем в другом месте и при других условиях он мог бы
быть крупным деятелем… В нем
есть эта цельность натуры, известный фанатизм — словом, за такими людьми идут в огонь и в воду.
По лестнице величественно поднимались две группы: впереди всех шла легкими шажками Алла в бальном платье цвета чайной розы, с
голыми руками и пикантным декольте. За ней Иван Яковлич с улыбкой счастливого отца семейства вел Агриппину Филипьевну, которая
была сегодня необыкновенно величественна. Шествие замыкали Хиония Алексеевна и Виктор Николаич.
Она
была необыкновенно эффектна в своем гранатовом бархатном платье с красной камелией в волосах и ответила на поклон Привалова едва заметным кивком
головы, улыбаясь стереотипной улыбкой хозяйки дома.
Антонида Ивановна слишком хорошо знала заячью натуру своего мужа и поэтому сомнительно покачала
головой. Александр Павлыч хвалил Верочку, чтобы отвести глаза. Его увлечение Зосей не
было тайной ни для кого.
Скоро он увидал знакомый профиль и эту гордую умную
голову, которая так хорошо
была поставлена на плечах, как это можно заметить только у античных статуй.
— А я вас давно ищу, Сергей Александрыч, — весело заговорила Надежда Васильевна, останавливаясь пред Приваловым. — Вы, кажется, скучаете?.. Вот мой кавалер тоже не знает, куда ему деваться, — прибавила она с улыбкой, указывая
головой на Лоскутова, который действительно
был жалок в настоящую минуту.
Пользуясь хорошим расположением хозяина, Бахарев заметил, что он желал бы переговорить о деле, по которому приехал. При одном слове «дело» Ляховский весь изменился, точно его ударили палкой по
голове. Даже жалко
было смотреть на него, — так он съежился в своем кресле, так глупо моргал глазами и сделал такое глупое птичье лицо.
Бахарев вышел из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это
было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен
был перенести. Старик плохо помнил, как он вышел из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в
голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы не ты!»
— Папа, милый… прости меня! — вскрикнула она, кидаясь на колени перед отцом. Она не испугалась его гнева, но эти слезы отняли у нее последний остаток энергии, и она с детской покорностью припала своей русой
головой к отцовской руке. — Папа, папа… Ведь я тебя вижу, может
быть, в последний раз! Голубчик, папа, милый папа…
Только теперь Привалов рассмотрел
голову больного, обернутую чем-то белым: глаза
были полуоткрытые, рот неприятно скошен на сторону.
День
был горячий; накаленный воздух переливался прозрачными волнами; над бесконечными нивами нависла кружившая
голову испарина.
«Если поедешь направо — сам
будешь сыт, конь голоден; поедешь налево — конь
будет сыт, сам
будешь голоден; а если поедешь прямо — не видать тебе ни коня, ни
головы, — припомнились Привалову слова сказки, и он поехал прямо на дымок кошей.
— Послушайте, Софья Игнатьевна… — тихо заговорил Половодов, опуская
голову. — Я
буду говорить с вами как ваш старый, самый лучший друг.
«Несколькими часами раньше получить бы эту телеграмму, — и тогда этого ничего бы не
было…» — стонал Половодов, хватаясь за
голову.
Привалову казалось с похмелья, что постукивает не на мельнице, а у него в
голове. И для чего он напился вчера? Впрочем, нельзя, мужики обиделись бы. Да и какое это пьянство, ежели разобрать? Самое законное, такая уж причина подошла, как говорят мужики. А главное, ничего похожего не
было на шальное пьянство узловской интеллигенции, которая всегда
пьет, благо нашлась водка.
Это
был человек дела с ног до
головы, и Привалов нисколько не обижался его невниманием к собственной особе.
На другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он
был опекуном, а второе, он
был отец Зоси; кому же
было ближе знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел за работой на своем обычном месте и даже не поднял
головы.
— А кто же больше?.. Он… Непременно он. У меня положительных данных нет в руках, но я
голову даю на отсечение, что это его рук дело. Знаете, у нас, практиков,
есть известный нюх. Я сначала не доверял этому немцу, а потом даже совсем забыл о нем, но теперь для меня вся картина ясна: немец погубил нас… Это
будет получше Пуцилло-Маляхинского!.. Поверьте моей опытности.