Неточные совпадения
Кое-как, с грехом пополам, выучился
он грамоте и в самой зеленой юности поступил в уездный суд,
где годам к тридцати добился пятнадцати рублей жалованья.
— Как же это…
Где же
он остановился?
— Да, да… То есть… Ах, чего я мелю!.. Пожалуйте, батюшка, позвольте, только я доложу
им. В гостиной чуточку обождите… Вот
где радость-то!..
Его предки бежали из разоренных скитов на Урал,
где в течение целого столетия скитались по лесным дебрям и раскольничьим притонам, пока не освоились совсем в Шатровских заводах.
По большей части это были дети гонимых раскольников, задыхавшихся по тюрьмам и острогам; Гуляеву привозили
их со всех сторон,
где только гнездился раскол: с Ветки, из Керженских лесов, с Иргиза, из Стародубья, Чернораменских скитов и т. д.
Что касается двух других наследников, то Стеша, когда Сашка пошел под суд, увезла
их с собой в Москву,
где и занялась сама
их воспитанием.
Когда Марья Степановна посоветовала Привалову занять пока квартиру у m-me Заплатиной,
он сейчас же согласился и даже не спросил, сколько комнат
ему отведут и
где эта квартира.
— Опять… — произносила Хиония Алексеевна таким тоном, как будто каждый шаг Привалова по направлению к бахаревскому дому был для нее кровной обидой. — И чего
он туда повадился? Ведь в этой Nadine, право, даже интересного ничего нет… никакой женственности. Удивляюсь,
где только у этих мужчин глаза… Какой-нибудь синий чулок и… тьфу!..
Ему показалось даже, что девушка немного отодвинулась от
него и как-то особенно посмотрела в дальний конец аллеи,
где ярким пятном желтело канареечное платье приближавшейся Верочки.
Теперь колпаковское гнездо произвело на Привалова самое тяжелое впечатление, и
он удивился,
где могла помещаться Павла Ивановна с дочерью.
—
Где же помещается Павла Ивановна? — спросил Привалов, когда
они подошли к покосившейся калитке; самое полотнище калитки своим свободным концом вросло в землю, и поэтому вход во двор был всегда открыт.
Они обошли дом кругом, спустились по гнилым ступеням вниз и очутились совсем в темноте,
где пахнуло на
них гнилью и сыростью. Верочка забежала вперед и широко распахнула тяжелую дверь в низкую комнату с запыленными крошечными окошечками.
Когда все вышли на террасу и разместились около круглого маленького столика, на зеленых садовых креслах, Привалов, взглянув на длинную нескладную фигуру Половодова, подумал: «Эк
его, точно сейчас где-то висел на гвозде».
Он осторожно поцеловал ее в то место на шее,
где пояском проходила у нее такая аппетитная складка, и на мгновение жена опять показалась
ему русской красавицей.
— Она и теперь в конюшне стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной рукой то место,
где у других людей бывает шея, а у
него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах, ты повезешь
его, а
он тебя по затылку… Вот тебе и прибавка! А ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а
он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну, скажи, на чьих ты хлебах отъелся, как боров?
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу,
где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших,
они не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
Днем старику как будто веселее, и
он все поглядывает через двор, в людскую,
где всем верховодит немая Досифея.
Надежда Васильевна, не слушая болтовни Луки, торопливо шла уже в переднюю,
где и встретилась лицом к лицу с самим Данилой Семенычем, который, очевидно, уже успел пропустить с приезда и теперь улыбался широчайшей, довольной улыбкой, причем
его калмыцкие глаза совсем исчезали, превращаясь в узкие щели.
Затем долголетняя практика выработала у Шелехова известный «золотой инстинкт»:
он точно чутьем знал,
где в земле скрывается золото, и старый Бахарев часто советовался в
ним в трудных случаях.
Эти серые большие глаза глядели к
нему прямо в душу,
где с страшной силой поднялось то чувство, которое
он хотел подавить в себе.
Привалов действительно в это время успел познакомиться с прасолом Нагибиным, которого
ему рекомендовал Василий Назарыч. С
ним Привалов по первопутку исколесил почти все Зауралье, пока не остановился на деревне Гарчиках,
где заарендовал место под мельницу, и сейчас же приступил к ее постройке, то есть сначала принялся за подготовку необходимых материалов, наем рабочих и т. д. Время незаметно катилось в этой суете, точно Привалов хотел себя вознаградить самой усиленной работой за полгода бездействия.
Через длинную гостиную с низким потолком и узкими окнами
они прошли в кабинет Бахарева, квадратную угловую комнату, выходившую стеклянной дверью в столовую,
где теперь мелькал белый передник горничной.
Но
он не ограничивался одной Зосей, а бежал так же стремительно в нижний этаж,
где жили пани Марина и Давид. Конечно, пани Марина очень любила русскую водку, но она не забыла еще, как танцевала с крутоусым Сангушко, и знала толк в забавках. Гордый и грубый с пани Мариной в обыкновенное время, Альфонс Богданыч теперь рассыпался пред ней мелким бесом и в конце концов добивался-таки своего.
Веревкин вместо ответа вынимал из своего портфеля отношения моховского дворянского опекунского управления за № 1348; в
нем объявлялось, что искомых документов в опеке налицо не имеется. Ляховский читал это отношение через свои очки несколько раз самым тщательным образом, просматривая бумагу к свету, нет ли
где подскобленного места, и, наконец, объявлял...
— А вы вот
где, батенька, скрываетесь… — заплетавшимся языком проговорил над самым ухом Привалова Веревкин; от
него сильно пахло водкой, и
он смотрел кругом совсем осовелыми глазами. — Важно… — протянул Веревкин и улыбнулся пьяной улыбкой. Привалов в первый еще раз видел, что Веревкин улыбается, —
он всегда был невозмутимо спокоен, как все комики по натуре.
В первое свое посещение клуба Привалов долго бродил по комнаткам в нижнем этаже,
где за столами сидели большей частью совершенно незнакомые
ему люди.
Она прошла в зеленую угловую комнату,
где было мало огня и публика не так толкалась прямо под носом. Но едва
им удалось перекинуться несколькими фразами, как показался лакей во фраке и подошел прямо к Привалову.
Привалов оставил Половодову и сошел вниз,
где в передней действительно ждал
его Ипат с письмом в руках.
Nicolas Веревкин согласился ехать в Петербург с большим удовольствием, — раз, затем чтобы добраться наконец до тех злачных мест,
где зимуют настоящие матерые раки, а затем —
ему хотелось немного встряхнуть свою засидевшуюся в провинциальной глуши натуру.
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к
ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
Когда она с улыбкой поклонилась, Привалову показалось, что
он где-то видал это худенькое восковое лицо с тонким профилем и большими темными глазами.
Во-вторых, мельница Привалова и
его хлебная торговля служили только началом осуществления
его гениальных планов, — ведь Привалов был герой и в качестве такового сделает чудесатам,
где люди в течение тысячи лет только хлопали ушами.
Зося была немного больна и приняла Привалова внутри коша,
где можно было сидеть только на низеньких диванчиках, поджав ноги. Хозяйка была занята приручением степного сокола, который сидел перед ней на низенькой деревянной подставке и каждый раз широко раскрывал рот, когда она хотела погладить
его по дымчатой спине.
Странную картину представлял теперь кош Зоси,
где на мягком бухарском ковре, поджав ноги, сидел поп Савел, а Зося учила
его играть в домино.
Оно было так необъятно, такой властной силой окрыляло
его душу, точно поднимало над землей,
где недоставало воздуху и делалось тесно.
Старика точно кольнуло что, и
он быстро оглянулся в тот угол,
где обыкновенно стояла
его Надя…
Телкин подробно еще раз показал и объяснил,
где нужно, весь двигавшийся механизм. Глаза у
него блестели, а лицо подернулось легкой краской;
он сдерживал себя, стараясь не выдать волновавшего
его чувства счастливой гордости за шевелившееся, стучавшее и шумевшее детище.
Между прочим она писала
ему, что скучает одна и желала бы сама жить где-нибудь в деревне, если бы могла оставить своих стариков.
Чтобы хоть как-нибудь убить свободное время, которое иногда начинало просто давить Привалова,
он стал посещать Общественный клуб — собственно, те залы,
где шла игра.
Вот
где источник ненависти к
нему, с которой Зося напрасно боролась первое время.
Между прочим, Веревкин успел рассказать последние городские новости: приехал Данилушка Шелехов и теперь безобразничает с Лепешкиным в «Магните»; Половодов где-то совсем пропал и глаз никуда не кажет и т. д. Привалов почти ничего не слышал, что рассказывал Nicolas, а когда тот собрался уходить,
он проговорил...
С раннего утра,
где бы
он ни был, везде лезла в глаза одна и та же картина: бесшабашное ярмарочное пьянство.
Он испытывал
его в Гарчиках,
где пил водку с попом Савелом, и в Общественном узловском клубе, когда в антрактах между роберами нельзя было не выпить с хорошим человеком.
Это был типичный ярмарочный шакал, необходимая свита при каждом крупном игроке.
Он униженно кланялся при каждом слове и постоянно улыбался принужденной льстивой улыбкой. Усадив Привалова, шакал смиренно отошел в темный уголок,
где дремал на залитом вином стуле.
Появление Половодова в театре взволновало Привалова так, что
он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом.
Он машинально смотрел на сцену,
где актеры казались куклами, на партер, на ложи, на раек. К чему? зачем
он здесь? Куда
ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя?
Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой руке.
Привалов пошел в уборную,
где царила мертвая тишина. Катерина Ивановна лежала на кровати, устроенной на скорую руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая рука прикрыла ноги ее синей собольей шубкой. Около изголовья молча стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец; у
него по лицу катились крупные слезы.
В Узле
он все ночи проводил в игорных залах Общественного клуба,
где начал играть по крупной в компании Ивана Яковлича.
Он припомнил Ирбитскую ярмарку,
где лицом к лицу видел ту страшную силу, с которой хотел бороться.