Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними
одного жениха!..
С старческой болтливостью в течение двух-трех минут Лука успел рассказать почти
все: и то, что у барина тоже
одна ножка шаркает, и что у них с Костенькой контры, и что его, Луку, кровно обидели — наняли «камардина Игреньку», который только спит.
Верочка начала выгружать
весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла
одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не знала, что ей делать и куда деваться.
Только
один человек во
всем доме не принимал никакого участия в этом переполохе.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись
все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под
одно слово: «прерода».
Дело кончилось тем, что Верочка,
вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще
одна капелька, и девушка раскатилась бы таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома не слыхали со дня своего основания.
— Нет, постой. Это еще только
одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное
всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не в том, кто явится к нам в дом, а в том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем
все книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и маленьким когда был, так зверьком и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, —
одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его знает, может, и переменился.
В каких-нибудь десять лет он быстро прошел путь от простого рабочего до звания настоящего золотопромышленника, владевшего
одним из лучших приисков во
всей Сибири.
В них продолжали жить черты гуляевского характера — выдержка, сила воли, энергия, неизменная преданность старой вере, —
одним словом,
все то, что давало им право на название крепких людей.
Прежде
всего Сашка подействовал на супружеские чувства Привалова и разбудил в нем ревность к жене. За ней следят, ловят каждое ее слово, каждый взгляд, каждое движение… Сашка является гениальным изобретателем в этой чудовищной травле. Счастливая наследница миллионов кончила сумасшествием и умерла в доме Бахарева, куда ее принесли после
одной «науки» мужа замертво.
Марья Степановна свято блюла
все свычаи и обычаи, правила и обряды, которые вынесла из гуляевского дома; ей казалось святотатством переступить хотя
одну йоту из заветов этой угасшей семьи, служившей в течение века самым крепким оплотом древнего благочестия.
После
одного крупного разговора отец и сын разошлись окончательно, хотя, собственно говоря,
все дело вышло из пустяков.
Всего труднее было решить вопрос, в какой форме сделать предложение Привалову: сделать это ей самой — неудобно; Виктор Николаевич решительно был неспособен к выполнению такой дипломатической миссии; оставалось
одно: сделать предложение через посредство Бахаревых; но каким образом?
Колпаков был
один из самых богатых золотопромышленников; он любил развернуться во
всю ширь русской натуры, но скоро разорился и умер в нищете, оставив после себя нищими жену Павлу Ивановну и дочь Катю.
Нет,
одно существование на свете Надежды Васильевны придало
всем его планам совершенно особенный смысл и ту именно теплоту, какой им недоставало.
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится
все это — я еще теперь не могу вам сказать, но только скажу
одно, — именно, что ни
одной копейки не возьму лично себе…
Они спорили, горячились, даже выходили из себя, но всегда мирились на
одной мысли, что
все мужчины положительнейшие дураки, которые, как
все неизлечимо поврежденные, были глубоко убеждены в своем уме.
Один счастливый случай выручил не только Агриппину, но и
весь букет рижских сестриц.
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание.
Все думали об
одном и том же — о приваловских миллионах, которые сейчас вот были здесь, сидели вот на этом самом кресле, пили кофе из этого стакана, и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
— Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге… Так? Дворянскую опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления —
один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти лет, другой — выгнанный со службы за взятки и просидевший несколько лет в остроге становой, третий — приказная строка, из поповичей…
Вся эта братия получает по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?
— О, это прекрасно, очень прекрасно, и, пожалуйста, обратите на это особенное внимание… Как
все великие открытия,
все дело очень просто, просто даже до смешного: старший Привалов выдает на крупную сумму векселей, а затем объявляет себя несостоятельным. Опекунов побоку, назначается конкурс, а главным доверенным от конкурса являетесь вы… Тогда
все наследники делаются пешками, и во
всем вы будете зависеть от
одной дворянской опеки.
— Позвольте… Главное заключается в том, что не нужно терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там.
Одним словом, устроить некоторый дуэт, и
все пойдет как по нотам… Если бы Сергей Привалов захотел, он давно освободился бы от опеки с обязательством выплатить государственный долг по заводам в известное число лет. Но он этого не захотел сам…
— Я вам говорю, что Привалов не хотел этого, не хотел даже тогда, когда ему
один очень ловкий человек предлагал устроить
все дело в самый короткий срок.
— Гм… Я удивляюсь
одному, что вы так легко смотрите на Привалова и даже не постарались изучить его характер, а между тем — это прежде
всего.
Он переспросил, сколько стоят
все безделушки, пресс-папье, чернильница; пересматривал каждую вещь к свету и даже вытер
одну запыленную статуэтку своим платком.
Вернувшись к себе в кабинет, Половодов чувствовал, как
все в нем было переполнено
одним радостным, могучим чувством, тем чувством, какое испытывается только в беззаветной молодости.
— Ну, не буду, не буду… — согласился Виктор Васильич. — Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу
одному. Где эти кислые барышни заведутся, и поговорить ни о чем нельзя. Вон Зося, так ей
все равно: рассказывай, что душе угодно.
Привалов не казал к ним глаз, Надежда Васильевна ни за что не хотела ехать к Хине, —
одним словом, выходило так, что Привалов совсем попался в ловкие руки
одной Хины, которая не преминет воспользоваться
всеми выгодами своего исключительного положения.
— Устрой, господи,
все на пользу! — шептала иногда Павла Ивановна, когда оставалась
одна с Марьей Степановной.
— В том-то и дело, что Костя доказывает совершенно противное, то есть что если обставить приисковых рабочих настоящим образом, тогда лучшие прииски будут давать предпринимателям
одни убытки. Они поспорили горячо, и Костя высказался очень резко относительно происхождения громадных богатств, нажитых золотом. Тут досталось и вашим предкам отчасти, а отец принял
все на свой счет и ужасно рассердился на Костю.
— Да так… Существует что-то вроде фатализма: люди, близкие друг другу по духу, по складу ума, по стремлениям и даже по содержанию основных идей, расходятся иногда на
всю жизнь из-за каких-либо глупейших пустяков, пустой фразы, даже из-за
одного непонятого слова.
Привалов пробормотал что-то в ответ, а сам с удивлением рассматривал мизерную фигурку знаменитого узловского магната. Тот Ляховский, которого представлял себе Привалов, куда-то исчез, а настоящий Ляховский превосходил
все, что можно было ожидать, принимая во внимание
все рассказы о необыкновенной скупости Ляховского и его странностях. Есть люди,
один вид которых разбивает вдребезги заочно составленное о них мнение, — Ляховский принадлежал к этому разряду людей, и не в свою пользу.
Привалов напрасно искал глазами хотя
одного живого места, где можно было бы отдохнуть от
всей этой колоссальной расписанной и раззолоченной бессмыслицы, которая разлагалась под давлением собственной тяжести, — напрасные усилия.
Тэке наконец был отпущен с миром в свою конюшню, и
вся компания с говором и смехом повалила за хозяйкой в комнаты.
Один Лепешкин на минуту задумался и начал прощаться.
— Я не буду говорить о себе, а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем
все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в
одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства
все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
Одни приписывали
все краденому золоту, другие — водке, третьи — просто счастью.
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите себе чиновника в кучера-то, — так он в три дня вашего Тэку или Батыря без
всех четырех ног сделает за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая это лошадь есть, Игнатий Львович?
Одно слово — разбойник: ты ей овса несешь, а она зубищами своими ладит тебя прямо за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила. Думаю, как брызнет задней ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в
одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах
всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах,
все видеть, и
все слышать, и
все давить, что попало к нему под руку.
— На востоке женщина любит припадками и как-то уж слишком откровенно:
все дело сводится на
одну животную сторону.
— Лоскутов был в чем-то замешан… Понимаете — замешан в
одной старой, но довольно громкой истории!.. Да… Был в административной ссылке, потом объехал
всю Россию и теперь гостит у нас. Он открыл свой прииск на Урале и работает довольно счастливо… О, если бы такой человек только захотел разбогатеть, ему это решительно ничего не стоит.
— Оскар Филипыч знает
все… — проговорил наконец Половодов, любивший
одним ударом разрешать
все недоумения.
«Дурак, дурак и дурак! — с бешенством думал Ляховский, совсем не слушая Половодова. — Первому попавшемуся в глаза немчурке
все разболтал… Это безумие! Ох, не верю я вам, никому не верю, ни
одному вашему слову… Продадите, обманете, подведете…»
— Из двух зол нужно выбирать меньшее: или лишиться
всего, или пожертвовать
одной частицей…
— Для вас прежде
всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело. Видите ли, есть в Петербурге
одна дама. Она не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
— Поправимся?! Нет, я тебя сначала убью… жилы из тебя вытяну!!
Одно только лето не приехал на прииски, и
все пошло кверху дном. А теперь последние деньги захватил Работкин и скрылся… Боже мой!! Завтра же еду и
всех вас переберу… Ничего не делали, пьянствовали, безобразничали!! На кого же мне положиться?!
— А ты бы поменьше водку-то трескал, отдохнуть бы ей дал, а то ведь лица на тебе нет:
все заплыло под
один пузырь.
— Это верно-с… — продолжал Заплатин. —
Все в
один голос кричат… А моей Хине, знаете, везде забота: с утра треплется по городу.
Собственно, мебель ничего не стоила: ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем другое дело, и у Хины потекли слюнки от
одной мысли, что
все эти безделушки можно будет приобрести за бесценок.
— И хорошо сделали, потому что, вероятно, узнали бы не больше того, что уже слышали от мамы. Городские слухи о нашем разорении — правда… В подробностях я не могу объяснить вам настоящее положение дел, да и сам папа теперь едва ли знает
все. Ясно только
одно, что мы разорены.