— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать, а в кабаке еще, того гляди, подслушают да вызнают… Тоже народ ноне пошел, шильники. Эй, Окся, айда к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да у
меня смотри: одна нога здесь, а другая там. Господа, вы на нее не смотрите: дура набитая. При ней все можно говорить, потому, как стена, ничего не поймет.
Неточные совпадения
— Ну ты, дерево,
смотри у
меня! — пригрозил ей отец. — Чтобы к вечеру работа была кончена…
— Да так… Не любит она, шахта, когда здря про нее начнут говорить. Уж
я замечал… Вот когда приезжают
посмотреть работы, да особливо который гость похвалит, — нет того хуже.
— Было бы из чего набавлять, Степан Романыч, — строго заметил Зыков. — Им сколько угодно дай — все возьмут…
Я только одному дивлюсь, что это вышнее начальство
смотрит?.. Департаменты-то на что налажены? Все дача была казенная и вдруг будет вольная. Какой же это порядок?.. Изроют старатели всю Кедровскую дачу, как свиньи, растащат все золото, а потом и бросят все… Казенного добра жаль.
— Что
я думаю? — ответил немец вопросом. —
Я думаю, что будем
посмотреть…
— Бывал он и у нас в казарме… Придет, поглядит и молвит: «Ну, крестницы мои, какое
мне от вас уважение следует? Почитайте своего крестного…» Крестным себя звал. Бабенки улещали его и за себя, и за мужиков, когда к наказанию он выезжал в Балчуги. Страшно было на него
смотреть на пьяного-то…
— Ты у
меня, оборотень,
смотри!.. — пригрозил Кишкин, вошедший в роль заправилы. — В лесу-то один Никола бог: расчет мелкими дадим.
— А ежели она у
меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу
я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила
меня, не своей волей… Чужая
мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой
я теперь человек стал: в яму бросить — вся
мне цена. Как
я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у
меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно
смотрит. Что тут со
мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас
меня из кабака вытащил.
— Ох, как стрелило!.. — прошептал Кишкин, хватаясь за живот. — Инда свет из глаз выкатился.
Смотрю в ковш-то, а
меня как в становую жилу ударит…
— Ты, бесстыдница, чего это над стариком галишься? [Галиться — насмехаться. (Примеч. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] — строго заметила она Марье. —
Смотри, довертишь хвостом… Ох, согрешила
я с этими проклятущими девками!
—
Посмотреть приехал на тебя, чудо-юдо, — пошутил секретарь милостиво. — Разбогател, так и
меня знать не хочешь.
— И то
меня за сумасшедшего принимают, — заговорил он, покачав головой. — Еще покойничек Степан Романыч так-то надумал… Для него-то
я и был, пожалуй, сумасшедший с этой Рублихой, а для Оникова и за умного сойду. Одним словом, пустой колос кверху голову носит… Тошно смотреть-то.
— Верно тебе говорю… Спустился
я ночью в шахту, пошел
посмотреть штольню и слышу, как он идет за
мной. Уж
я ли его шаги не знал!..
Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути;
я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.
— Ах, что ты со мной сделала! — сказал папа, улыбаясь и приставив руку ко рту с той стороны, с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) — Зачем ты мне напомнила об его ногах?
я посмотрел и теперь ничего есть не буду.
— Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, — продолжал он, поворачивая их, — какие же длинные на вас свитки! [Верхняя одежда у южных россиян. (Прим. Н.В. Гоголя.)] Экие свитки! Таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас!
я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшися в полы.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато,
смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что
я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий.
Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот
посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы
мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Марья Антоновна. Право, маменька, все
смотрел. И как начал говорить о литературе, то взглянул на
меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда
посмотрел на
меня.
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще!
смотри ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.
Бобчинский. Ничего, ничего,
я так: петушком, петушком побегу за дрожками.
Мне бы только немножко в щелочку-та, в дверь этак
посмотреть, как у него эти поступки…