Неточные совпадения
На правом берегу Балчуговки тянулся каменистый увал, известный под именем Ульянова кряжа. Через него змейкой вилась дорога в Балчуговскую дачу. Сейчас за Ульяновым кряжем шли тоже старательские
работы. По этой дороге и ехал верхом объездной с кружкой, в которую ссыпали старательское золото. Зыков расстегнул
свой полушубок, чтобы перепоясаться, и Кишкин заметил, что у него за ситцевой рубахой что-то отдувается.
— По рублю шести гривен, Андрон Евстратыч. Обидная наша
работа. На харчи не заробишь, а что одежи износим, что обуя, это уж
свое. Прямо — крохи…
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных
работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и
своей пользы не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
Он ночевал на воскресенье дома, а затем в воскресенье же вечером уходил на
свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все
работы пускать в ход на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
Сам старик жил в передней избе, обставленной с известным комфортом: на полу домотканые половики из ветоши, стены оклеены дешевенькими обоями, русская печь завешена ситцевой занавеской, у одной стены
своей, балчуговской,
работы березовый диван и такие же стулья, а на стене лубочные картины.
— Ничего я не знаю, Степан Романыч… Вот хоша и сейчас взять: я и на шахтах, я и на Фотьянке, а конторское дело опричь меня делается.
Работы были такие же и раньше, как сейчас. Все одно… А потом путал еще меня Кишкин вольными
работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше золото, а запишут в
свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
Весь секрет заключался в том, что Карачунский никогда не стонал, что завален
работой по горло, как это делают все другие, потом он умел распорядиться
своим временем и, главное, всегда имел такой беспечный, улыбающийся вид.
Кроме
своего каторжного начальства и солдатского для рекрутов, в распоряжении горных офицеров находилось еще два казачьих батальона со специальной обязанностью производить наказания на самом месте
работ; это было домашнее дело, а «крестный» Никитушка и «зеленая улица» — парадным наказанием, главным образом на страх другим.
Дома Мыльников почти не жил. Вставши утром и не прочухавшись хорошенько с похмелья, он выкраивал с грехом пополам «уроки» для
своей мастерской, ругал Оксю, заведывавшую всей
работой, и уходил из дому до позднего вечера.
Когда
работа была кончена, Кишкин набожно перекрестился: он вылил всю
свою душу, все, чем наболел в дни
своего захудания.
Увлечение Рублихой у старика приняло какой-то болезненный характер, точно он закладывал в эту
работу последнюю
свою энергию.
Следователь сидел в чистой горнице и пил водку с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез, борта россыпи, ортовые
работы, забои, шурфы и т. д. Следователь был пожилой лысый мужчина с рыжеватой бородкой и темными умными глазами. Он испытующе смотрел на массивную фигуру Ястребова и в такт его объяснений кивал
своей лысой прежде времени головой.
Нужно было восстановить два обстоятельства: допущенные правлением старательские
работы, причем скупленное у старателей золото заносилось в промысловые книги как
свое и выставлялись произвольные цены, втрое и вчетверо выше старательских, а затем подновление казенного разреза в Выломках и занесение его в отчет за новый.
Своими хозяйскими
работами могли добывать золото только двое-трое крупных золотопромышленников вроде Ястребова, а остальные, конечно, сдадут прииски старателям, и это волновало поднятую рабочую массу, разжигая промысловую азартность и жажду легкой наживы.
В сущности, бабы были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все сильнее въедалась в голову мысль о том, как бы уйти с фабрики на вольную
работу. Он вынашивал
свою мечту с упорством всех мягких натур и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с поля битвы самым постыдным образом и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
День за
работой, а вечером такой здоровый отдых около
своего огонька в приятной беседе о разных разностях.
Это была, во всяком случае, оригинальная компания: отставной казенный палач, шваль Мыльников и Окся. Как ухищрялся добывать Мыльников пропитание на всех троих, трудно сказать; но пропитание, хотя и довольно скудное, все-таки добывалось. В котелке Окся варила картошку, а потом являлся ржаной хлеб. Палач Никитушка, когда был трезвый, почти не разговаривал ни с кем — уставит
свои оловянные глаза и молчит. Поест, выкурит трубку и опять за
работу. Мыльников часто приставал к нему с разными пустыми разговорами.
Втроем
работа подвигалась очень медленно, и чем глубже, тем медленнее. Мыльников в сердцах уже несколько раз побил Оксю, но это мало помогало делу. Наступившие заморозки увеличивали неудобства: нужно было и теплую одежду, и обувь, а осенний день невелик. Даже Мыльников задумался над
своим диким предприятием. Дудка шла все еще на пятой сажени, потому что попадался все чаще и чаще в «пустяке» камень-ребровик, который точно черт подсовывал.
Самое лучшее было забросить эту проклятую Рублиху, но в переводе это значило загубить
свою репутацию, а, продолжая
работы, можно было, по меньшей мере, выиграть целый год времени.
Мы должны теперь объяснить, каким образом шла
работа на жилке Мыльникова и в чем она заключалась. Когда деньги выходили, Мыльников заказывал с вечера
своим компаньонам выходить утром на
работу.
Из ста пудов кварца иногда «падало» до фунта, а это в переводе означало больше ста рублей. Значит, день
работы обеспечивал целую неделю гулянки. В одну из таких получек Мыльников явился в
свою избушку, выдал жене положенные три рубля и заявил, что хочет строиться.
В ответ слышалось легкое ворчанье Окси или какой-нибудь пикантный ответ. Окся научилась огрызаться, а на дне дудки чувствовала себя в полной безопасности от родительских кулаков. Когда требовалась мужицкая
работа, в дудку на канате спускался Яша Малый и помогал Оксе что нужно. Вылезала из дудки Окся черт чертом, до того измазывалась глиной, и сейчас же отправлялась к дедушке на Рублиху, чтобы обсушиться и обогреться. Родион Потапыч принимал внучку со
своей сердитой ласковостью.
Рабочие очистили снег, и Кожин принялся топором рубить лед, который здесь был в аршин. Кишкин боялся, что не осталась ли подо льдом вода, которая затруднила бы
работу в несколько раз, но воды не оказалось — болото промерзло насквозь. Сейчас подо льдом начиналась смерзшаяся, как камень, земля. Здесь опять была
своя выгода: земля промерзла всего четверти на две, тогда как без льда она промерзла на все два аршина. Заложив шурф, Кожин присел отдохнуть. От него пар так и валил.
Кишкин едва дождался, когда рабочие кончат
свой обед и уйдут на
работу. У него кружилась голова и мысли путались.
Народу нечего было делать, и опять должны были идти на компанейские
работы, которых тоже было в обрез: на Рублихе околачивалось человек пятьдесят, на Дернихе вскрывали новый разрез до сотни, а остальные опять разбрелись по
своим старательским
работам — промывали борта заброшенных казенных разрезов, били дудки и просто шлялись с места на место, чтобы как-нибудь убить время.
На зимних
работах опять проявилось неуклонное бдение старого штейгера Зыкова, притеснявшего старателей всеми мерами и средствами, как
своих заклятых врагов.
— Когда только он дрыхнет? — удивлялись рабочие. — Днем по старательским
работам шляется, а ночь в
своей шахте сидит, как коршун.
Все это были
свои, семейные, домашние дела, а зачем чужестранных-то рабочих ставить на наши
работы?
Ночью особенно было хорошо на шахте. Все кругом спит, а паровая машина делает
свое дело, грузно повертывая тяжелые чугунные шестерни, наматывая канаты и вытягивая поршни водоотливной трубы. Что-то такое было бодрое, хорошее и успокаивающее в этой неумолчной гигантской
работе.
Свои домашние мысли и чувства исчезали на время, сменяясь деловым настроением.
Они выпивали и болтали о Кишкине, как тот «распыхался» на
своей Богоданке, о старательских
работах, о том, как Петр Васильич скупает золото, о пропавшем без вести Матюшке и т. д. Кожин больше молчал, прислушиваясь к глухим стонам, доносившимся откуда-то со стороны избы. Когда Мыльников насторожился в этом направлении, он равнодушно заметил...
Кедровская дача нынешнее лето из конца в конец кипела промысловой
работой. Не было такой речки или ложка, где не желтели бы кучки взрытой земли и не чернели заброшенные шурфы, залитые водой. Все это были разведки, а настоящих
работ поставлено было пока сравнительно немного. Одни места оказались не стоящими разработки, по малому содержанию золота, другие не были еще отведены в полной форме, как того требовал горный устав. Работало десятка три приисков, из которых одна Богоданка прославилась
своим богатством.
Сейчас же было заключено условие, и артель Матюшки переселилась на Сиротку через два дня. К ним присоединились лакей Ганька и бывший доводчик на золотопромывальной фабрике Ераков. Народ так и бежал с компанейских
работ: раз — всех тянуло на
свой вольный хлеб, а второе — новый главный управляющий очень уж круто принялся заводить
свои новые порядки.
На Сиротке была выстроена новая изба на новом месте, где были поставлены новые
работы. Артель точно ожила. Это была
своя настоящая
работа — сами большие, сами маленькие. Пока содержание золота было невелико, но все-таки лучше, чем по чужим приискам шляться. Ганька вел приисковую книгу и сразу накинул на себя важность. Матюшка уже два раза уходил на Фотьянку для тайных переговоров с Петром Васильичем, который, по обыкновению, что-то «выкомуривал» и финтил.
Уцелевшим на
своих местах прибавилось
работы.
Это враждебное чувство к собственному детищу проснулось в душе Родиона Потапыча в тот день, когда из конторки выносили холодный труп Карачунского. Жив бы был человек, если бы не продала проклятая Рублиха. Поэтому он вел теперь
работы с каким-то ожесточением, точно разыскивал в земле
своего заклятого врага. Нет, брат, не уйдешь…
Петр Васильич остался, а Матюшка пошел к конторе. Он шел медленно, развалистым мужицким шагом, приглядывая новые
работы. Семеныч теперь у
своей машины руководствует, а Марья управляется в конторе бабьим делом одна. Самое подходящее время, если бы еще старый черт не вернулся. Под новеньким навесом у самой конторы стоял новенький тарантас, в котором ездил Кишкин в город сдавать золото, рядом новенькие конюшни, новенький амбар — все с иголочки, все как только что облупленное яичко.
Старательские
работы сведены были на нет, и этим самым уничтожено было в корне хищничество, но вместе с тем компания лишилась и главной части
своих доходов, которые получались раньше от старателей.
Переговоры с Ониковым по этому поводу тоже ни к чему не повели. Он остался при
своем мнении, ссылаясь на прямой закон, воспрещающий старательские
работы. Конечно, здесь дело заключалось только в игре слов: старательские
работы уставом о частной золотопромышленности действительно запрещены, но в виде временной меры разрешались
работы «отрядные» или «золотничные», что в переводе значило то же самое.