Неточные совпадения
— Легкое место
сказать: Фотьянка… Три версты надо отмерить до Фотьянки. Ах, старый черт…
Не сидится ему на одном месте.
Кишкин достал берестяную тавлинку, сделал жестокую понюшку и еще раз оглядел шахты. Ах, много тут денежек компания закопала — тысяч триста, а то и побольше. Тепленькое местечко досталось: за триста-то тысяч и десяти фунтов золота со всех шахт
не взяли. Да, веселенькая игрушка, нечего
сказать… Впрочем, у денег глаз нет: закапывай, если лишних много.
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов
не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы
не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое ты слово
сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
— Ну, что он? Поди, из лица весь выступил? А? Ведь ему это без смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора
не пущает.
Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке — ну, да мне-то это все едино. Это уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!.. Ах, андел ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько тебе
скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
— Шишка и есть: ни конца ни краю
не найдешь. Одним словом, двухорловый!.. Туда же, золота захотел!.. Ха-ха!.. Так я ему и
сказал, где оно спрятано. А у меня есть местечко… Ох какое местечко, Яша!.. Гляди-ка, ведь это кабатчик Ермошка на своем виноходце закопачивает? Он… Ловко. В город погнал с краденым золотом…
— Вот что, господа, — заговорил он, прикрывая жену собой, —
не женское дело разговоры разговаривать… У Федосьи Родионовны есть муж, он и в ответе. Так
скажите и батюшке Родиону Потапычу… Мы от ответа
не прячемся… Наш грех…
— Сурьезное дело есть… Так и
скажи, — наказывал он с обычной внушительностью. —
Не задержу…
С появлением баушки Лукерьи все в доме сразу повеселели и только ждали, когда вернется грозный тятенька. Устинья Марковна боялась, как бы он
не проехал ночевать на Фотьянку, но Прокопию по дороге кто-то
сказал, что старика видели на золотой фабрике. Родион Потапыч пришел домой только в сумерки. Когда его в дверях встретила баушка Лукерья, старик все понял.
— Вот что я тебе
скажу, Родион Потапыч, — заговорила старуха серьезно, — я к тебе за делом… Ты это что надумал-то?
Не похвалю твою Феню, а тебя-то вдвое. Девичья-то совесть известная: до порога, а ты с чего проклинать вздумал?.. Ну пожурил, постращал, отвел душу — и довольно…
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо
сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись,
не то что других проклинать.
— Обыкновенно, ты ответишь, —
сказал Лучок. — Ты жалованья-то пятьдесят целковых получаешь, ну, значит, кругом и будешь виноват… А с меня за двадцать-то целковых
не много возьмешь.
— Запре-от? — удивилась баушка Лукерья. — Да ему-то какая теперь в ней корысть? Была девка,
не умели беречь, так теперь ветра в поле искать… Да еще и то
сказать, в Балчугах народ балованный, как раз еще и ворота дегтем вымажут… Парни-то нынче ножовые.
Скажут: нами брезговала, а за кержака убежала. У них свое на уме…
— Да ведь надо в волости объявиться? —
сказал Петр Васильич. — Мы тут наставим столбов, а Затыкин да Ястребов запишут в волостную книгу наши заявки за свои… Это тоже
не модель.
— Ну, это он врет! —
сказал Кишкин. — Он, значит, из пяти верст вышел, а это
не по закону… Мы ему еще утрем нос. Ну, рассказывай дальше-то…
Ка-ак мне это самое
сказали, что гумага и следователь, точно меня кто под коленку ударил, дыхнуть
не могу.
— Что вы, сестрица Анна Родионовна! — уговаривал ее Яша. — Неужто и словом перемолвиться нам нельзя с Прокопием?..
Сказали,
не укусили никого…
— А что Родион-то Потапыч
скажет, когда узнает? — повторяла Устинья Марковна. — Лучше уж Фене оставаться было в Тайболе: хоть
не настоящая, а все же как будто и жена. А теперь на улицу глаза нельзя будет показать… У всех на виду наше-то горе!
— Да что ты ко мне привязался, кривой черт? — озлилась наконец Окся, перенеся все свое неудовольствие на Петра Васильича. —
Сказала,
не пойду…
— Вот что я тебе
скажу, Родион Потапыч: и чего нам ссориться? Слава богу, всем матушки-земли хватит, а я из своих двадцати пяти сажен
не выйду и вглубь дальше десятой сажени
не пойду. Одним словом, по положению, как все другие прочие народы… Спроси, говорю, Степан-то Романыча!.. Благодетель он…
Это была, во всяком случае, оригинальная компания: отставной казенный палач, шваль Мыльников и Окся. Как ухищрялся добывать Мыльников пропитание на всех троих, трудно
сказать; но пропитание, хотя и довольно скудное, все-таки добывалось. В котелке Окся варила картошку, а потом являлся ржаной хлеб. Палач Никитушка, когда был трезвый, почти
не разговаривал ни с кем — уставит свои оловянные глаза и молчит. Поест, выкурит трубку и опять за работу. Мыльников часто приставал к нему с разными пустыми разговорами.
— Кто это тебе
сказал? — воспрянул духом Мыльников, раздумье с него соскочило как с гуся вода. — Ну нет, брат…
Не таковский человек Тарас Мыльников, чтобы от богачества отказался. Эй, Окся, айда в дудку…
Окся открыла глаза, села и решительно ничего
не могла
сказать в свое оправдание, а только что-то такое мычала несуразное.
— А что Феня? — тихо спросил он. — Знаете, что я вам
скажу, Марья Родионовна:
не жилец я на белом свете. Чужой хожу по людям… И так мне тошно, так тошно!.. Нет, зачем я это говорю?.. Вы
не поймете, да и
не дай бог никому понимать…
— Ах, пробовал… Ничего
не выходит. Какие-то чужие слова, а настоящего ничего нет… Молитвы во мне настоящей нет, а так корчит всего. Увидите Феню, поклончик ей
скажите…
скажите, как Акинфий Назарыч любил ее… ах как любил, как любил!.. Еще
скажите… Да нет, ничего
не нужно. Все равно она
не поймет… она… теперь вся скверная… убить ее мало…
Мы уже
сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова и громко роптал по этому поводу. В самом деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его по ветру, а
не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову. Тут было о чем подумать… И Петр Васильич все думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то пьяного Мыльникова на улице, он остановил его и слащаво заговорил...
— Ох, умно, Андрон Евстратыч! Столь-то ты хитер и дошл, что никому и
не догадаться… В настоящие руки попало. Только ты смотри
не болтай до поры до времени… Теперь ты сослался на немочь, а потом вдруг… Нет, ты лучше так сделай: никому ни слова, будто и сам
не знаешь, — чтобы Кожин после
не вступался… Старателишки тоже могут к тебе привязаться. Ноне вон какой народ пошел… Умен, умен, нечего
сказать: к рукам и золото.
— А такая!.. Вот погляди ты на меня сейчас и
скажи: «Дурак ты, Петр Васильич, да еще какой дурак-то… ах какой дурак!.. Недаром кривой ерахтой все зовут… Дурак, дурак!..» Так ведь?.. а?.. Ведь мне одно словечко было молвить Ястребову-то, так болото-то и мое… а?.. Ну
не дурак ли я после того? Убить меня мало, кривого подлеца…
— Все это правда, Родион Потапыч, но
не всякую правду можно говорить. Особенно
не любят ее виноватые люди. Я понимаю вас, как никто другой, и все-таки должен
сказать одно: ссориться нам с Ониковым
не приходится пока. Он нам может очень повредить… Понимаете?.. Можно ссориться с умным человеком, а
не с дураком…
«Вот это так
сказал, как ножом обрезал… — думал Родион Потапыч, возвращаясь от Карачунского. — Эх, золотая голова, кабы
не эта господская слабость…»
Этого никто
не ожидал, а всех меньше сам Матюшка. Карачунский с деловым видом осмотрел старый отвал,
сказал несколько слов кому-то из стариков, раскурил папиросу и укатил на свою Рублиху. Рабочие несколько времени хранили молчание, почесывались и старались
не глядеть друг на друга.
— А так, голубь мой сизокрылый…
Не чужие, слава богу, сочтемся, — бессовестно ответил Мыльников, лукаво подмигивая. — Сестрице Марье Родивоновне поклончик
скажи от меня… Я, брат, свою родню вот как соблюдаю. Приди ко мне на жилку сейчас сам Карачунский: милости просим — хошь к вороту вставай, хошь на отпорку. А в дудку
не пущу, потому как
не желаю обидеть Оксю. Вот каков есть человек Тарас Мыльников… А сестрицу Марью Родивоновну уважаю на особицу за ее развертной карахтер.
Новый родственник ничего
не мог
сказать в ответ.
— Любезная сестрица, Анна Родивоновна, вот какая есть ваша благодарность мне? — удивлялся Мыльников. — Можно
сказать, головы своей
не жалею для родни, а вы неистовство свое оказываете…
— Позвольте, господин следователь, я этого совсем
не желал
сказать и
не мог… Я хотел только объяснить, как происходят подобные вещи в больших промышленных предприятиях.
— Старайся, старайся, старичок божий… — весело говорил он, похлопывая Кишкина своей тяжелой рукой по плечу. — Любая половина моих рук
не минует… Пряменько
скажу тебе, Андрон Евстратыч. Быль молодцу
не укора…
Семеныч чувствовал себя настоящим хозяином и угощал с подобающим радушием. Мыльников быстро опьянел — он давно
не пил, и водка быстро свалила его с ног. За ним последовал и Семеныч, непривычный к водке вообще. Петр Васильич пил меньше других и чувствовал себя прекрасно. Он все время молчал и только поглядывал на Марью, точно что хотел
сказать.
— Ты ему так и
скажи, что я его прошу… А то пусть сам завернет ко мне, когда Степана Романыча
не будет дома. Может, меня послушает…
—
Скажи поклончик Фене, Ермолай Семеныч… А тебя Бог простит. Я
не сердитую на тебя…
— Как посадили его на телегу, сейчас он снял шапку и на четыре стороны поклонился, — рассказывал Мыльников. — Тоже знает порядок… Ну, меня увидал и крикнул: «Федосье Родивоновне
скажи поклончик!» Так, помутился он разумом…
не от ума…
— Я тебе
скажу пряменько, Матвей, что мы и Кедровскую дачу
не тронем, ни одной порошины золота
не возьмем…
— Да ты и сейчас это показывай, для видимости, будто мы с тобой вздорим. Такая же модель и у меня с Ястребовым налажена… И своя артель чтобы ничего
не знала. Слово
сказал — умер…
Как теперь, видел Родион Потапыч своего старого начальника, когда он приехал за три дня и с улыбочкой
сказал: «Ну, дедушка, мне три дня осталось жить — торопись!» В последний роковой день он приехал такой свежий, розовый и уже ничего
не спросил, а глазами прочитал свой ответ на лице старого штейгера.
— Мамынька, а где у тебя деньги… а?..
Скажи, а то,
не ровен час, помрешь, мы и
не найдем опосле тебя…
— Тьфу! Тоже и
скажет, — ворчала старуха. — Прежде смерти
не умрем… И какие такие мои деньги?..
— Ха-ха!.. Тоже и
сказала: на совесть. Ступай-ка расскажи, никто тебе
не поверит… Разве такие нынче времена?
— Дура она, вот что надо
сказать! Имела и силу над Кишкиным, да толку
не хватило… Известно, баба-дура. Старичонка-то подсыпался к ней и так и этак, а она тут себя и оказала дурой вполне. Ну много ли старику нужно? Одно любопытство осталось, а вреда никакого… Так нет, Марья сейчас на дыбы: «Да у меня муж, да я в законе, а
не какая-нибудь приисковая гулеванка».
— Да все то же, Матюшка… Давно
не видались, а пришел — и
сказать нечего. Я уж за упокой собиралась тебя поминать… Жена у тебя, сказывают, на тех порах, так об ней заботишься?..
Раз вечером баушка Лукерья была до того удивлена, что даже
не могла слова
сказать, а только отмахивалась обеими руками, точно перед ней явилось привидение. Она только что вывернулась из передней избы в погребушку, пересчитала там утренний удой по кринкам, поднялась на крылечко и остановилась как вкопанная; перед ней стоял Родион Потапыч.
— А у меня уж скоро Рублиха-то подастся… да. Легкое место
сказать, два года около нее бьемся, и больших тысяч это самое дело стоит. Как подумаю, что при Оникове все дело оправдается, так даже жутко сделается.
Не для его глупой головы удумана штука… Он-то теперь льнет ко мне, да мне-то его даром
не надо.
— А я опять знаю, что двигаться нельзя в таких делах. Стою и
не шевелюсь. Вылез он и прямо на меня… бледный такой… глаза опущены, будто что по земле ищет. Признаться тебе
сказать, у меня по спине мурашки побежали, когда он мимо прошел совсем близко, чуть локтем
не задел.