Неточные совпадения
—
Нет, всегда вспомню!.. Кто Фотьяновскую россыпь открыл?.. Я… да.
На полтора миллиона рублей золота в ней добыто, а вот я наг и сир…
Зимнее время
на промыслах всех подтягивает: работ
нет, а есть нужно, как и летом.
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что и да и
нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то деле, за все про все отдувайся он один, а сами, чуть что, — и в кусты. Он напал
на зятя с особенной энергией.
— Горденек стал, Родион Потапыч…
На плотине постоянно толчешься у нас, а
нет чтобы в Фотьянку завернуть да старуху проведать.
— Глаза бы не глядели, — с грустью отвечал Родион Потапыч, шагая по середине улицы рядом с лошадью. — Охальники… И
нет хуже, как эти понедельники. Глаза бы не глядели, как работнички-то наши выйдут завтра
на работу… Как мухи травленые ползают. Рыло опухнет, глаза затекут… тьфу!..
— Стерва, знаешь хлеб жрать! — ругался он. — Пропасти
на тебя
нет!
На промывке как будто и поблескивает, а стали доводить — и
нет ничего.
— Андрон Евстратыч, надо полагать, Ермошка бросился с заявкой
на Фотьянку, а Ястребов для отвода глаз смутьянит, — шепотом сообщил Мыльников. — Верно говорю… Должон он быть здесь, а его
нет.
— Один, видно, заполучить свинью захотел, — возмущался Петр Васильич, продираясь сквозь чащу. — То-то прохирь: хлебцем вместе, а табачком врозь…
Нет, погоди, брат, не
на таковских напал.
Кишкин относился к Ястребову подозрительно, а тот нет-нет и заглянет
на Миляев мыс.
Он должен был вернуться
на другой день и не вернулся. Прошло целых два дня, а Мыльникова все
нет.
— А откуда Кривушок золото свое брал, Степан Романыч?.. Сам мне покойник рассказывал: так, говорит, самоваром жила и ушла вглубь… Он-то пировал напоследях, ну, дудка и обвалилась.
Нет, здесь верное золото, не то что
на Краюхином увале…
— Пали и до нас слухи, как она огребает деньги-то, — завистливо говорила Марья, испытующе глядя
на сестру. — Тоже, подумаешь, счастье людям… Мы вон за богатых слывем, а в другой раз гроша расколотого в дому
нет. Тятенька-то не расщедрится… В обрез купит всего сам, а денег ни-ни. Так бьемся, так бьемся… Иголки не
на что купить.
—
Нет, мамынька, достаточно с меня… Обругает, как увидит. Хоть и тяжело
на промыслах, а все-таки своя воля… Сам большой, сам маленький…
— Воду
на твоей Оксе возить — вот это в самый раз, — ворчала старуха. — В два-то дня она у меня всю посуду перебила… Да ты, Тарас, никак с ночевкой приехал? Ну
нет, брат, ты эту моду оставь… Вон Петр Васильич поедом съел меня за твою-то Оксю. «Ее, — говорит, — корми, да еще родня-шаромыжники навяжутся…» Так напрямки и отрезал.
— Надулся пузырь и думает: шире меня
нет!.. — выкрикивал он по адресу Ястребова. —
Нет, погоди, брат… Я тебе смажу салазки. Такой же мужик, как и наш брат.
На чужие деньги распух…
Положим, все знали, что Окся — родная внучка Родиону Потапычу и что в пребывании ее здесь
нет ничего зазорного, но все-таки вдруг баба
на шахте, — какое уж тут золото.
— Так своего счастья не понимаю? Ах вы, шуты гороховые… Вторая Фотьянка… ха-ха!.. Попадешь ты в сумасшедшую больницу, Андрошка… Лягушек в болоте давить, а он богатства ищет.
Нет, ты святого
на грех наведешь.
—
Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с деньгами деваться, а пришел старый приятель, попросил денег
на дело, так
нет. Ведь не дал… А школьниками вместе учились,
на одной парте сидели. А дельце-то какое: повернее в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это самое дело вот как знаю, потому как еще за казной набил руку
на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
— А что Феня? — тихо спросил он. — Знаете, что я вам скажу, Марья Родионовна: не жилец я
на белом свете. Чужой хожу по людям… И так мне тошно, так тошно!..
Нет, зачем я это говорю?.. Вы не поймете, да и не дай бог никому понимать…
Ведь жена — это особенное существо, меньше всего похожее
на всех других женщин, особенно
на тех, с которыми Карачунский привык иметь дело, а мать — это такое святое и чистое слово, для которого
нет сравнения.
—
Нет, все от тебя, Степан Романыч: ты потачку дал этому змею Мыльникову. Вот оно и пошло… Привезут ведро водки прямо к жилке и пьют. Тьфу…
На гармонии играют, песни орут — разве это порядок?..
—
На девятую сажень выбежала… Мы этой самой штольней насквозь пройдем весь кряж, и все обозначится, что есть, чего
нет. Да и вода показалась. Как тридцатую сажень кончили, точно ножом отрезало: везде вода. Во всей даче у нас одно положенье…
— Не велика жилка в двадцати-то пяти саженях, как раз ее в неделю выробишь! — объяснял он. — Добыл все, деньги пропил, а
на похмелье ничего и не осталось… Видывали мы, как другие прочие потом локти кусали.
Нет, брат, меня не проведешь… Мы будем сливочками снимать свою жилку, по удоям.
Недоставало Мыльникова, Петра Васильича и Яши Малого, но о них Кишкин не жалел: хороши, когда спят, а днем
на работе точно их
нет.
«
Нет, брат, к тебе-то уж я не пойду! — думал Кишкин, припоминая свой последний неудачный поход. — Разве толкнуться к Ермошке?.. Этому надо все рассказать, а Ермошка все переплеснет Кожину — опять нехорошо. Надо так сделать, чтобы и шито и крыто. Пожалуй, у Петра Васильича можно было бы перехватить
на первый раз, да уж больно завистлив пес: над чужим счастьем задавится… Еще уцепится как клещ, и не отвяжешься от него…»
— Ох, умно, Андрон Евстратыч! Столь-то ты хитер и дошл, что никому и не догадаться… В настоящие руки попало. Только ты смотри не болтай до поры до времени… Теперь ты сослался
на немочь, а потом вдруг…
Нет, ты лучше так сделай: никому ни слова, будто и сам не знаешь, — чтобы Кожин после не вступался… Старателишки тоже могут к тебе привязаться. Ноне вон какой народ пошел… Умен, умен, нечего сказать: к рукам и золото.
—
Нет, ты лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я всю зиму зарился
на жилку Мыльникова, как бы от нее свою пользу получить, а богачество было прямо у меня в дому, под носом… Ну как было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался же…
Нет, дурак, дурак, дурак!.. Как у свиньи под рылом все лежало…
— Да и вообще все наши работы ничего не стоят, потому что у нас
нет денег
на большие работы.
— Мы как нищие… — думал вслух Карачунский. — Если бы настоящие работы поставить в одной нашей Балчуговской даче, так не хватило бы пяти тысяч рабочих… Ведь сейчас старатель сам себе в убыток работает, потому что не пропадать же ему голодом. И компании от его голода тоже
нет никакой выгоды… Теперь мы купим у старателя один золотник и наживем
на нем два с полтиной, а тогда бы мы нажили полтину с золотника, да зато нам бы принесли вместо одного пятьдесят золотников.
— Видит, говоришь? — засмеялся Петр Васильич. — Кабы видел, так не бросился бы… Разве я дурак, чтобы среди бела дня идти к нему
на прииск с весками, как прежде?
Нет, мы тоже учены, Марьюшка…
— Упыхается… Главная причина, что здря все делает. Конечно, вашего брата, хищников, не за что похвалить, а суди
на волка — суди и по волку. Все пить-есть хотят, а добыча-то невелика. Удивительное это дело, как я погляжу. Жалились раньше, что работ
нет, делянками притесняют, ну, открылась Кедровская дача, — кажется, места невпроворот. Так? А все народ беднится, все в лохмотьях ходят…
— Дура она, вот что надо сказать! Имела и силу над Кишкиным, да толку не хватило… Известно, баба-дура. Старичонка-то подсыпался к ней и так и этак, а она тут себя и оказала дурой вполне. Ну много ли старику нужно? Одно любопытство осталось, а вреда никакого… Так
нет, Марья сейчас
на дыбы: «Да у меня муж, да я в законе, а не какая-нибудь приисковая гулеванка».
Голова Матюшки сделала отрицательное движение, а его могучее громадное тело отодвинулось от змея-искусителя. Землянка почти зашевелилась. «Ну
нет, брат, я
на это не согласен», — без слов ответила голова Матюшки новым, еще более энергичным движением. Петр Васильич тяжело дышал. Он сейчас ненавидел этого дурака Матюшку всей душой. Так бы и ударил его по пустой башке чем попадя…
«Поди, думает леший, что я его испугалась, — подумала она и улыбнулась. — Ах, дурак, дурак…
Нет, я еще ему покажу, как мужнюю жену своими граблями царапать!.. Небо с овчинку покажется… Не
на таковскую напал. Испугал… ха-ха!..»
— Вот и пришел…
Нет ли у тебя какого средствия кровь унять да против опуха: щеку дует. К фершалу стыдно ехать, а вы, бабы, все знаете… Может, и зубы
на старое место можно будет вставить?
— А ты напрасно, баушка, острамила своего Петра Васильича, — вступился Родион Потапыч. — Поучить следовало, это верно, а только опять не
на людях… В сам-то деле, мужику теперь ни взад ни вперед ходу
нет. За рукомесло за его похвалить тоже нельзя, да ведь все вы тут ополоумели и последнего ума решились…
Нет, не ладно. Хоть бы со мной посоветовались: вместе бы и поучили.