Неточные совпадения
Жизнь… жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около… и
нет нам больше дороги
на родину… одна мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!
За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись,
на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага солдат, препьяных, один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не дает, солдат выхватил тесак да по лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один солдат вырвал вас у кормилицы, развернул пеленки,
нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего
нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
Вино и чай, кабак и трактир — две постоянные страсти русского слуги; для них он крадет, для них он беден, из-за них он выносит гонения, наказания и покидает семью в нищете. Ничего
нет легче, как с высоты трезвого опьянения патера Метью осуждать пьянство и, сидя за чайным столом, удивляться, для чего слуги ходят пить чай в трактир, а не пьют его дома, несмотря
на то что дома дешевле.
Встарь бывала, как теперь в Турции, патриархальная, династическая любовь между помещиками и дворовыми. Нынче
нет больше
на Руси усердных слуг, преданных роду и племени своих господ. И это понятно. Помещик не верит в свою власть, не думает, что он будет отвечать за своих людей
на Страшном судилище Христовом, а пользуется ею из выгоды. Слуга не верит в свою подчиненность и выносит насилие не как кару божию, не как искус, — а просто оттого, что он беззащитен; сила солому ломит.
Новое поколение не имеет этого идолопоклонства, и если бывают случаи, что люди не хотят
на волю, то это просто от лени и из материального расчета. Это развратнее, спору
нет, но ближе к концу; они, наверно, если что-нибудь и хотят видеть
на шее господ, то не владимирскую ленту.
Я довольно нагляделся, как страшное сознание крепостного состояния убивает, отравляет существование дворовых, как оно гнетет, одуряет их душу. Мужики, особенно оброчные, меньше чувствуют личную неволю, они как-то умеют не верить своему полному рабству. Но тут, сидя
на грязном залавке передней с утра до ночи или стоя с тарелкой за столом, —
нет места сомнению.
Крепко обнялись мы, — она плакала, и я плакал, бричка выехала
на улицу, повернула в переулок возле того самого места, где продавали гречневики и гороховый кисель, и исчезла; я походил по двору — так что-то холодно и дурно, взошел в свою комнату — и там будто пусто и холодно, принялся готовить урок Ивану Евдокимовичу, а сам думал — где-то теперь кибитка, проехала заставу или
нет?
В заключение упомяну, как в Новоселье пропало несколько сот десятин строевого леса. В сороковых годах М. Ф. Орлов, которому тогда, помнится, графиня Анна Алексеевна давала капитал для покупки именья его детям, стал торговать тверское именье, доставшееся моему отцу от Сенатора. Сошлись в цене, и дело казалось оконченным. Орлов поехал осмотреть и, осмотревши, написал моему отцу, что он ему показывал
на плане лес, но что этого леса вовсе
нет.
Поехал и Григорий Иванович в Новоселье и привез весть, что леса
нет, а есть только лесная декорация, так что ни из господского дома, ни с большой дороги порубки не бросаются в глаза. Сенатор после раздела,
на худой конец, был пять раз в Новоселье, и все оставалось шито и крыто.
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал просить у него тысяч тридцать рублей взаймы
на покупку земли. Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск, у меня именье родовое, я беру деньги для его усовершенствования, детей у меня
нет, и мы друг после друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
— Недостатка в месте у меня
нет, — ответил он, — но для вас, я думаю, лучше ехать, вы приедете часов в десять к вашему батюшке. Вы ведь знаете, что он еще сердит
на вас; ну — вечером, перед сном у старых людей обыкновенно нервы ослаблены и вялы, он вас примет, вероятно, гораздо лучше нынче, чем завтра; утром вы его найдете совсем готовым для сражения.
Кто хочет знать, как сильно действовала
на молодое поколение весть июльского переворота, пусть тот прочтет описание Гейне, услышавшего
на Гельголанде, что «великий языческий Пан умер». Тут
нет поддельного жара: Гейне тридцати лет был так же увлечен, так же одушевлен до ребячества, как мы — восемнадцати.
Одним утром его не было
на лекциях,
на другой день — тоже
нет.
Артистический период оставляет
на дне души одну страсть — жажду денег, и ей жертвуется вся будущая жизнь, других интересов
нет; практические люди эти смеются над общими вопросами, презирают женщин (следствие многочисленных побед над побежденными по ремеслу).
— Никогда, никогда, стоит только ложечку положить. Свечи поданы, последний зайчик огня выбежал
на середину, сделал пируэт, и
нет его.
И вот в одну ночь, часа в три, ректор будит Полежаева, велит одеться в мундир и сойти в правление. Там его ждет попечитель. Осмотрев, все ли пуговицы
на его мундире и
нет ли лишних, он без всякого объяснения пригласил Полежаева в свою карету и увез.
— Не сердитесь, у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите вашей дорогой, для вас
нет другой, а если б была, вы все были бы не те. Я знаю это, но не могу пересилить страха, я так много перенесла несчастий, что
на новые недостает сил. Смотрите, вы ни слова не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно утирая слезы и прося еще раз взглядом, чтоб я молчал.
От скуки Орлов не знал, что начать. Пробовал он и хрустальную фабрику заводить,
на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившиеся ему дороже, чем он их продавал, и книгу он принимался писать «о кредите», —
нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже давать волю своему языку.
Протяжным голосом и несколько нараспев начал он меня увещевать; толковал о грехе утаивать истину пред лицами, назначенными царем, и о бесполезности такой неоткровенности, взяв во внимание всеслышащее ухо божие; он не забыл даже сослаться
на вечные тексты, что «
нет власти, аще не от бога» и «кесарю — кесарево».
На все это было чрезвычайно легко отвечать одним
нет.
Я выпил, он поднял меня и положил
на постель; мне было очень дурно, окно было с двойной рамой и без форточки; солдат ходил в канцелярию просить разрешения выйти
на двор; дежурный офицер велел сказать, что ни полковника, ни адъютанта
нет налицо, а что он
на свою ответственность взять не может. Пришлось оставаться в угарной комнате.
— Я два раза, — говорил он, — писал
на родину в Могилевскую губернию, да ответа не было, видно, из моих никого больше
нет; так оно как-то и жутко
на родину прийти, побудешь-побудешь, да, как окаянный какой, и пойдешь куда глаза глядят, Христа ради просить.
Соколовского схватили в Петербурге и, не сказавши, куда его повезут, отправили в Москву. Подобные шутки полиция у нас делает часто и совершенно бесполезно. Это ее поэзия.
Нет на свете такого прозаического, такого отвратительного занятия, которое бы не имело своей артистической потребности, ненужной роскоши, украшений. Соколовского привезли прямо в острог и посадили в какой-то темный чулан. Почему его посадили в острог, когда нас содержали по казармам?
Дворянства в Сибири
нет, а с тем вместе
нет и аристократии в городах; чиновник и офицер, представители власти, скорее похожи
на неприятельский гарнизон, поставленный победителем, чем
на аристократию.
— Полно, полно, брат, сегодня от святых отцов
нет запрета
на вино и елей.
А тут два раза в неделю приходила в Вятку московская почта; с каким волнением дожидался я возле почтовой конторы, пока разберут письма, с каким трепетом ломал печать и искал в письме из дома,
нет ли маленькой записочки
на тонкой бумаге, писанной удивительно мелким и изящным шрифтом.
В Орлове бедная вдова, владелица небольшого дома, объявила городничему, что у нее
нет денег
на поправку тротуара, городничий донес губернатору.
У нас правительство, презирая всякую грамотность, имеет большие притязания
на литературу, и в то время как в Англии, например, совсем
нет казенных журналов, у нас каждое министерство издает свой, академия и университеты — свои.
Солдат не вытерпел и дернул звонок, явился унтер-офицер, часовой отдал ему астронома, чтоб свести
на гауптвахту: там, мол, тебя разберут, баба ты или
нет. Он непременно просидел бы до утра, если б дежурный офицер не узнал его.
Отец мой возил меня всякий год
на эту языческую церемонию; все повторялось в том же порядке, только иных стариков и иных старушек недоставало, об них намеренно умалчивали, одна княжна говаривала: «А нашего-то Ильи Васильевича и
нет, дай ему бог царство небесное!.. Кого-то в будущий год господь еще позовет?» — И сомнительно качала головой.
Жандарм проводил их и принялся ходить взад и вперед. Я бросился
на постель и долго смотрел
на дверь, за которой исчезло это светлое явление. «
Нет, брат твой не забудет тебя», — думал я.
«Может, ты сидишь теперь, — пишет она, — в кабинете, не пишешь, не читаешь, а задумчиво куришь сигару, и взор углублен в неопределенную даль, и
нет ответа
на приветствие взошедшего. Где же твои думы? Куда стремится взор? Не давай ответа — пусть придут ко мне».
Я давно не играла
на фортепьяно, подали огонь, иду в залу, авось-либо смилосердятся,
нет, воротили, заставили вязать; пожалуй — только сяду у другого стола, подле них мне невыносимо — можно ли хоть это?
На минуту мне стало досадно, я покраснела, и вдруг тяжелое чувство грусти сдавило грудь, но не оттого, что я должна быть их рабою,
нет… мне смертельно стало жаль их».
Внимание хозяина и гостя задавило меня, он даже написал мелом до половины мой вензель; боже мой, моих сил недостает, ни
на кого не могу опереться из тех, которые могли быть опорой; одна —
на краю пропасти, и целая толпа употребляет все усилия, чтоб столкнуть меня, иногда я устаю, силы слабеют, и
нет тебя вблизи, и вдали тебя не видно; но одно воспоминание — и душа встрепенулась, готова снова
на бой в доспехах любви».
Надобно было положить этому конец. Я решился выступить прямо
на сцену и написал моему отцу длинное, спокойное, искреннее письмо. Я говорил ему о моей любви и, предвидя его ответ, прибавлял, что я вовсе его не тороплю, что я даю ему время вглядеться, мимолетное это чувство или
нет, и прошу его об одном, чтоб он и Сенатор взошли в положение несчастной девушки, чтоб они вспомнили, что они имеют
на нее столько же права, сколько и сама княгиня.
Брат мой опустил вилку и смотрел
на меня, не уверенный, послышалось ему или
нет.
Я пустился, как из лука стрела… Вот и мостик недалеко от Перова; никого
нет, да по другую сторону мостик, и тоже никого
нет. Я доехал до Измайловского зверинца, — никого; я отпустил извозчика и пошел пешком. Ходя взад и вперед, я наконец увидел
на другой дороге какой-то экипаж; молодой красивый кучер стоял возле.
И хорошо, что человек или не подозревает, или умеет не видать, забыть. Полного счастия
нет с тревогой; полное счастие покойно, как море во время летней тишины. Тревога дает свое болезненное, лихорадочное упоение, которое нравится, как ожидание карты, но это далеко от чувства гармонического, бесконечного мира. А потому сон или
нет, но я ужасно высоко ценю это доверие к жизни, пока жизнь не возразила
на него, не разбудила… мрут же китайцы из-за грубого упоения опиумом…»
— Александр, — сказала она, — у меня есть тайна, поди сюда поближе, я тебе скажу
на ухо, или
нет — отгадай.
А тут мучительное беспокойство — родится ли он живым или
нет? Столько несчастных случаев. Доктор улыбается
на вопросы — «он ничего не смыслит или не хочет говорить»; от посторонних все еще скрыто; не у кого спросить — да и совестно.
— Я и теперь еще очень больна, да к тому же работы совсем
нет. А что, я очень переменилась? — спросила она вдруг, с смущением глядя
на меня.
Сначала были деньги, я всего накупила ему в самых больших магазейнах, а тут пошло хуже да хуже, я все снесла «
на крючок»; мне советовали отдать малютку в деревню; оно, точно, было бы лучше — да не могу; я посмотрю
на него, посмотрю —
нет, лучше вместе умирать; хотела места искать, с ребенком не берут.
Сейчас написал я к полковнику письмо, в котором просил о пропуске тебе, ответа еще
нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь
на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Каждое слово об этом времени тяжело потрясает душу, сжимает ее, как редкие и густые звуки погребального колокола, и между тем я хочу говорить об нем — не для того, чтоб от него отделаться, от моего прошедшего, чтоб покончить с ним, —
нет, я им не поступлюсь ни за что
на свете: у меня
нет ничего, кроме его.
Во всем этом является один вопрос, не совсем понятный. Каким образом то сильное симпатическое влияние, которое Огарев имел
на все окружающее, которое увлекало посторонних в высшие сферы, в общие интересы, скользнуло по сердцу этой женщины, не оставив
на нем никакого благотворного следа? А между тем он любил ее страстно и положил больше силы и души, чтоб ее спасти, чем
на все остальное; и она сама сначала любила его, в этом
нет сомнения.
…Круг молодых людей — составившийся около Огарева, не был наш прежний круг. Только двое из старых друзей, кроме нас, были налицо. Тон, интересы, занятия — все изменилось. Друзья Станкевича были
на первом плане; Бакунин и Белинский стояли в их главе, каждый с томом Гегелевой философии в руках и с юношеской нетерпимостью, без которой
нет кровных, страстных убеждений.
Я возражал, я спорил, но внутри чувствовал, что полных доказательств у меня
нет и что она тверже стоит
на своей почве, чем я
на своей.
— Для людей? — спросил Белинский и побледнел. — Для людей? — повторил он и бросил свое место. — Где ваши люди? Я им скажу, что они обмануты; всякий открытый порок лучше и человечественнее этого презрения к слабому и необразованному, этого лицемерия, поддерживающего невежество. И вы думаете, что вы свободные люди?
На одну вас доску со всеми царями, попами и плантаторами. Прощайте, я не ем постного для поучения, у меня
нет людей!
Вместо того чтоб первое время показать усердие, смыть пятна, оставшиеся от юношеских заблуждений, обратить свои способности
на пользу, —
нет! куда!