Неточные совпадения
А «хамкам» и совсем ничего не давали (я помню, как матушка беспокоилась во время сбора ягод, что вот-вот подлянки ее объедят); разве уж когда, что называется, ягоде обору
нет, но и тут непременно дождутся, что она от долговременного стояния
на погребе начнет плесневеть.
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его
нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет
на чердаке.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все
нет да
нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово;
на холодное что?
Очередь доходит до жаркого. Перед барыней лежит
на блюде баранья нога, до такой степени исскобленная, что даже намека
на мякоть
нет.
— Как запашок!
на льду стоит всего пятый день, и уж запашок! Льду, что ли, у тебя
нет? — строго обращается барыня к ключнице.
— У меня, Марья Андреевна, совсем сахару
нет, — объявляет Степка-балбес, несмотря
на то, что вперед знает, что голос его будет голосом, вопиющим в пустыне.
—
Нет,
нет,
нет, будет с меня! А ежели и попортится, так я порченое местечко вырежу… Хорошие-то и
на варенье пригодятся.
— Разно бывает: иной год
на малину урожай, иной —
на клубнику. А иногда яблоков уродится столько, что обору
нет… как Богу угодно…
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она
на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора
на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой!
Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Я знаю, что, в глазах многих, выводы, полученные мною из наблюдений над детьми, покажутся жестокими.
На это я отвечаю, что ищу не утешительных (во что бы ни стало) выводов, а правды. И, во имя этой правды, иду даже далее и утверждаю, что из всех жребиев, выпавших
на долю живых существ,
нет жребия более злосчастного, нежели тот, который достался
на долю детей.
Вот почему я продолжаю утверждать, что, в абсолютном смысле,
нет возраста более злополучного, нежели детский, и что общепризнанное мнение глубоко заблуждается, поддерживая противное. По моему мнению, это заблуждение вредное, потому что оно отуманивает общество и мешает ему взглянуть трезво
на детский вопрос.
—
Нет уж, что срамиться, — говорила она и, обращаясь к кучеру, прибавляла: — Ступай
на постоялый двор!
— Ах-ах-ах! да, никак, ты
на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и
на уме
нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
— Что ему, псу несытому, делается! ест да пьет, ест да пьет! Только что он мне одними взятками стоит… ах, распостылый! Весь земский суд, по его милости,
на свой счет содержу… смерти
на него
нет! Умер бы — и дело бы с концом!
— Прибежала она в девичью, как полоумная, схватила корку хлеба… места живого
на лице
нет!
— Из-за него, из-за постылого, еще
на каторгу, пожалуй, попадешь! — говорила она себе, —
нет,
нет! придет мой час, придет! Всякую нагайку, всякую плюху — все
на нем, злодее, вымещу!
Нет сомнения, что Савельцев не остановился бы
на одной этой казни, но
на другое утро, за чаем, староста доложил, что за ночь половина дворни разбежалась.
Нет,
нет,
нет… лучше руки
на себя наложить.
—
Нет, вы вот об чем подумайте! Теперича эта история разошлась везде, по всем уголкам… Всякий мужичонко намотал ее себе
на ус… Какого же ждать повиновения! — прибавляли другие.
Он сам, по-видимому, сознавал, что конец недалеко, так что однажды, когда Анфиса Порфирьевна, отдав обычную дань (она все еще трусила, чтобы дело не всплыло наружу) чиновникам, укорила его: «Смерти
на тебя, постылого,
нет», — он смиренно отвечал...
— Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня в новом костюме. — Кушай-ка чай
на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим.
Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что поспевать начали, мы сами в первый раз едим.
— Впрочем, и теперь пожаловаться не могу, — продолжала она, — кругом живет народ тихий, благонравный,
на Бога не ропщет, смотрит весело, словно и огорчений
на свете
нет.
Иногда и причины настоящей
нет, а оно все об детище болит да
на мысли наводит.
— Пропасти
на вас, бестолковых,
нет! Ступай, спроси: кто? зачем?
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь,
нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку
на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и
на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и
на охоту схожу, дичинки добуду.
—
Нет, я верно говорю, не хвастаюсь. Именно
на редкость земля в нашей стороне.
—
Нет, голубчик, — сказала она, — нам от своего места бежать не приходится. Там дело наладишь — здесь в упадок придет; здесь будешь хозяйствовать — там толку не добьешься.
Нет ничего хуже, как заглазно распоряжаться, а переезжать с места
на место этакую махинищу верст — и денег не напасешься.
— Летом оттого тепло, — поучает дедушка, — что солнце
на небе долго стоит; оно и греет. А зимой встанет оно в девять часов, а к трем, смотри, его уж и поминай как звали. Ну, и
нет от него сугреву.
— И все оттого, что зимой солнышко короткое время светит. Постоит
на небе часов пять — и
нет его.
В комнатах натоплено, форточек в окнах
нет, да и ставни закрыты, так что никакого намека
на вентиляцию не существует.
— Хорошо еще, что у нас малых детей
нет, а то бы спасенья от них не было! — говорила матушка. — Намеднись я у Забровских была, там их штук шесть мал мала меньше собралось — мученье! так между ног и шныряют! кто в трубу трубит, кто в дуду дудит, кто
на пищалке пищит!
— А он бы больше дрыхнул
на козлах. Сидит да носом клюет.
Нет чтобы снегом потереть лицо. Как мы сегодня к Урсиловым поедем, и не придумаю!
— Пропасти
на вас
нет! — кричит из своего угла отец, которого покой беспрерывно возмущается общей беготнею.
С первого же взгляда
на его лицо было очевидно, что у него постоянного занятия
нет, что, впрочем, он и сам подтверждал, говоря...
— Вот уж
нет! Это точно, что в прошлый раз… виновата, сударыня, промахнулась!.. Ну, а теперь такого-то размолодчика присмотрела…
на редкость! И из себя картина, и имение есть… Словом сказать…
— Видно, что плохо стараешься, — укоряет она Мутовкину. — Бьемся, бьемся,
на одни наряды сколько денег ухлопали — и все
нет ничего! Стадами по Москве саврасы гогочут — и хоть бы один!
— Да неужто и
на примете никого
нет?
—
Нет уж! какой у меня капитал! — смиренно говорит она, — какой и был, весь
на покупку имений извела!
Нет чтобы в обстоятельного человека влюбиться, — непременно что ни
на есть мерзавца или картежника выберут!
—
Нет, не говорите! это большое, большое счастье иметь такую прелестную дочь! Вот
на мою Феничку не заглядятся — я могу быть спокойна в этом отношении!
Кажется, я и к угодникам езжу, и
на храмы Божии жертвую — и все мне лёгости
нет!» — А встань-ко к свету, я
на тебя посмотрю!
—
Нет, я природная вольная; вольною родилась, вольною и умру! Не стану
на господ работать!
—
Нет, братцы, в ту пору последние моды пришли, я и купил себе манжеты
на заячьем меху с отворотами!
Конечно, постоянно иметь перед глазами «олуха» было своего рода божеским наказанием; но так как все кругом так жили, все такими же олухами были окружены, то приходилось мириться с этим фактом. Все одно: хоть ты ему говори, хоть
нет, — ни слова, ни даже наказания, ничто не подействует, и олух, сам того не понимая, поставит-таки
на своем. Хорошо, хоть вина не пьет — и за то спасибо.
То ли дело господа! Живут как вздумается, ни
на что им запрета
нет. И таиться им не в чем, потому что они в свою пользу закон отмежевали. А рабам
нет закона; в беззаконии они родились, в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным путем войти в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.
Увы!
нет для раба иного закона, кроме беззакония. С печатью беззакония он явился
на свет; с нею промаячил постылую жизнь и с нею же обязывается сойти в могилу. Только за пределами последней, как уверяет Аннушка, воссияет для него присносущий свет Христов… Ах, Аннушка, Аннушка!
— Не в чем мне тебя прощать: нечестная ты — вот и все. Пропасти
на вас, девок,
нет: бегаете высуня язык да любовников ищете… Как я тебя с таким горбом к старикам своим привезу!
Нет, верно, у него
на уме что-нибудь другое… ужасное!
Сидит он, скорчившись,
на верстаке, а в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не
на что. Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина в комнате (через сени)
на киоте он медную гривну видел, встает с верстака и, благо хозяина дома
нет, исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит за ним, и в то мгновенье, как он притворяет дверь в хозяйскую комнату, вцепляется ему в волоса.
Сына своего, Афоньку, старик не рекомендовал: загаду хозяйского у него
нет, да и
на вино слаб.