Неточные совпадения
— А
дело есть, Родион Потапыч.
И немаленькое дельце. Да… А ты тут старателей зоришь? За ними, за подлецами, только не посмотри…
— Ничего ты не понимаешь! — оборвал его Зыков. — Первое
дело, пески на второй сажени берут, а там земля талая; а второе
дело — по Фотьянке пески не мясниковатые, а разрушистые… На него плесни водой — он
и рассыпался, как крупа.
И пески здесь крупные, чуть их сполосни… Ничего ты не понимаешь, Шишка!..
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А
дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города
и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь у нас весь народ как в чашке каша, а тогда
и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
— Я-то
и хотел поговорить с тобой, Родион Потапыч, — заговорил Кишкин искательным тоном. —
Дело, видишь, в чем. Я ведь тогда на казенных ширфовках был, так одно местечко заприметил: Пронькина вышка называется. Хорошие знаки оказывались… Вот бы заявку там хлопотнуть!
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом
деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да
и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое
дело!
— А ведь ты верно, — уныло согласился Зыков. — Потащат наше золото старателишки. Это уж как пить дадут. Ты их только помани… Теперь за ними не уследишь
днем с огнем, а тогда
и подавно! Только, я думаю, — прибавил он, — врешь ты все…
— Было
и твое
дело, что тут греха таить!
Я же их
и покрывал: моих рук
дело…
Ревизор приехал, а мы
дно раскопали да старые свалки сверху песочком посыпали —
и сошло все.
— Взорвет? Божья воля… Только ведь наше
дело привычное. Я когда
и сплю, так диомид под постель к себе кладу.
— Не нашего ума
дело, вот
и весь сказ, — сурово ответил старик, шагая по размятому грязному снегу. — Без нас найдутся охотники до твоего золота… Ступай к Ермошке.
— Как не помнить…
И наши, фотьяновские,
и балчуговские. Бывало
дело, Андрон Евстратыч…
—
И в самом-то
деле, чего привязался! — пристали бабы. — Ступай к своим балчуговским девкам: они у вас просты… Строгаль!..
— А в Фотьянку, домой… Поясницу разломило, да
и дело по домашности тоже есть, а здесь
и без меня управятся.
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился дома. Это был испитой мужик, кривой на один глаз. На сходках он был первый крикун. На Фотьянке у него был лучший дом, единственный новый дом
и даже с новыми воротами. Он принял гостя честь честью
и все поглядывал на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем
дело.
— Да сделай милость, хоша сейчас к следователю! — повторял он с азартом. — Все покажу, как было
дело.
И все другие покажут. Я ведь смекаю, для чего тебе это надобно… Ох, смекаю!..
Они расстались большими друзьями. Петр Васильич выскочил провожать дорогого гостя на улицу
и долго стоял за воротами, — стоял
и крестился, охваченный радостным чувством. Что же, в самом-то
деле, достаточно всякого горя та же Фотьянка напринималась: пора
и отдохнуть. Одна казенная работа чего стоит, а тут компания насела
и всем дух заперла. Подшибся народ вконец…
Да
и все остальные растерялись.
Дело выходило самое скверное, главное, потому, что вовремя не оповестили старика. А суббота быстро близилась… В пятницу был собран экстренный семейный совет. Зять Прокопий даже не вышел на работу по этому случаю.
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что
и да
и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то
деле, за все про все отдувайся он один, а сами, чуть что, —
и в кусты. Он напал на зятя с особенной энергией.
— Я, что же я?.. — удивлялся Прокопий. — Мое
дело самое маленькое в дому: пока держит Родион Потапыч,
и спасибо. Ты — сын, Яков Родионыч: тебе много поближее… Конечно, не всякий подступится к Родиону Потапычу, ежели он в сердцах…
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь
и все приму на себя.
И Федосьино
дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну
и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это
и обмозговала: живой человек о живом
и думает. Так прямо
и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько не боюсь!..
Напустив на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл
и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался на народе
и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что
и ночь Яша спал очень скверно,
и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех
и видела, как Яша начинает трусить. Роковой
день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
— Да так… в город по
делу надо съездить, — соврал Яша,
и так неловко, что сам смутился.
— Хо-хо!.. Нашел дураков… Девка — мак, так ее кержаки
и отпустили. Да
и тебе не обмозговать этого самого
дела… да. Вон у меня дерево стоеросовое растет, Окся; с руками бы
и ногами отдал куда-нибудь на мясо — да никто не берет. А вы плачете, что Феня своим умом устроилась…
— Ну, Яшенька,
и зададим мы кержакам горячего до слез!.. — хвастливо повторял он, ерзая по лошадиной спине. — Всю ихнюю стариковскую веру вверх
дном поставим… Уважим в лучшем виде! Хорошо, что ты на меня натакался, Яша, а то одному-то тебе где бы сладить… Э-э, мотри: ведь это наш Шишка пехтурой в город копотит! Он…
— Бог не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое их девичье положенье: сколь девку ни корми, а все чужая… Вот что, други, надо мне с вами переговорить по тайности: большое есть
дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой
и к тебе, Тарас, по пути заверну.
— Вот что, господа, — заговорил он, прикрывая жену собой, — не женское
дело разговоры разговаривать… У Федосьи Родионовны есть муж, он
и в ответе. Так скажите
и батюшке Родиону Потапычу… Мы от ответа не прячемся… Наш грех…
— Он за баб примется, — говорил Мыльников, удушливо хихикая. —
И достанется бабам… ах как достанется! А ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу Мыльникову. Никто пальцем не смеет тронуть… Вот это какое
дело, Яша!
Вот уже стало
и темнеться, значит близко шести часов, а в семь свисток на фабрике, а к восьми выворотится Родион Потапыч
и первым
делом хватится своей Фени.
И теща
и жена отлично понимали, что Прокопий хочет скрыться от греха, пока Родион Потапыч будет производить над бабами суд
и расправу, но ничего не сказали: что же, известное
дело, зять… Всякому до себя.
Время летело быстро,
и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не было. В другой бы
день, может, кто-нибудь вечером завернул, а на людях Родион Потапыч
и укротился бы, но теперь об этом нечего было
и думать: кто же пойдет в банный
день по чужим дворам. На всякий случай затеплила она лампадку пред Скорбящей
и положила перед образом три земных поклона.
— Уж
и что мы наделали!.. Феня-то сбежала в Тайболу… за кержака, за Акиньку Кожина… Третий
день пошел…
— А вот это самое… Будет тебе надо мной измываться. Вполне даже достаточно… Пора мне
и своим умом жить… Выдели меня,
и конец тому
делу. Купи мне избу, лошадь, коровенку, ну обзаведение, а там я сам…
— Наташка, перестань… Брось… — уговаривал ее Мыльников. — Не смущай свово родителя… Вишь, как он сразу укротился. Яша, что же это ты в самом-то
деле?.. По первому разу
и испугался родителей…
Родион Потапыч вышел на улицу
и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи
и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч
и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но
дело было неотложное,
и старик смело вошел в настежь открытые ворота на широкий господский двор.
— Сурьезное
дело есть… Так
и скажи, — наказывал он с обычной внушительностью. — Не задержу…
— Может,
и будет, да говорить-то об этом не след, Степан Романыч, — нравоучительно заметил старик. — Не таковское это
дело…
— Пустой человек, — коротко решил Зыков. — Ничего из того не будет, да
и дело прошлое… Тоже
и в живых немного уж осталось, кто после воли на казну робил. На Фотьянке найдутся двое-трое, да в Балчуговском десяток.
— Ничего я не знаю, Степан Романыч… Вот хоша
и сейчас взять: я
и на шахтах, я
и на Фотьянке, а конторское
дело опричь меня делается. Работы были такие же
и раньше, как сейчас. Все одно… А потом путал еще меня Кишкин вольными работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше золото, а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
Как-то раз один служащий — повытчики еще тогда были, — повытчик Мокрушин, седой уж старик, до пенсии ему оставалось две недели, выпил грешным
делом на именинах да пьяненький
и попадись Телятникову на глаза.
Карачунский слушал
и весело смеялся: его всегда забавлял этот фанатик казенного приискового
дела. Старик весь был в прошлом, в том жестоком прошлом, когда казенное золото добывалось шпицрутенами. Оников молчал. Немец Штамм нарушил наступившую паузу хладнокровным замечанием...
— Как же, значит, я, родной отец,
и вдруг не могу? Совершеннолетняя-то она двадцати одного будет… Нет, это не таковское
дело, Степан Романыч, чтобы потакать.
Кто такой этот генерал Мансветов, откуда он взялся, какими путями он вложился в такое громадное
дело — едва ли знал
и сам главный управляющий Карачунский.
Это был генерал-невидимка, хотя его именем
и вершились миллионные
дела.
Когда поднимался вопрос о недоимках, всплывало
и дело о размежевании.
Непременный член по крестьянским
делам выбивался из сил
и ничего не мог поделать: рабочие стояли на своем, компания на своем.
Громадное
дело было доведено горными инженерами от казны до полного расстройства, так что новому управляющему пришлось всеми способами
и средствами замазывать чужие грехи, чтобы не поднимать скандала.
Карачунский в принципе был враг всевозможных репрессий
и предпочитал всему те полумеры, уступки
и сделки, которыми только
и поддерживалось такое сложное
дело.
Старик не понял
и того, как неприятно было Карачунскому узнать о затеях
и кознях какого-то Кишкина, — в глазах Карачунского это
дело было гораздо серьезнее, чем полагал тот же Родион Потапыч.
Утром на другой
день Карачунский послал в Тайболу за Кожиным
и запиской просил его приехать по важному
делу вместе с женой. Кожин поставлял одно время на золотопромывальную фабрику ремни,
и Карачунский хорошо его знал. Посланный вернулся, пока Карачунский совершал свой утренний туалет, отнимавший у него по меньшей мере час. Он каждое утро принимал холодную ванну, подстригал бороду, протирался косметиками, чистил ногти
и внимательно изучал свое розовое лицо в зеркале.