Неточные совпадения
Ныне, роясь в глуповском городском архиве, я случайно напал на довольно объемистую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца»,
и, рассмотрев их, нашел, что они могут служить немаловажным подспорьем в
деле осуществления моего намерения.
Солнышко-то
и само по себе так стояло, что должно было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому
делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы,
и солнышко заодно с нами.
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над
девами ругаться. Нет порядку, да
и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но
и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по
делам вашим называться, а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в свете глупее, —
и тот будет володеть вами.
Шли они по ровному месту три года
и три
дня,
и всё никуда прийти не могли. Наконец, однако, дошли до болота. Видят, стоит на краю болота чухломец-рукосуй, рукавицы торчат за поясом, а он других ищет.
Как взглянули головотяпы на князя, так
и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное
дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
—
И будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну —
и вы идите! А до прочего вам ни до чего
дела нет!
—
И тех из вас, которым ни до чего
дела нет, я буду миловать; прочих же всех — казнить.
Тогда он Старицу сжег, а жен
и дев старицких отдал самому себе на поругание.
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен был впопыхах
и имел в голове некоторое особливое устройство, за что
и прозван был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь
дней, как о том будет повествуемо ниже.
Произошел обычный прием,
и тут в первый раз в жизни пришлось глуповцам на
деле изведать, каким горьким испытаниям может быть подвергнуто самое упорное начальстволюбие.
Напротив того, бывали другие, хотя
и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали
дела средние, то есть секли
и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
—
И хоть бы он
делом сказывал, по скольку с души ему надобно! — беседовали между собой смущенные обыватели, — а то цыркает, да
и на́-поди!
И вдруг всем сделалось известным, что градоначальника секретно посещает часовых
и органных
дел мастер Байбаков.
Он сшил себе новую пару платья
и хвастался, что на
днях откроет в Глупове такой магазин, что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера в 1762 году не было.
То был прекрасный весенний
день. Природа ликовала; воробьи чирикали; собаки радостно взвизгивали
и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились на дворе градоначальнической квартиры
и с трепетом ожидали страшного судбища. Наконец ожидаемая минута настала.
Окончивши с этим
делом, он несколько отступил к крыльцу
и раскрыл рот…
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника
и что в
деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик
и английская пилка.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на всю жизнь несчастным сделать, но я тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью в Санкт-Петербург, к часовых
и органных
дел мастеру Винтергальтеру, что
и было ими выполнено в точности.
Но все ухищрения оказались уже тщетными. Прошло после того
и еще два
дня; пришла наконец
и давно ожидаемая петербургская почта, но никакой головы не привезла.
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что местный казначей, заглянув в казенный ящик, разинул рот, да так на всю жизнь с разинутым ртом
и остался; квартальные отбились от рук
и нагло бездействовали: официальные
дни исчезли.
Проходит
и еще один
день, а градоначальниково тело все сидит в кабинете
и даже начинает портиться.
Может быть, тем бы
и кончилось это странное происшествие, что голова, пролежав некоторое время на дороге, была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих
и наконец вывезена на поле в виде удобрения, если бы
дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического, что сами глуповцы —
и те стали в тупик. Но не будем упреждать событий
и посмотрим, что делается в Глупове.
Глупов закипал. Не видя несколько
дней сряду градоначальника, граждане волновались
и, нимало не стесняясь, обвиняли помощника градоначальника
и старшего квартального в растрате казенного имущества. По городу безнаказанно бродили юродивые
и блаженные
и предсказывали народу всякие бедствия. Какой-то Мишка Возгрявый уверял, что он имел ночью сонное видение, в котором явился к нему муж грозен
и облаком пресветлым одеян.
Начали выбирать зачинщиков из числа неплательщиков податей
и уже набрали человек с десяток, как новое
и совершенно диковинное обстоятельство дало
делу совсем другой оборот.
Голова у этого другого градоначальника была совершенно новая
и притом покрытая лаком. Некоторым прозорливым гражданам показалось странным, что большое родимое пятно, бывшее несколько
дней тому назад на правой щеке градоначальника, теперь очутилось на левой.
— Если ты имеешь мужа
и можешь доказать, что он здешний градоначальник, то признаю! — твердо отвечал мужественный помощник градоначальника. Казенных
дел стряпчий трясся всем телом
и трясением этим как бы подтверждал мужество своего сослуживца.
Однако к утру следующего
дня Ираидка начала ослабевать, но
и то благодаря лишь тому обстоятельству, что казначей
и бухгалтер, проникнувшись гражданскою храбростью, решительно отказались защищать укрепление.
Между тем
дела в Глупове запутывались все больше
и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку
и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
В этот
день весь Глупов был пьян, а больше всех пятый Ивашко. Беспутную оную Клемантинку посадили в клетку
и вывезли на площадь; атаманы-молодцы подходили
и дразнили ее. Некоторые, более добродушные, потчевали водкой, но требовали, чтобы она за это откинула какое-нибудь коленце.
Они тем легче могли успеть в своем намерении, что в это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они в один
день сбросили с раската
и утопили в реке целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
— Чиновник я из губернии (имярек), — отвечал приезжий, —
и приехал сюда для розыску бездельных Клемантинкиных
дел!
— Нам, брат, этой бумаги целые вороха показывали — да пустое
дело вышло! а с тобой нам ссылаться не пригоже, потому ты,
и по обличью видно, беспутной оной Клемантинки лазутчик! — кричали одни.
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади,
и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
И если б не подоспели тут будочники, то несдобровать бы «толстомясой», полететь бы ей вниз головой с раската! Но так как будочники были строгие, то
дело порядка оттянулось,
и атаманы-молодцы, пошумев еще с малость, разошлись по домам.
—
И с чего тебе, паскуде, такое смехотворное
дело в голову взбрело?
и кто тебя, паскуду, тому
делу научил? — продолжала допрашивать Лядоховская, не обращая внимания на Амалькин ответ.
Тогда поймали Матренку Ноздрю
и начали вежливенько топить ее в реке, требуя, чтоб она сказала, кто ее, сущую бездельницу
и воровку, на воровство научил
и кто в том
деле ей пособлял?
Среди этой общей тревоги об шельме Анельке совсем позабыли. Видя, что
дело ее не выгорело, она под шумок снова переехала в свой заезжий дом, как будто за ней никаких пакостей
и не водилось, а паны Кшепшицюльский
и Пшекшицюльский завели кондитерскую
и стали торговать в ней печатными пряниками. Оставалась одна Толстопятая Дунька, но с нею совладать было решительно невозможно.
Тело ее, буквально представлявшее сплошную язву, нашли на другой
день лежащим посреди избы
и около нее пушку
и бесчисленные стада передавленных клопов.
Был, после начала возмущения,
день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены
и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи,
и не смели ни за какое
дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Наконец в два часа пополудни седьмого
дня он прибыл. Вновь назначенный, «сущий» градоначальник был статский советник
и кавалер Семен Константинович Двоекуров.
Как бы то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение
и пивоварение
и сделал обязательным употребление горчицы
и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное
дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
А со съезжим домом —
дело верное:
и выстроен он прочно,
и из колеи «рассмотрения» не выбьется никуда.
Только
и было сказано между ними слов; но нехорошие это были слова. На другой же
день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир, пошел в ряды
и, дабы постепенно приучить себя к строгости, с азартом кричал на торговцев...
Однако упорство старика заставило Аленку призадуматься. Воротившись после этого разговора домой, она некоторое время ни за какое
дело взяться не могла, словно места себе не находила; потом подвалилась к Митьке
и горько-горько заплакала.
Однако ж глуповцам это
дело не прошло даром. Как
и водится, бригадирские грехи прежде всего отразились на них.
С самого вешнего Николы, с той поры, как начала входить вода в межень,
и вплоть до Ильина
дня не выпало ни капли дождя.
А глуповцы с каждым
днем становились назойливее
и назойливее.
— С правдой мне жить везде хорошо! — сказал он, — ежели мое
дело справедливое, так ссылай ты меня хоть на край света, — мне
и там с правдой будет хорошо!
Еще через три
дня Евсеич пришел к бригадиру в третий раз
и сказал...