Неточные совпадения
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма
и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым
дням приходили сюда сам-шест
и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали
и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что
и везде; только
и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный
день»,
и что при этом «было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности
и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику».
День, кажется, был заключен порцией холодной телятины, бутылкою кислых щей
и крепким сном во всю насосную завертку, как выражаются в иных местах обширного русского государства.
Черные фраки мелькали
и носились врознь
и кучами там
и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит
и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева,
и, пользуясь подслеповатостию старухи
и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
На другой
день Чичиков отправился на обед
и вечер к полицеймейстеру, где с трех часов после обеда засели в вист
и играли до двух часов ночи.
На другой
день Чичиков провел вечер у председателя палаты, который принимал гостей своих в халате, несколько замасленном,
и в том числе двух каких-то дам.
Но обо всем этом читатель узнает постепенно
и в свое время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную, имеющую после раздвинуться шире
и просторнее по мере приближения к концу, венчающему
дело.
На что Петрушка ничего не отвечал
и старался тут же заняться каким-нибудь
делом; или подходил с щеткой к висевшему барскому фраку, или просто прибирал что-нибудь.
Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным
дням, — а в тот
день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости
и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой
и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с другой стороны трактирным слугою,
и сел в бричку.
Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным
делам волокитства, горланил очень громко
и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки.
В иной комнате
и вовсе не было мебели, хотя
и было говорено в первые
дни после женитьбы: «Душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы в эту комнату хоть на время поставить мебель».
Манилова проговорила, несколько даже картавя, что он очень обрадовал их своим приездом
и что муж ее не проходило
дня, чтобы не вспоминал о нем.
— Да, — примолвил Манилов, — уж она, бывало, все спрашивает меня: «Да что же твой приятель не едет?» — «Погоди, душенька, приедет». А вот вы наконец
и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение… майский
день… именины сердца…
Чичиков, услышавши, что
дело уже дошло до именин сердца, несколько даже смутился
и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ранга заметного.
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно
и, поддерживая рукою спину своего гостя, готовился таким образом препроводить его в гостиную, как вдруг гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном
деле.
Этот вопрос, казалось, затруднил гостя, в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже покраснел, — напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам.
И в самом
деле, Манилов наконец услышал такие странные
и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши.
— А, нет! — сказал Чичиков. — Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это
и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня
дело священное, закон — я немею пред законом.
Последние слова понравились Манилову, но в толк самого
дела он все-таки никак не вник
и вместо ответа принялся насасывать свой чубук так сильно, что тот начал наконец хрипеть, как фагот. Казалось, как будто он хотел вытянуть из него мнение относительно такого неслыханного обстоятельства; но чубук хрипел,
и больше ничего.
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова, показав во всех чертах лица своего
и в сжатых губах такое глубокое выражение, какого, может быть,
и не видано было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да
и то в минуту самого головоломного
дела.
— А, если хорошо, это другое
дело: я против этого ничего, — сказал Манилов
и совершенно успокоился.
— Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру. — Тут Манилов с такою же любезностью рассказал
дело кучеру
и сказал ему даже один раз «вы».
— Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее
дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого;
и закусили вместе. Закуска не обидное
дело; с хорошим человеком можно закусить.
— Как милости вашей будет завгодно, — отвечал на все согласный Селифан, — коли высечь, то
и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за
дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за
дело, то
и посеки; почему ж не посечь?
Чичиков увидел, что старуха хватила далеко
и что необходимо ей нужно растолковать, в чем
дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или покупка будет значиться только на бумаге
и души будут прописаны как бы живые.
Старуха задумалась. Она видела, что
дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое
и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее этот покупщик; приехал же бог знает откуда, да еще
и в ночное время.
Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной
и почтенный,
и государственный даже человек, а на
деле выходит совершенная Коробочка.
— Ох, не припоминай его, бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего
дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог
и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих.
— Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку.
И в самом
деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а
и не на чем.
Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом
и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его.
И в самом
деле, пирог сам по себе был вкусен, а после всей возни
и проделок со старухой показался еще вкуснее.
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом
и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом
и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме
и в ее поместьях, запутанных
и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного
дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Селифан был во всю дорогу суров
и с тем вместе очень внимателен к своему
делу, что случалося с ним всегда после того, когда либо в чем провинился, либо был пьян.
Хотя
день был очень хорош, но земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста
и цепка необыкновенно.
— Ну вот уж
и дело! уж
и выдумал! Ах ты, Оподелдок Иванович!
— Право,
дело, да еще
и нужное.
«А что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду я в самом
деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же человек, да еще
и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же
день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом
и мундштуком, а в другой раз
и вся четверня со всем: с коляской
и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
— Как же, я еще третьего
дня купил,
и дорого, черт возьми, дал.
Первым
делом его было, надевши халат
и сапоги, отправиться через двор в конюшню приказать Селифану сей же час закладывать бричку.
— Не хочу! — сказал Чичиков
и поднес, однако ж, обе руки на всякий случай поближе к лицу, ибо
дело становилось в самом
деле жарко.
Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены
и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки. В это самое время вошел Порфирий
и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым иметь
дело было совсем невыгодно.
Но, увидевши, что
дело не шло
и не помогло никакое накаливанье, дядя Митяй
и дядя Миняй сели оба на коренного, а на пристяжного посадили Андрюшку.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову,
и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами
и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на
дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
— Да, конечно, мертвые, — сказал Собакевич, как бы одумавшись
и припомнив, что они в самом
деле были уже мертвые, а потом прибавил: — Впрочем,
и то сказать: что из этих людей, которые числятся теперь живущими? Что это за люди? Мухи, а не люди.
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим на стене портретам Багратиона
и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения в Греции в 20-х г. XIX в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его в посредники;
и несколько смешавшийся в первую минуту незнакомец не знает, отвечать ли ему на то
дело, о котором ничего не слышал, или так постоять, соблюдши надлежащее приличие,
и потом уже уйти прочь.
«Что он в самом
деле, — подумал про себя Чичиков, — за дурака, что ли, принимает меня?» —
и прибавил потом вслух...
— Мне не нужно знать, какие у вас отношения; я в
дела фамильные не мешаюсь, это ваше
дело. Вам понадобились души, я
и продаю вам,
и будете раскаиваться, что не купили.
— Да что в самом
деле… как будто точно сурьезное
дело; да я в другом месте нипочем возьму. Еще мне всякий с охотой сбудет их, чтобы только поскорей избавиться. Дурак разве станет держать их при себе
и платить за них подати!
Так совершилось
дело. Оба решили, чтобы завтра же быть в городе
и управиться с купчей крепостью. Чичиков попросил списочка крестьян. Собакевич согласился охотно
и тут же, подошед к бюро, собственноручно принялся выписывать всех не только поименно, но даже с означением похвальных качеств.
Не довольствуясь сим, он ходил еще каждый
день по улицам своей деревни, заглядывал под мостики, под перекладины
и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, — все тащил к себе
и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты.
И в самом
деле, после него незачем было мести улицу: случилось проезжавшему офицеру потерять шпору, шпора эта мигом отправилась в известную кучу; если баба, как-нибудь зазевавшись у колодца, позабывала ведро, он утаскивал
и ведро.