Неточные совпадения
—
Да!.. —
уже со слезами в голосе повторял Кишкин. —
Да… Легко это говорить: перестань!.. А никто не спросит, как мне живется…
да. Может, я кулаком слезы-то вытираю, а другие радуются… Тех же горных инженеров взять: свои дома имеют, на рысаках катаются, а я вот на своих на двоих вышагиваю. А отчего, Родион Потапыч? Воровать я вовремя не умел…
да.
—
Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем.
Уж это верно… У меня двух слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
— Ну, что он? Поди, из лица весь выступил? А? Ведь ему это без смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора не пущает. Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке — ну,
да мне-то это все едино. Это
уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!.. Ах, андел ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько тебе скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
Вот
уже прошло целых двадцать лет, а Родион Потапыч еще ни разу не вспомнил про нее,
да и никто в доме не смел при нем слова пикнуть про Татьяну.
— И не говори: беда… Объявить не знаем как, а сегодня выйдет домой к вечеру. Мамушка
уж ездила в Тайболу,
да ни с чем выворотилась, а теперь меня заслала… Может, и оборочу Феню.
Когда гости нагрузились в достаточной мере, баушка Маремьяна выпроводила их довольно бесцеремонно. Что же, будет, посидели, выпили — надо и честь знать,
да и дома ждут. Яша с трудом уселся в седло, а Мыльников занес
уже половину своего пьяного тела на лошадиный круп, но вернулся, отвел в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил...
—
Да ты не больно!.. — кричал Мыльников
уже в сенях. — Ишь какой выискался… Мы тоже и сами с усами!.. Айда, Яша, со мной…
—
Да так… Не любит она, шахта, когда здря про нее начнут говорить.
Уж я замечал… Вот когда приезжают посмотреть работы,
да особливо который гость похвалит, — нет того хуже.
—
Да ведь он
уже седой, твой-то парень? Ему
уж под шестьдесят?
— Пустой человек, — коротко решил Зыков. — Ничего из того не будет,
да и дело прошлое… Тоже и в живых немного
уж осталось, кто после воли на казну робил. На Фотьянке найдутся двое-трое,
да в Балчуговском десяток.
Да недалеко ходить, вот покойничек, родитель Александра Иваныча, — старик указал глазами на Оникова, — Иван Герасимыч, бывало, только еще выезжает вот из этого самого дома на работы, а
уж на Фотьянке все знают…
Как-то раз один служащий — повытчики еще тогда были, — повытчик Мокрушин, седой
уж старик, до пенсии ему оставалось две недели, выпил грешным делом на именинах
да пьяненький и попадись Телятникову на глаза.
— Гм…
да… Что же, в самом деле, делать? — соображал Карачунский, быстро вскидывая глаза: эта романическая история его заинтриговала. — Собственно говоря, теперь
уж ничего нельзя поделать… Когда Феня ушла?
— Ежели бы жив был Иван Герасимыч, — со вздохом проговорил он, —
да, кажется, из земли бы вырыли девку. Отошло, видно, времечко… Прости на глупом слове, Степан Романыч. Придется
уж, видно, через волость.
—
Уж я произведу… Во как по гроб жизни благодарить будете… У меня рука легкая на золото; вот главная причина…
Да… Всем могу руководствовать вполне.
—
Да ты чему радуешься-то, Андрошка? Знаешь поговорку: взвыла собака на свою голову. Так и твое дело. Ты еще не успел подумать, а я
уж все знаю. Пустой ты человек, и больше ничего.
—
Уж это ты верно… — уныло соглашался Турка, сидя на корточках перед огнем. — Люди родом, а деньги водом. Кому счастки… Вон Ермошку взять,
да ему наплевать на триста-то рублей!
— А так… Место не настоящее. Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может, на двадцати саженях… Это
уж не работа, Степан Романыч. Правильная жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит,
да год будет душу выматывать. Это
уж не модель…
— Нет, мне далеко ездить сюда,
да и Оникову нужно же какое-нибудь дело. Куда его мне девать?.. Как-нибудь
уж без меня устраивайтесь.
— Пирует, сказывали, Акинфий-то Назарыч… В город уедет
да там и хороводится. Мужчины все такие: наша сестра сиди
да посиди, а они везде пошли
да поехали… Небось найдет себе утеху, коли
уж не нашел.
— Чему радоваться-то у нас? — грубила Марья. — Хуже каторжных живем. Ни свету, ни радости!.. Вон на Фотьянке… Баушка Лукерья совсем осатанела от денег-то. Вторую избу ставят… Фене баушка-то
уж второй полушалок обещала купить
да ботинки козловые.
—
Да, тебе-то хорошо, — корила Наташка, надувая губы. — А здесь-то каково: баушка Устинья ворчит, тетка Марья ворчит… Все меня чужим хлебом попрекают. Я и то
уж бежать думала… Уйду в город
да в горничные наймусь. Мне пятнадцатый год в спажинки пойдет.
— Ах, андел ты мой,
да ведь то другие, а я не чужой человек, — с нахальством объяснял Мыльников. —
Уж я бы постарался для тебя.
— Нет, это лишнее, — ласково отговаривал Карачунский. — Я
уже сказал все… Он требует невозможного,
да и вообще для меня это подозрительный человек.
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо было… Ну, выпил стакашик господского чаю, потому как зачем же я буду обижать барина напрасно? А теперь приедем на Фотьянку: первым делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась там заместо Фени. Ведь поглядеть, так дура набитая, а тут ловко подвернулась… Она
уж во второй раз с нашего прииску убежала
да прямо к баушке, а та без Фени как без рук. Ну, Окся и соответствует по всем частям…
—
Да желтая шерсть… Ни саврасая, ни рыжая, а какая-то желтая уродилась. Такая
уж мудреная скотинка…
— Ну
уж это тебя не касается. Ступай
да поищи лучше свою вторую фотьянскую россыпь… Лягушатник тебе пожертвует Ястребов.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно
уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить.
Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну,
да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
— Эх, вино-то в тебе разыгралось, Тарас!.. — подивился Кишкин. — Очень
уж перья-то распустил…
Да и приятелей хороших нашел.
— Андроны едут, когда-то будут, — отшучивалась Марья. —
Да и мое-то девичье время
уж прошло. Помоложе найдете, Ермолай Семеныч.
—
Да как же: под носом Мыльникову жилу отдали… Какой же это порядок? Теперь в народе только и разговору что про мыльниковскую жилу. Галдят по кабакам, ко мне пристают… Проходу не стало. А главное, обидно
уж очень. На смех поднимают.
Соседи поднимали Мыльникова на смех, но он только посмеивался: хороший хозяин сначала кнут
да узду покупает, а потом
уж лошадь заводит.
— Разнемогся совсем, братцы… — слабым голосом ответил хитрый старик. —
Уж бросим это болото
да выедем на Фотьянку. После Ястребова еще никто ничего не находил… А тебе, Акинфий Назарыч, деньги я ворочу сполна. Будь без сумления…
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень
уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят…
Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
— На что тебе расписка-то: ведь ты неграмотная.
Да и не таковское это дело, баушка…
Уж я тебе верно говорю.
— Рассуди нас, Степан Романыч, — спокойно заявил старик. —
Уж на что лют был покойничек Иван Герасимыч Оников, живых людей в гроб вгонял, а и тот не смел такие слова выражать… Неужто теперь хуже каторжного положенья?
Да и дело мое правое, Степан Романыч…
Уж я поблажки, кажется, не даю рабочим, а только зачем дразнить их напрасно.
— Ну, этим ты меня не купишь! — рассердилась сестрица Марья. — Приласкать
да поцеловать старичка и так не грешно, а это
уж ты оставь…
На Фоминой вековушка Марья сыграла свадьбу-самокрутку и на свое место привела Наташку, которая
уже могла «отвечать за настоящую девку», хотя и выглядела тоненьким подростком. Баушку Лукерью много утешало то, что Наташка лицом напоминала Феню,
да и характером тоже.
— Ключик добудь, Марьюшка… — шептал Петр Васильич. — Вызнай, высмотри, куды он его прячет… С собой носит? Ну, это еще лучше… Хитер старый пес. А денег у него неочерпаемо… Мне в городу сказывали, Марьюшка. Полтора пуда
уж сдал он золота-то, а ведь это тридцать тысяч голеньких денежек. Некуда ему их девать. Выждать, когда у него большая получка будет, и накрыть…
Да ты-то чего боишься, дура?
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где под березой, на самом берегу озера, устроена была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между глаз…
Да и место очень
уж было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее на солнце, как расплавленное. У самой воды стояла каменная кожевня, в которой летом работы было совсем мало.
— Вот, Оксинька, какие дела на белом свете делаются, — заключил свои рассказы Петр Васильич, хлопая молодайку по плечу. — А ежели разобрать, так ты поумнее других протчих народов себя оказала… И ловкую штуку уколола!.. Ха-ха!.. У дедушки, у Родиона Потапыча, жилку прятала?.. У родителя стянешь
да к дедушке?.. Никто и не подумает… Верно!..
Уж так-то ловко… Родитель-то и сейчас волосы на себе рвет. Ну,
да ему все равно не пошла бы впрок и твоя жилка. Все по кабакам бы растащил…
—
Да ведь я так, Андрон Евстратыч… по бабьей своей глупости. Петр Васильич
уж больно меня сомущал… Не отдаст, грит, тебе Кишкин денег!
—
Да все то же, Матюшка… Давно не видались, а пришел — и сказать нечего. Я
уж за упокой собиралась тебя поминать… Жена у тебя, сказывают, на тех порах, так об ней заботишься?..
— В шахте… Заложил четыре патрона, поджег фитиля: раз ударило, два ударило, три, а четвертого нет. Что такое, думаю, случилось?.. Выждал с минуту и пошел поглядеть. Фитиль-то догорел, почитай, до самого патрона,
да и заглох, ну, я добыл спичку, подпалил его, а он опять гаснет. Ну, я наклонился и начал раздувать, а тут ка-ак чебурахнет… Опомнился я
уже наверху, куда меня замертво выволокли. Сам цел остался, а зубы повредило, сам их добыл…
— А у меня
уж скоро Рублиха-то подастся…
да. Легкое место сказать, два года около нее бьемся, и больших тысяч это самое дело стоит. Как подумаю, что при Оникове все дело оправдается, так даже жутко сделается. Не для его глупой головы удумана штука… Он-то теперь льнет ко мне,
да мне-то его даром не надо.
— Ты слушай дальше-то: он от меня, а я за ним… Страшновато, а я
уж пошел на отчаянность: что будет. Завел он меня в одну рассечку
да прямо в стену и ушел в забой. Теперь понимаешь?
— Правильно, Родион Потапыч, кабы знал
да ведал, разе бы довел себя до этого, а теперь
уже поздно… Голодный-то и архирей украдет.
Действительно, горел дом Петра Васильича, занявшийся с задней избы. Громадное пламя так и пожирало старую стройку из кондового леса, только треск стоял, точно кто зубами отдирал бревна. Вся Фотьянка была
уже на месте действия. Крик, гвалт, суматоха — и никакой помощи. У волостного правления стояли четыре бочки и пожарная машина, но бочки рассохлись, а у машины не могли найти кишки.
Да и бесполезно было: слишком
уж сильно занялся пожар, и все равно сгорит дотла весь дом.
—
Уж это ты врешь, Наташка. Тебе со страху показалось…
Да и как ты в сумерки могла разглядеть?.. Петр Васильич на прииске был в это время… Ну, потом-то что было?
— А ведь оно тово, действительно, Марья Родивоновна, статья подходящая… ей-богу!.. Так
уж вы тово, не оставьте нас своею милостью… Ужо подарочек привезу. Только вот Дарья бы померла, а там живой рукой все оборудуем. Федосья-то Родивоновна в город переехала… Я как-то ее встретил. Бледная такая стала
да худенькая…