Неточные совпадения
— Балчуговские сами по себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст. На сто
лет хватит… Жирно
будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А какие места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото. Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки
были под Маяковой сланью, на Филькиной гари, на Колпаковом поле, у Кедрового ключика. Одним словом, Палестина необъятная…
Зимнее время на промыслах всех подтягивает: работ нет, а
есть нужно, как и
летом.
—
Будь здоров на сто
годов, Евстратыч, — проговорил Турка, с жадностью опрокидывая стакан водки.
Вторая жена
была взята в своей же Нагорной стороне; она
была уже дочерью каторжанки. Зыков
лет на двадцать
был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он все еще
был молодцом. Старик почему-то недолюбливал этой второй жены и при каждом удобном случае вспоминал про первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне
было», или «Покойница Марфа Тимофеевна
была большая охотница до заказных блинов». В первое время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями и раз отрезала мужу...
С первой дочерью Марьей, которая
была на пять
лет старше Федосьи, так и случилось: до двадцати
лет все женихи сватались, а Родион Потапыч все разбирал женихов: этот нехорош, другой нехорош, третий и совсем плох.
Устинья Марковна под строжайшим секретом от мужа раза два в
год навещала Татьяну, хотя это и самой ей
было в тягость, потому что плохо жилось непокорной дочери, — муж попался «карахтерный», под пьяную руку совсем буян, да и зашибал он водкой все чаще и чаще.
Выпивши, Мыльников не упускал случая потравить «дорогого тестюшку» и систематически устраивал скандалы Родиону Потапычу раз десять в
год.
Верст на пять берег озера
был обложен раскольничьей стройкой, разорванной в самой середине двумя пустырями: здесь красовались два больших раскольничьих скита, мужской и женский, построенные в тридцатых
годах нынешнего столетия.
Вид на озеро от могильника
летом был очень красив, и тайбольцы ничего лучшего не могли и представить.
Господский дом на Низах
был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек
было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже
лет двенадцать и давно
был своим человеком.
— Вот не угодно ли? — обратился к ним Карачунский, делая отчаянное усилие, чтобы не расхохотаться снова. — Парнишку хочет сечь, а парнишке шестьдесят
лет… Нет, дедушка, это не годится. А позови его сюда; может
быть, я вас помирю как-нибудь.
Но дело в том, что этот штат все увеличивался, потому что каждый
год приезжали из Петербурга новые служащие, которым нужно
было создавать место и изобретать занятия.
Первые два
года Родион Потапыч работал на винокуренном заводе, где все дело вершилось исключительно одним каторжным трудом, а затем попал в разряд исправляющихся и
был отправлен на промыслы.
Ей
было всего девятнадцать
лет, а попала она из помещичьей девичьей на каторгу, как значилось в списке, за кражу сахара.
Чья-то рука изощряла остроумие над судьбой двух сестер, но они должны
были отбыть положенные три
года, а затем поступили в разряд ссыльных и переселены
были на Фотьянку.
С лишком тридцать пять
лет «казенного времени» отбыл Родион Потапыч, когда объявлена
была воля.
Когда-то заветной мечтой Кишкина
было попасть в это обетованное место, но так и не удалось: «золотой стол» находился в ведении одной горной фамилии вот уже пятьдесят
лет и чужому человеку здесь делать
было нечего.
Единственным живым пунктом
был кордон на Меледе, где зиму и
лето жил лесник.
Ведь
есть же справедливость, а он столько
лет бедствовал и терпел самую унизительную горькую нужду!..
— А так… Место не настоящее. Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может, на двадцати саженях… Это уж не работа, Степан Романыч. Правильная жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит, да
год будет душу выматывать. Это уж не модель…
Но у Родиона Потапыча вообще не лежало почему-то сердце к этой Дернихе, хотя россыпь
была надежная и, по приблизительным расчетам, должна
была дать в одно
лето около двадцати пудов золота.
—
Годом не упомню, ваше высокоблагородие, а только еще до воли это самое дело
было, — ответил без запинки Зыков.
Дело усложнялось тем, что промысловый
год уже
был на исходе, первоначальная смета на разработку Рублихи давно перерасходована, и от одного Карачунского зависело выхлопотать у компании дальнейшие ассигновки.
Городские купцы дарили ему каждый
год по нескольку таких рубах, заставляя
петь острожные варнацкие песни и приплясывать.
Самое лучшее
было забросить эту проклятую Рублиху, но в переводе это значило загубить свою репутацию, а, продолжая работы, можно
было, по меньшей мере, выиграть целый
год времени.
Появление зятя Прокопия
было следствием той же политики, подготовленной еще с
лета Яшей Малым.
— Ах, сестричка Анна Родивоновна: волка ноги кормят. А что касаемо того, что мы испиваем малость, так ведь и свинье бывает праздник. В кои-то
годы Господь счастья послал… А вы, любезная сестричка,
выпейте лучше с нами за конпанию стаканчик сладкой водочки. Все ваше горе как рукой снимет… Эй, Яша, сдействуй насчет мадеры!..
Заручившись заключенным с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя времени, сейчас же отправились на Мутяшку. Дело
было в январе. Стояли страшные холода, от которых птица замерзала на
лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно за ним кто гнался по пятам.
Летом исследовать содержание болота
было трудно, а из-под льда удобнее: прорубалась прорубь, и землю вычерпывали со дна большими промысловыми ковшами на длинных чернях.
Кишкин еще с
лета рассмотрел болото в мельчайших подробностях и про себя вырешил вопрос, как должна
была расположиться предполагаемая россыпь: где ее «голова» и где «хвост».
Для Кишкина картина всей этой геологической работы
была ясна как день, и он еще
летом наметил пункты, с которых нужно
было начать разведку.
К чему теперь деньги, когда и жить-то осталось, может
быть, без
году неделя?
— Ах, старый пес… Ловкую штуку уколол. А летом-то, помнишь, как тростил все время: «Братцы, только бы натакаться на настоящее золото — никого не забуду». Вот и вспомнил… А знаки, говоришь, хорошие
были?
— Хорошее дело, кабы двадцать
лет назад оно вышло… — ядовито заметил великий делец, прищуривая один глаз. — Досталась кость собаке, когда собака съела все зубы. Да вот еще посмотрим, кто
будет расхлебывать твою кашу, Андрон Евстратыч: обнес всех натощак, а как теперь сытый-то
будешь повыше усов
есть. Одним словом, в самый раз.
Время
было самое глухое, народ сидел без работы, и все мечты сводились на близившееся
лето.
Она
была старше жениха
лет на шесть, но казалась совсем молоденькой, охваченная огнем своей первой девичьей страсти.
Наступало
лето, и одежда
была не нужна.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что и в казенном доме, и в частном
есть масса таких формальностей, какие существуют только на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не лучше, чем все другие, как те же мои предшественники… Чтобы проверить весь инвентарь такого сложного дела, как громадные промысла, потребовались бы целые
годы, и затем…
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где под березой, на самом берегу озера, устроена
была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между глаз… Да и место очень уж
было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее на солнце, как расплавленное. У самой воды стояла каменная кожевня, в которой
летом работы
было совсем мало.
Кедровская дача нынешнее
лето из конца в конец кипела промысловой работой. Не
было такой речки или ложка, где не желтели бы кучки взрытой земли и не чернели заброшенные шурфы, залитые водой. Все это
были разведки, а настоящих работ поставлено
было пока сравнительно немного. Одни места оказались не стоящими разработки, по малому содержанию золота, другие не
были еще отведены в полной форме, как того требовал горный устав. Работало десятка три приисков, из которых одна Богоданка прославилась своим богатством.
— Ах, какой ты несообразный человек, Матюшка!.. Ничего-то ты не понимаешь…
Будет золото на Сиротке, уж поверь мне. На Ягодном-то у Ястребова не лучше пески, а два пуда сдал в прошлом
году.
Баушка Лукерья в каких-нибудь два
года так состарилась, что ее узнать
было нельзя: поседела, сгорбилась и пожелтела, как осенний лист.
В восемьдесят
лет у Родиона Потапыча сохранились все зубы до одного, и он теперь искренне удивлялся, как это могло случиться, что вышибло «диомидом» сразу четыре зуба. На лице не
было ни одной царапины. Другого разнесло бы в крохи, а старик поплатился только передними зубами. «Все на счастливого», как говорили рабочие.
— Что мужики, что бабы — все точно очумелые ходят. Недалеко ходить, хоть тебя взять, баушка. Обжаднела и ты на старости
лет… От жадности и с сыном вздорила, а теперь оба плакать
будете. И все так-то… Раздумаешься этак-то, и сделается тошно… Ушел бы куда глаза глядят, только бы не видать и не слыхать про ваши-то художества.
Дело в том, что собственно рабочим Кедровская дача дала только призрак настоящей работы, потому что здесь вместо одного хозяина, как у компании,
были десятки, — только и разницы. Пока благодетелями являлись одни скупщики вроде Ястребова. Затем мелкие золотопромышленники могли работать только
летом, а зимой прииски пустовали.