Неточные совпадения
— На брезгу Родион Потапыч спущался в шахту и четыре взрыва диомидом сделал,
а потом на Фотьянку ушел.
Там старатели борта домывают, так он их зорит…
— Балчуговские сами по себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст. На сто лет хватит… Жирно будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить:
там четыреста тысяч десятин…
А какие места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото. Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются…
Там еще казенные разведки были под Маяковой сланью, на Филькиной гари, на Колпаковом поле, у Кедрового ключика. Одним словом, Палестина необъятная…
— Ну
а других помнишь, кто
там работал?
Гостей едва выпроводили. Феня горько плакала. Что-то
там будет, когда воротится домой грозный тятенька?..
А эти пьянчуги только ее срамят… И зачем приезжали, подумаешь: у обоих умок-то ребячий.
Мыльников презрительно фыркнул на малодушного Яшу и смело отворил дверь в переднюю избу.
Там шел суд. Родион Потапыч сидел по-прежнему на диване,
а Устинья Марковна, стоя на коленях, во всех подробностях рассказывала, как все вышло. Когда она начинала всхлипывать, старик грозно сдвигал брови и топал на нее ногой. Появление Мыльникова нарушило это супружеское объяснение.
Обыкновенно,
там, в Расее-то, и слыхом не слыхали, что такое есть каторга,
а только словом-то пугали: «Вот приведут в Сибирь на каторгу, так
там узнаете…» И у меня сердце екнуло, когда завиделся завод,
а все-таки я потихоньку отвечаю Марфе Тимофеевне: «Погляди, глупая, вон церковь-то…
— Вот ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, —
а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга была так каторга, солдатчина была так солдатчина, — одним словом, казенное время…
А теперь-то что?.. Не то что других
там судить,
а у себя в дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что будет?..
Низы, где околачивались строгали и швали, он недолюбливал, потому что
там царила оголтелая нищета,
а в «приходе» нет-нет и провернется счастье.
Сложился целый ряд легенд о золоте на Мутяшке, вроде того, что
там на золоте положен большой зарок, который не действует только на невинную девицу,
а мужику не дается.
— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать,
а в кабаке еще, того гляди, подслушают да вызнают… Тоже народ ноне пошел, шильники. Эй, Окся, айда к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да у меня смотри: одна нога здесь,
а другая
там. Господа, вы на нее не смотрите: дура набитая. При ней все можно говорить, потому, как стена, ничего не поймет.
Каждый вечер происходили эти тихие любовные речи, и Феня все больше проникалась сознанием правоты баушки Лукерьи.
А с другой стороны, ее тянуло в Тайболу мертвой тягой: свернулась бы птицей и полетела… Хоть бы один раз взглянуть, что
там делается!
— Плачет о нас с тобой острог-то, Андрон Евстратыч… Все
там будем, сколько ни прыгаем. Ну, да это наплевать… Ах, Андрон Евстратыч!.. Разве Ястребов вор? Воры-то — ваша балчуговская компания, которая народ сосет, воры — инженеры, канцелярские крысы вроде тебя,
а я хлеб даю народу… Компания-то полуторых рублей не дает за золотник,
а я все три целковых.
— Следователь-то у Петра Васильича в дому остановился, — объяснил сотник. — И Ястребов
там, и Кишкин. Такую кашу заварили, что и не расхлебать. Главное, народ весь на работах,
а следователь требовает к себе…
— Ваше высокоблагородие, ничего я в этих делах не знаю… — заговорил Родион Потапыч и даже ударил себя в грудь. — По злобе обнесен вот этим самым Кишкиным… Мое дело маленькое, ваше высокоблагородие. Всю жисть в лесу прожил на промыслах,
а что они
там в конторе делали — я не известен. Да и давно это было… Ежели бы и знал, так запамятовал.
— И домой он нынче редко выходит… С новой шахтой связался и днюет и ночует
там.
А уж тебе, сестрица, надо своим умом жить как-никак… Дома-то все равно нечего делать.
— Пирует, сказывали, Акинфий-то Назарыч… В город уедет да
там и хороводится. Мужчины все такие: наша сестра сиди да посиди,
а они везде пошли да поехали… Небось найдет себе утеху, коли уж не нашел.
— Сейчас оттуда… Вместе с Кожиным были. Ну,
там Мамай воевал: как учали бабы реветь, как учали причитать — святых вон понеси. Ну, да ты не сумлевайся, Фенюшка… И не такая беда изнашивается.
А главное, оборудуй мне деляночку…
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо было… Ну, выпил стакашик господского чаю, потому как зачем же я буду обижать барина напрасно?
А теперь приедем на Фотьянку: первым делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась
там заместо Фени. Ведь поглядеть, так дура набитая,
а тут ловко подвернулась… Она уж во второй раз с нашего прииску убежала да прямо к баушке,
а та без Фени как без рук. Ну, Окся и соответствует по всем частям…
У него сейчас мелькнул в голове план новенького полукаменного домика с раскрашенными ставнями. И на Фотьянке начали мужики строиться —
там крыша новая,
там ворота,
там сруб,
а он всем покажет, как надо строиться.
Расчеты на Кедровскую дачу оправдались вполовину: летние работы помазали только по губам,
а зимой
там оставался один прииск Ягодный да небольшие шурфовки.
— Нет, брат, с золотом шабаш!.. Достаточно… Да потом я тебе скажу, Акинфий Назарыч: дураки мы… да. Золото у нас под рылом,
а мы его по лесу разыскиваем… Вот давай ударим ширп у тебя в огороде, вон
там, где гряды с капустой. Ей-богу… Кругом золото у вас, как я погляжу.
Да,
там богатство,
а здесь разорение, нищета…
Бывший лакей Ганька, «подводивший» приисковые книги, еще больше расстраивал Матюшку разными наговорами —
там богатое золото объявилось,
а в другом месте еще богаче,
а в третьем уж прямо «фунтит», то есть со ста пудов песку дает по фунту золота.
Дух захватывает, глядя на такую работу, не то что на Сиротке, где копнуто
там, копнуто в другом месте, копнуто в третьем,
а настоящего ничего.
Раз вечером баушка Лукерья была до того удивлена, что даже не могла слова сказать,
а только отмахивалась обеими руками, точно перед ней явилось привидение. Она только что вывернулась из передней избы в погребушку, пересчитала
там утренний удой по кринкам, поднялась на крылечко и остановилась как вкопанная; перед ней стоял Родион Потапыч.
Захватив с собой топор, Родион Потапыч спустился один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой жилой,
а потом поднялся к штольне. Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же самое сделал в нескольких местах посредине и у самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей по штольне воде. Кончив эту работу, старик спокойно поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку на Фотьянку, чтобы
там передать его в руки правосудия.