Неточные совпадения
«Да, да, как это было? — думал он, вспоминая сон. — Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте,
а что-то американское. Да, но
там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины», вспоминал он.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной,
а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что
там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Ну, в «Англию», — сказал Степан Аркадьич, выбрав «Англию» потому, что
там он, в «Англии», был более должен, чем в «Эрмитаже». Он потому считал нехорошим избегать этой гостиницы. — У тебя есть извозчик? Ну и прекрасно,
а то я отпустил карету.
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я
там служил,
а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами.
Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег,
а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть. Что
там ни толкуй,
а всё не чужие. Ну, выпей же. Расскажи, что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
— Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что
там лежало бы незаметно. Твои чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не людьми,
а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
По плужной пахоте и вовсе нельзя было проехать: только
там и держало, где был ледок,
а в оттаявших бороздах нога вязла выше ступицы.
— Я не стану тебя учить тому, что ты
там пишешь в присутствии, — сказал он, —
а если нужно, то спрошу у тебя.
А ты так уверен, что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
— Ну да,
а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год
там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами,
а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
— Нет, мне и есть не хочется. Я
там поел.
А вот пойду умоюсь.
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут.
А вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд
там, где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have
а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
— Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам.
А что
там дальше в самом деле, никто не хочет знать. Знаете, в хорошем обществе не говорят и не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это.
— Совсем нет: в России не может быть вопроса рабочего. В России вопрос отношения рабочего народа к земле; он и
там есть, но
там это починка испорченного,
а у нас…
И это одно было сначала
там, в гостиной,
а потом стало подвигаться и остановилось у двери.
Сообразив наконец то, что его обязанность состоит в том, чтобы поднимать Сережу в определенный час и что поэтому ему нечего разбирать, кто
там сидит, мать или другой кто,
а нужно исполнять свою обязанность, он оделся, подошел к двери и отворил ее.
Кити видела, что с мужем что-то сделалось. Она хотела улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил уйти от нее, сказав, что ему нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче. «Им
там всё праздник — думал он, —
а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».
—
А мы думали вас застать на поле, Василий Семеныч, — обратилась она к доктору, человеку болезненному, — вы были
там?
Упав на колени пред постелью, он держал пред губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи.
А между тем
там, в ногах постели, в ловких руках Лизаветы Петровны, как огонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так же, с тем же правом, с тою же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных.
А где кончается любовь,
там начинается ненависть.
«Верно, разговорились без меня, — думала Кити, —
а всё-таки досадно, что Кости нет. Верно, опять зашел на пчельник. Хоть и грустно, что он часто бывает
там, я всё-таки рада. Это развлекает его. Теперь он стал всё веселее и лучше, чем весною».
— Она перенесла Митю в Колок (это был лес около дома). Хотела устроить его
там,
а то в доме жарко, — сказала Долли.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать
там нечего — что ж, Долли, это не секрет! —
а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.