Неточные совпадения
Крискенте привлекал неотразимо к себе
тот дух общего примирения и незлобия, какой так обаятельно действует на женщин: они уходили из его домика успокоенные и довольные,
хотя, собственно, о.
— Чего же вы
хотите,
то есть, собственно, что вас смущает? — спрашивал о. Крискент, когда Татьяна Власьевна рассказала все, что сама знала о жилке и о своем последнем разговоре с сыном.
Хоть взять
тех же Кутневых и Девяткиных — весь род пошел на перевод, потому что
захотели жить по-новому, по-модному.
Белоглинские бабы разбирали нарасхват
то кумачи,
то кубовые ситцы,
то какой-то «немецкий узор» и ни за что не
хотели покупать никаких других, являлись остатки и целые штуки, вышедшие совсем из моды, которые и гнили на верхних полках, терпеливо ожидая моды на себя или неприхотливых покупателей.
Особенно хорош бывал Гордей Евстратыч по праздникам, когда являлся в свою единоверческую церковь, степенно клал установленный «начал» с подрушником в руках, потом раскланивался на обе стороны, выдерживал всю длинную службу по ниточке и часто поправлял дьячков, когда
те что-нибудь
хотели пропустить или просто забалтывались.
Конечно, последнего осторожная старуха никому не высказывала, но
тем сильнее мучилась внутренно,
хотя Нюша сама по себе была девка шелк шелком и из нее подчас можно было веревки вить.
Его огорчало
то обстоятельство, что нигде не попадаются такие куски «скварца», какой ему дал Маркушка,
хотя он видел крупинки золота, вкрапленные в охристый красноватый и бурый кварц.
Балаган Маркушки промерзал со всех четырех углов, в пазы везде дуло, дым ел глаза, и при всем
том не было никакой возможности его поправить
хотя сколько-нибудь.
— Порфир Порфирыч, ваше высокоблагородие, — говорила Татьяна Власьевна, схватывая его благородие в
тот самый момент, когда он только что
хотел обнять Нюшу за талию. — Так нельзя, ваше высокоблагородие… У нас не такие порядки, чтобы чужим мужчинам на девичью половину ходить…
Гордей Евстратыч и слышать ничего не
хотел о
том, чтобы отложить открытие прииска до весны.
Савины и Колобовы были обижены
тем, что Гордей Евстратыч возгордился и не только не
хотел посоветоваться с ними о таком важном деле, а даже за деньгами пошел к Пятову.
Сама Татьяна Власьевна давала понять несколько раз, что она с удовольствием отдаст Нюшу за Алешу; а если Татьяна Власьевна этого
хотела,
то Гордей Евстратыч и подавно.
Муж Алены Евстратьевны
хотя и занимался подрядами и числился во второй гильдии, но, попав в земские гласные, перевел себя совсем на господскую руку,
то есть он в этом случае, как миллионы других мужей, только плясал под дудку своей жены, которая всегда была записной модницей.
— Обнаковенно… ежели бы мы
захотели украсть, так не попались бы, — согласился угрюмо Пестерь, мотая головой. — Комар носу бы не подточил… А
то обыскивать!
Зеленая юность
тем и счастлива, что не знает, не
хочет знать этих разъедающих ум и душу расчетов, которые опутывают остальных людей непроницаемой сетью.
Эта замена Алешки Пазухина шелковым платьем не удалась, и Нюша по-прежнему тосковала и плакала. Она заметно похудела и сделалась еще краше,
хотя прежнего смеха и болтовни не было и в помине. Впрочем, иногда, когда приезжала Феня, Нюша оживлялась и начинала дурачиться и хохотать, но под этим напускным весельем стояли
те же слезы. Даже сорвиголовушка Феня не могла развеселить Нюши и часто принималась бранить...
Эти разговоры с маменькой кончились
тем, что ничего не подозревавшая Ариша наконец заплакала горькими слезами, почуя что-то недоброе. Агнея Герасимовна тоже досыта наревелась с ней,
хотя и догадалась бóльшую половину утаить от дочери.
Татьяна Власьевна видела, что что-то неладное творится в дому, пробовала спрашивать Аришу, но
та ничего не сказала, а допытываться настрого Татьяна Власьевна не
хотела.
Гордей Евстратыч и слышать ничего не
хотел о
том, чтобы дать ребятам отдохнуть.
Какие-то, господь их знает, шаромыжники не шаромыжники, а в
том же роде,
хотя Гордей Евстратыч и говорит, что это и есть самая настоящая компания и все эти господа всё нужный народ.
— Гордей Евстратыч собирается себе дом строить, — рассказывала Татьяна Власьевна, — да все еще ждет, как жилка пойдет. Сначала-то он старый-то, в котором теперь живем,
хотел поправлять, только подумал-подумал и оставил. Не поправить его по-настоящему, отец Крискент. Да и
то сказать, ведь сыновья женатые, детки у них;
того и гляди, тесно покажется — вот он и думает новый домик поставить.
— Да, да… А Гордея-то Евстратыча, может, и
то еще смутило, что Зотушка-то теперь у Пятовых живет… Приютили они его, а Гордею-то Евстратычу совестно против них, вот он и
хочет выправиться за один раз… Да и Алена-то Евстратьевна тут же подвернулась…
— Помните, Гордей Евстратыч, как вы мне тогда сказали про великое слово о Нюше… Вот я
хочу поговорить с вами о нем. Зачем вы ее губите, Гордей Евстратыч? Посмотрите, что из нее сталось в полгода: кукла какая-то, а не живой человек… Ежели еще так полгода пройдет, так, пожалуй, к весне и совсем она ноги протянет. Я это не к
тому говорю, чтобы мне самой очень нравился Алексей… Я и раньше смеялась над Нюшей, ну, оно вышло вон как. Если он ей нравится, так…
Когда таким образом Феня оказалась достаточно подготовленной, Алена Евстратьевна приказала братцу Гордею Евстратычу объясниться с ней самому. Девушка ждала этого визита и со страхом думала о
том, что она скажет Гордею Евстратычу. Он пришел к ней бледный, но спокойный и важный, как всегда. Извинившись за старое, он повел степенную и обстоятельную речь,
хотя к сказанному уже Аленой Евстратьевной и о. Крискентом трудно было прибавить что-нибудь новое.
— Тетка Алена змея… Нюша, голубушка… сейчас же беги к Пятовым… и чтобы непременно Феня была здесь… Слышишь?.. Да чтобы сейчас же… а если… если… она не
захочет… я сама к ней приползу… Слышишь?.. Нюша, ради Христа, скорее!.. Ох, Аленка, змея подколодная!.. Нюша, скорее… в чем есть, в
том и беги…
Обиженная и огорченная Алена Евстратьевна принуждена была на скорую руку сложить свои модные наряды в чемоданы и отправиться в Верхотурье, обозвав братца на прощанье дураком. Старуха не
хотела даже проститься с ней. Отец Крискент проникновенно понял
то, что Гордей Евстратыч боялся высказать ему прямо, и, с своей обычной прозорливостью, сам не заглядывал больше в брагинский дом.
Гордей Евстратыч
хотел поднять дом непременно в одно лето, чтобы на другое лето приступить к его внутренней отделке,
то есть выштукатурить, настлать полы, выкрасить, вообще привести в форменный вид.
Головинский зорко присматривался к брагинской семье, особенно к Татьяне Власьевне, и, конечно, не мог не заметить
того двоившегося впечатления, которое он производил на старуху: она
хотела верить в него и не могла, а между
тем она была необходима для выполнения великих планов Владимира Петровича.
— Теперь возвратимся к
тому, с чего начали,
то есть что я
хотел давно сказать, бабушка Татьяна, — продолжал Головинский, переводя дух.
Тронутая этим участием и прозорливостью Владимира Петровича, бабушка Татьяна рассказала ему подробно о
том, как она, вкупе с о. Крискентом,
хотела устроить такое примирение, воспользовавшись «гласом девственницы», а вместо
того только загубила Феню. При этом воспоминании Татьяна Власьевна, конечно, всплакнула и сквозь слезы, вытирая свои потухшие глаза кончиком передника, проговорила...
Ариша очень неловко чувствовала себя каждый раз в присутствии свекра, сознавая себя виноватой,
хотя Гордей Евстратыч не сказал ей ни слова о
том, что сам думал.
Как ни бился Брагин, как ни упрашивал Жареного, даже на коленях
хотел его умолять о пощаде,
тот остался непреклонен и только в угоду старику Колосову соглашался взять на себя все двенадцать брагинских кабаков,
то есть все обзаведение, чтобы не пропадало даром, — конечно, за полцены.
Крискента спрашивали об этом щекотливом обстоятельстве, он, застегивая и расстегивая пуговицы своего подрясника, выражался очень уклончиво и говорил больше о
том, что Гордей Евстратыч по церкви отсчитался начисто,
хотя конечно, и т. д.
Эти бурные сцены обыкновенно заканчивались примирением, и Варвара Тихоновна еще успевала выпросить себе какой-нибудь ценный подарок, а за синяками и зуботычинами она не гналась,
хотя всегда и высказывала очень логично
ту мысль, что ведь она не законная жена, чтобы ее полосовать как корову.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести, а четыреста, — я не
хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто
хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как
хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не
хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что
хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)