Неточные совпадения
Эту глупую улыбку он не мог простить себе. Увидав эту улыбку, Долли вздрогнула, как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из комнаты. С
тех пор она не
хотела видеть мужа.
Оказалось, что он ничего не забыл, кроме
того, что
хотел забыть, — жену.
Ему бы смешно показалось, если б ему сказали, что он не получит места с
тем жалованьем, которое ему нужно,
тем более, что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он
хотел только
того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
Когда Облонский спросил у Левина, зачем он собственно приехал, Левин покраснел и рассердился на себя за
то, что покраснел, потому что он не мог ответить ему: «я приехал сделать предложение твоей свояченице»,
хотя он приехал только за этим.
— Если тебе хочется, съезди, но я не советую, — сказал Сергей Иванович. —
То есть, в отношении ко мне, я этого не боюсь, он тебя не поссорит со мной; но для тебя, я советую тебе лучше не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как
хочешь.
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я
хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Да нехорошо. Ну, да я о себе не
хочу говорить, и к
тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он Татарину.
— Если ты
хочешь мою исповедь относительно этого,
то я скажу тебе, что не верю, чтобы тут была драма.
Но хорошо было говорить так
тем, у кого не было дочерей; а княгиня понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в
того, кто не
захочет жениться, или в
того, кто не годится в мужья.
— Но я только
того и
хотел, чтобы застать вас одну, — начал он, не садясь и не глядя на нее, чтобы не потерять смелости.
— Давайте сейчас попробуем, графиня, — начал он; но Левин
хотел досказать
то, что он думал.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и
хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на
то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Но
хотя Вронский и не подозревал
того, что говорили родители, он, выйдя в этот вечер от Щербацких, почувствовал, что
та духовная тайная связь, которая существовала между ним и Кити, утвердилась нынешний вечер так сильно, что надо предпринять что-то.
— Я не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая
тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё
хотят дать почувствовать что-то…
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в
том отчета, не любил ее,
хотя по понятиям
того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог себе представить других к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных, и
тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли.
Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до
того, приедет или не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не
хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и
то ее радовала мысль о
том, как она выскажет,
то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде
того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное
то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу,
хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Анна была не в лиловом, как
того непременно
хотела Кити, а в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью.
И странно
то, что
хотя они действительно говорили о
том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о
том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между
тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити.
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем
те люди, которые презирали его. Он не был виноват в
том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда
хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
— Если
хочешь знать всю мою исповедь в этом отношении, я скажу тебе, что в вашей ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни
той, ни другой стороны. Вы оба неправы. Ты неправ более внешним образом, а он более внутренно.
— Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового судьи, когда ее судили за
то, что она
хотела уйти из дома разврата, никто не говорил вы. Боже мой, что это за бессмыслица на свете! — вдруг вскрикнул он. — Эти новыя учреждения, эти мировые судьи, земство, что это за безобразие!
— На
том свете? Ох, не люблю я
тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь.
Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь решил про себя, что, для
того чтобы чувствовать себя вполне правым, он,
хотя прежде много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет позволять себе роскоши.
Дом был большой, старинный, и Левин,
хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили
тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Но в
ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала волнение при мысли о Вронском и уезжала скорее, чем
хотела, только для
того, чтобы больше не встречаться с ним.
Она видела, что Алексей Александрович
хотел что-то сообщить ей приятное для себя об этом деле, и она вопросами навела его на рассказ. Он с
тою же самодовольною улыбкой рассказал об овациях, которые были сделаны ему вследствие этого проведенного положения.
Баронесса надоела, как горькая редька, особенно
тем, что всё
хочет давать деньги; а есть одна, он ее покажет Вронскому, чудо, прелесть, в восточном строгом стиле, «genre рабыни Ребеки, понимаешь».
Ей попробовали рассказывать, что говорил доктор, но оказалось, что,
хотя доктор и говорил очень складно и долго, никак нельзя было передать
того, что он сказал. Интересно было только
то, что решено ехать за границу.
Казалось, очень просто было
то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что
хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле, покраснела и быстро зашевелила пальцами, сжимая
то тою,
то другою рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли знала эту манеру сестры перехватывать руками, когда она приходила в горячность; она знала, как Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить много лишнего и неприятного, и Долли
хотела успокоить ее; но было уже поздно.
— Что, что ты
хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. —
То, что я была влюблена в человека, который меня знать не
хотел, и что я умираю от любви к нему? И это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не
хочу я этих сожалений и притворств!
Долли, с своей стороны, поняла всё, что она
хотела знать; она убедилась, что догадки ее были верны, что горе, неизлечимое горе Кити состояло именно в
том, что Левин делал предложение и что она отказала ему, а Вронский обманул ее, и что она готова была любить Левина и ненавидеть Вронского.
Кити замялась; она
хотела далее сказать, что с
тех пор, как с ней сделалась эта перемена, Степан Аркадьич ей стал невыносимо неприятен и что она не может видеть его без представлений самых грубых и безобразных.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в
том, что она говорила
хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
— Я часто думаю, что мужчины не понимают
того, что неблагородно, а всегда говорят об этом, — сказала Анна, не отвечая ему. — Я давно
хотела сказать вам, — прибавила она и, перейдя несколько шагов, села у углового стола с альбомами.
Он видел, что она говорит
то, что принуждает себя сказать, но не
то, чего
хочет.
Теперь же,
хотя убеждение его о
том, что ревность есть постыдное чувство и что нужно иметь доверие, и не было разрушено, он чувствовал, что стоит лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знал, что надо делать.
— Я
хочу предостеречь тебя в
том, — сказал он тихим голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
Алексей Александрович помолчал и потер рукою лоб и глаза. Он увидел, что вместо
того, что он
хотел сделать,
то есть предостеречь свою жену от ошибки в глазах света, он волновался невольно о
том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной.
Но каждый раз, как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что
тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил с ней совсем не
то и не
тем тоном, каким
хотел говорить.
Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами
того чувства стыда, радости и ужаса пред этим вступлением в новую жизнь и не
хотела говорить об этом, опошливать это чувство неточными словами.
Хотя многие из
тех планов, с которыми он вернулся в деревню, и не были им исполнены, однако самое главное, чистота жизни, была соблюдена им.
Еще в феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о
том, что здоровье брата Николая становится хуже, но что он не
хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться с доктором и ехать на воды за границу.
Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим последствием только
то, что оба проголодавшиеся приятеля, подсев к закуске, наелись хлеба с маслом, полотка и соленых грибов, и еще
то, что Левин велел подавать суп без пирожков, которыми повар
хотел особенна удивить гостя.
— Я велел заложить,
хотя недалеко; а
то пешком пройдем?
Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о болезни Кити и планах Щербацких, и,
хотя ему совестно бы было признаться в этом,
то, что он узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более приятно потому, что больно было ей,
той, которая сделала ему так больно. Но, когда Степан Аркадьич начал говорить о причинах болезни Кити и упомянул имя Вронского, Левин перебил его.
— Да на кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело,
хотя чувствовал, что Левин под именем
тех, кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На кого ты?
Хотя многое и неправда, что ты говоришь про Вронского, но я не про
то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте поехал бы со мной в Москву и…
Он думал о
том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он
хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.