Неточные совпадения
«Ишь
ведь взяло его…» — ворчал Зотушка, когда конец мокрого запора наконец поддался его усилиям
и выдвинулся настолько, что можно было отворить маленькие ворота.
— Ох, нельзя, милушка!
Ведь только он едва успел выправиться, а как попадет к Шабалиным — непременно Вукол Логиныч его водкой поить станет. Уж это сколько разов бывало,
и не пересчитаешь!.. Лучше я Архипа спосылаю… По пути
и забежит, от Пятовых-то.
—
Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это было… Вот он, штегерь-то,
и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить, а тут смерть пришла… ну, я тебя
и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех…
и старуху свою заставь… в скиты посылай…
— Да
ведь и мне настоящую жилку не дадут разрабатывать? — заметил Брагин, слушавший эту исповедь с побледневшим лицом.
Ведь эта шельма Окся всегда была настоящим яблоком раздора для полдневских старателей,
и из-за нее происходили самые ожесточенные побоища: Маркушку тузил за Оксю
и рыжий детина с оловянными глазами,
и молчаливый мужик в шапке,
и хромой мужичонка, точно так же как
и он, Маркушка, тузил их всех при удобном случае, а все они колотили Оксю за ее изменчивое сердце
и неискоренимую страсть к красным платкам
и козловым ботинкам.
— Нам невозможно без водки… — отрезал кривой мужичонко. — Так
ведь, Кайло? Вот
и Пестерь то же самое скажет…
— А бабушка-то?.. Да она тебе все глаза выцарапает, а меня на поклоны поставит. Вот тебе
и на саночках прокатиться… Уж
и жисть только наша! Вот Феня Пятова хоть на ярмарку съездила в Ирбит, а мы все сиди да посиди… Только
ведь нашему брату
и погулять что в девках; а тут вот погуляй, как цепная собака. Хоть бы ты меня увез, Алешка, что ли… Ей-богу! Устроили бы свадьбу-самокрутку,
и вся тут. В Шабалинских скитах старики кого угодно сводом свенчают.
— Ой, врешь, по роже твоей вижу, что врешь…
Ведь ты обмануть меня хочешь? А потом хвастаться будешь: левизора, дескать, облапошил… Ну, голубчик, распоясывайся, что
и как. Я человек простой, рубаха-парень. Семен!
Ему сделалось гадко
и совестно, хотелось выгнать всю эту пьяную ораву из своего дома; но
ведь здесь был Порфир Порфирыч, а не уважить Порфира Порфирыча — значит, прощай
и жилка.
Ведь он давеча обидел ее во дворе, когда кричал на нее
и даже топал ногами.
Ведь с ним никто
и никогда не говорил, да он
и не в состоянии был слушать такие благочестивые разговоры, потому что представлял собой один сплошной грех.
— А
ведь ты верно сказала, Марфуша. Жили мы, никому не мешали
и теперь не мешаем, а тут на-кася, какая притча стряслась! С чужими-то завсегда легче жить, чем со своими.
— Что вы это говорите, Татьяна Власьевна?.. У вас теперь
и замениться есть кем: две снохи в доме… Мастерицы-бабочки, не откуда-нибудь взяты! Особенно Ариша-то…
Ведь Агнея Герасимовна первая у нас затейница по всему Белоглинскому, ежели разобрать. Против нее разе только у вас состряпают, а в других прочих домах далеко не вплоть.
— Это вы справедливо, Татьяна Власьевна… Точно, что наша Марфа Петровна целый дом ведет, только
ведь все-таки она чужой человек, ежели разобрать. Уж ей не укажи ни в чем, а боже упаси, ежели поперешное слово сказать. Склалась, только ее
и видел. К тем же Шабалиным уйдет, ей везде дорога.
— Вот мы
и поздравим старушку соборне, — кричал Вукол Логиныч, хлопая Татьяну Власьевну по плечу. — Так
ведь, отец Крискент?.. Я хоть
и не вашей веры, а выпить вместе не прочь…
—
Ведь их надо будет оставить обедать, — соображала Татьяна Власьевна, считая гостей по пальцам. — Ох, горе мое, а у нас
и стряпни никакой не заведено!..
Ведь наживается же Шабалин
и другие, а чем он, Брагин, грешнее этих других?
— Чтой-то, милушка, какой ты скупой стал! — мягко упрекала сына Татьяна Власьевна. —
Ведь Маркушка не чужой нам, можно его успокоить… Да
и недолго он натянет: доживет не доживет до полой воды!
—
И в самом-то деле, что это мы больно раскошелились?.. — удивлялась Татьяна Власьевна, точно просыпаясь от какого-то долгого сна. —
Ведь Шабалины не кормят всяких пропойцев, да не хуже других живут…
— Ах, мамынька, мамынька! Да разве Маркушка сам жилку нашел?
Ведь он ее вроде как украл у Кутневых; ну а Господь его не допустил до золота… Вот
и все!.. Ежели бы Маркушка сам отыскал жилку, ну, тогда еще другое дело. По-настоящему, ежели
и помочь кому, так следовало помочь тем же Кутневым… Натурально, ежели бы они в живности были, мамынька.
— Все перемерли, все!.. — с какой-то радостью подхватила старуха
и после короткого раздумья прибавила: — А
ведь ты верно, милушка, насчет Маркушки-то все обсказал…
— Ничего, милушка, потерпи, — отвечала Татьяна Власьевна. — В самом-то деле,
ведь у нас не золотые горы, — где взять-то для всех?.. По своей силе помогаем, а всех не ублаготворишь. Царь богаче нас, да
и тот всем не поможет…
— Я
ведь не о себе, братец… Польстились вы на золото, — как бы старых пожитков не растерять.
И вы, мамынька, тоже… Послушайте меня, дурака.
— А
ведь это точно… да! — согласился о. Крискент
и, приподняв брови, глубокомысленно прибавил: — Может, это даже тебе на пользу Господь посылает испытание, Зотей Евстратыч… Судьбы Божии неисповедимы.
Ведь люди-то, люди-то какие: все на подбор, особенно адвокаты
и разные инженеры.
Ведь чего только
и наговорят, Татьяна Власьевна…
— Нет уж, Марфа Петровна, начала — так все выкладывай, — настаивала Татьяна Власьевна, почерневшая от горя. — Мы тут сидим в своих четырех стенах
и ничем-ничего не знаем, что люди-то добрые про нас говорят. Тоже
ведь не чужие нам будут — взять хоть Агнею Герасимовну… Немножко будто мы разошлись с ними, только это особь статья.
— Вот я это-то
и думаю, Марфа Петровна:
ведь у Михалки с Архипом
и денег сроду своих не бывало, отец их не потачит деньгами-то. А что приисковые-то расчеты, так
ведь сам отец их подсчитывает, через его руки всякая копеечка проходит.
— Ну, Ариша, так вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька мне все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы раньше не таили ничего, тогда бы ничего
и не было… Так
ведь? Вот я с тобой
и хочу поговорить, потому как я тебя всегда любил… Да-а. Одно тебе скажу: никого ты не слушай, окромя меня,
и все будет лучше писаного. А что там про мужа болтают — все это вздор… Напрасно только расстраивают.
— Я
ведь и сама то же самое думаю, — заговорила Марфа Петровна, переходя в другой тон. —
И раньше я вам говорила… Все это Савины да Колобовы придумывают.
Татьяна Власьевна заметила, что в последнее время между Гордеем Евстратычем
и Аленой Евстратьевной завелись какие-то особенные дела. Они часто о чем-то разговаривали между собой потихоньку
и сейчас умолкали, когда в комнату входила Татьяна Власьевна. Это задело старуху, потому что чего им было скрываться от родной матери. Не чужая
ведь, не мачеха какая-нибудь. Несколько раз Татьяна Власьевна пробовала было попытать модницу, но та была догадлива
и все увертывалась.
— Да, да… — лепетал о. Крискент, разыгрывая мелодию на своих пуговицах. — А меня-то вы забыли, Татьяна Власьевна? Помните, как Нил-то Поликарпыч тогда восстал на меня…
Ведь я ему духовный отец, а он как отвесит мне про деревянных попов. А ежели разобрать, так из-за кого я такое поношение должен был претерпеть? Да… Я говорю, что богатство — испытание. Ваше-то золото
и меня достало, а я претерпел
и вперед всегда готов претерпеть.
— Гордей Евстратыч собирается себе дом строить, — рассказывала Татьяна Власьевна, — да все еще ждет, как жилка пойдет. Сначала-то он старый-то, в котором теперь живем, хотел поправлять, только подумал-подумал
и оставил. Не поправить его по-настоящему, отец Крискент. Да
и то сказать,
ведь сыновья женатые, детки у них; того
и гляди, тесно покажется — вот он
и думает новый домик поставить.
Ведь сама Татьяна Власьевна пожалует, а у ней глазок-смотрок, только взглянет
и всякую неполадку насквозь увидит.
Ведь только бы
и всего?..
Не выродок
ведь Нюшка-то моя, не недоносок какой, да
и одна дочка у родимого батюшки…
Ведь новые-то благоприятели к золоту нашему льнут — видим
и это…
— Велика беда… — говорила модница в утешение Фене. —
Ведь ты не связана! Силком тебя никто не выдает… Братец тогда навеселе были, ну
и ты тоже завела его к себе в спальню с разговорами, а братец хоть
и старик, а еще за молодого ответит. Вон в нем как кровь-то заходила… Молодому-то еще далеко до него!.. Эти мужчины пребедовые, им только чуточку позволь… Они всегда нашей женской слабостью пользуются. Ну, о чем же ты кручинишься-то? Было да сплыло,
и весь сказ…
— В том-то
и дело, что не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то
и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с рук за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я
ведь все видела тогда… Не бери на свою душу греха!..
— Так…
Ведь он уговаривал Феню, ну
и тебя уговорит. Я не таюсь ни от кого, мамынька…
— Как знаешь, мамынька… — проговорил он, едва сдерживаясь. — Только
ведь мы
и так обвенчаемся, ежели ты будешь препятствовать. Так
и знай… Я к тебе еще зайду.
Только Гордей Евстратыч заикнется, а Владимир Петрович
и пошел писать, да
ведь так все расскажет, что Гордей Евстратыч только глазами захлопает: у него в голове читает, как по книге, да еще прибавит от себя всегда такое, что Гордей Евстратыч диву только дается, как он сам-то раньше этого не догадался…
Ведь вам подчас очень невесело приходится,
и я знаю отчего.
— Вот каков у тебя муженек-то! — рассказывал Гордей Евстратыч безответной Арише о подвигах Михалки. — А мне тебя жаль, Ариша… Совсем напрасно ты бедуешь с этим дураком. Я его за делом посылаю в город, а он там от арфисток не отходит. Уж не знаю, что
и делать с вами! Выкинуть на улицу, так
ведь с голоду подохнете вместе
и со своим щенком.
— Я тебе покажу, подлец, спокойно… У!.. стракулист поганый!.. Думаешь, я на тебя суда не найду? Не-ет, найду!.. Последнюю рубаху просужу, а тебя добуду… Спокойно!.. Да я… А-ах, Владимир Петрович, Владимир Петрович!.. Где у тебя крест-то?..
Ведь ты всю семью по миру пустил… всех… Теперь
ведь глаз нельзя никуда показать… срам!.. Старуху
и ту по миру пустил… Хуже ты разбойника
и душегубца, потому что тот хоть разом живота решит
и шабаш, а ты… а-ах, Владимир Петрович, Владимир Петрович!
— А я насчет того, Мосей Мосеич, что не будет ли вашей милости насчет моих-то кабаков… Что они вам: плюнуть,
и все тут, а мне
ведь чистое разоренье, по миру идти остается. Уж, пожалуйста, Мосей Мосеич…
Эти бурные сцены обыкновенно заканчивались примирением,
и Варвара Тихоновна еще успевала выпросить себе какой-нибудь ценный подарок, а за синяками
и зуботычинами она не гналась, хотя всегда
и высказывала очень логично ту мысль, что
ведь она не законная жена, чтобы ее полосовать как корову.
С другой стороны,
ведь про всех банкротов болтают всегда одно
и то же, то есть о спрятанных деньгах, — значит, на такую болтовню
и внимания обращать не стоит, благо никто не знал о том, как покойный милушка передавал ей деньги.
Ведь не чужие вы мне, вот я
и скрутилась к вам.
— А я
ведь к вам неспроста приехала-то, мамынька, — объявила Алена Евстратьевна, пожив в Белоглинском с неделю
и успев побывать везде.