Неточные совпадения
«
А все золото поднимает… — подумал невольно Брагин, щупая лежавшую за пазухой жилку. — Вуколу-то Логинычу красная цена расколотый грош, да
и того напросишься,
а вон какую хоромину наладил! Кабы этакое богачество да к настоящим рукам… Сказывают, в одно нонешнее лето заробил он на золоте-то тысяч семьдесят…
Вот лошадь-то какая — зверь зверем».
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!..
Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это было…
Вот он, штегерь-то,
и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить,
а тут смерть пришла… ну, я тебя
и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех…
и старуху свою заставь… в скиты посылай…
— Думал я про Шабалина… — заговорил Маркушка после тяжелой паузы. — Он бы икону снял со стены… да я-то ему, кровопивцу, не поверю… тоже
вот и другим…
А тебя я давно знаю, Гордей Евстратыч… особливо твою мамыньку, Татьяну Власьевну… ее-то молитва доходнее к Богу… да. Так ты не хочешь Исусовой молитвой себя обязать?
—
А вот как ее искать… Ступай по нашей Полуденке кверху… верстах в пяти в нее падает речка Смородинка… по Смородинке подашься тоже кверху,
а в самой верхотине стоит гора Заразная… от Смородинки возьми на Заразную… тут пойдет увал… два кедра увидишь… тут тебе
и жилка…
—
А у Вукола вон какой домина схлопан — небось, не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье,
а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь за родительские молитвы счастье посылает… Тоже
и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну,
и ты кануны будешь говорить. Грешный человек,
а душа-то в нем христианская.
Вот и будем замаливать его грехи…
—
А я
вот что тебе скажу, милушка… Жили мы, благодарение Господу, в достатке, все у нас есть, люди нас не обегают: чего еще нам нужно?
Вот ты еще только успел привезти эту жилку в дом, как сейчас
и начал вздорить… Разве это порядок? Мать я тебе или нет? Какие ты слова с матерью начал разговаривать?
А все это от твоей жилки… Погляди-ко, ты остребенился на сватьев-то… Я своим умом так разумею, что твой Маркушка колдун,
и больше ничего. Осиновым колом его надо отмаливать,
а не сорокоустом…
— Ах, уж это вы даже совсем напрасно, Татьяна Власьевна: на золоте не может быть никакого заклятья, потому что это плод земли,
а Бог велел ей служить человеку на пользу…
Вот она
и служит, Татьяна Власьевна! Только каждому своя часть,
и всякий должен быть доволен своей частью… Да!..
—
А по моему глупому разуму, Гордей Евстратыч, неладное вы затеяли…
Вот что!.. Жили, слава богу,
и без жилки, проживем
и теперь… От этого золота один грех…
—
И вот попомните мое слово, Пелагея Миневна, — выкрикивала Марфа Петровна, страшно размахивая руками, — непременно все они возгордятся
и нас за соседей не будут считать. Уж это верно! Потому как мы крестьянским товаром торгуем,
а они золотом, — компанию будут водить только с становым да с мировым…
— Ох, не говорите, Пелагея Миневна: враг горами качает,
а на золото он
и падок… Я давеча ничего не сказала Агнее Герасимовне
и Матрене Ильиничне — ну, родня, свои люди, —
а вам скажу.
Вот сами увидите… Гордей Евстратыч
и так вон как себя держит высоко;
а с тысячами-то его
и не достанешь. Дом новый выстроят, платья всякого нашьют…
—
А бабушка-то?.. Да она тебе все глаза выцарапает,
а меня на поклоны поставит.
Вот тебе
и на саночках прокатиться… Уж
и жисть только наша!
Вот Феня Пятова хоть на ярмарку съездила в Ирбит,
а мы все сиди да посиди… Только ведь нашему брату
и погулять что в девках;
а тут
вот погуляй, как цепная собака. Хоть бы ты меня увез, Алешка, что ли… Ей-богу! Устроили бы свадьбу-самокрутку,
и вся тут. В Шабалинских скитах старики кого угодно сводом свенчают.
— То-то, был грех. Знаю я вас всех, насквозь знаю! — загремел Порфир Порфирыч, вскакивая с дивана
и принимаясь неистово бегать по комнате. — Все вы боитесь меня как огня, потому что я честный человек
и взяток не беру… Да! Десять лет выслужил, у другого сундуки ломились бы от денег,
а у меня, кроме сизого носа да затвердения печенки, ничего нет…
А отчего?..
Вот ты
и подумай.
Зотушка только покачал своей птичьей головкой от умиления, — он был совсем пьян
и точно плыл в каком-то блаженном тумане. Везде было по колено море. Теперь он не боялся больше ни грозной старухи, ни братца. «Наплевать… на все наплевать, — шептал он, делая такое движение руками, точно хотел вспорхнуть со стула. — Золото, жилка… плевать!.. Кругом шестнадцать вышло,
вот тебе
и жилка… Ха-ха!..
А старуха-то, старуха-то как похаживает!» Закрыв рот ладонью, Зотушка хихикал с злорадством идиота.
Так год за год
и тянулось дело,
а я поковыривал свою жилку, что-ничто, пока не доковырялся
вот до чего…
— Нет, уж этому не бывать, мамынька! — решительно заявил Гордей Евстратыч. — Потому как нам приказчик совсем не подходящее дело; день он в лавке,
а ночью куда мы его денем? То-то
вот и есть… Мужики все на прииске,
а дома снохи молодые, дочь на возрасте.
— Танцевать не танцевать,
а в люди показаться совестно. Такие у попов страшные бывают… Славный!.. Я ему
вот когда-нибудь так в шею накладу, —
вот тебе
и славный!
— Ах, голубушка Татьяна Власьевна,
а вот мне так
и замениться-то некем… — перешла в минорный тон Пелагея Миневна, делая то, что в периодах называется понижением. — Плохая стала, Татьяна Власьевна, здоровьем сильно скудаюсь, особливо к погоде… Поясницу так ломит другой раз — страсти!..
А дочерей не догадалась наростить,
вот теперь
и майся на старости лет…
—
А вот соберемся как-нибудь… Спасибо, что нас грешных не забываете, Пелагея Миневна. Нынче как-то
и не применишься к людям… Гордость всех одолела…
—
А я печку не буду ломать, — продолжал Гордей Евстратыч, отвечая самому себе, —
вот полы перестлать или потолки раскрасить — это можно. Там из мебели что поправить, насчет ковров — это все сделаем не хуже других…
А по осени можно будет
и дом заложить по всей форме.
—
Вот мы
и поздравим старушку соборне, — кричал Вукол Логиныч, хлопая Татьяну Власьевну по плечу. — Так ведь, отец Крискент?.. Я хоть
и не вашей веры,
а выпить вместе не прочь…
— Ах, мамынька, мамынька! Да разве Маркушка сам жилку нашел? Ведь он ее вроде как украл у Кутневых; ну
а Господь его не допустил до золота…
Вот и все!.. Ежели бы Маркушка сам отыскал жилку, ну, тогда еще другое дело. По-настоящему, ежели
и помочь кому, так следовало помочь тем же Кутневым… Натурально, ежели бы они в живности были, мамынька.
Тоже
вот и невестки кручинятся по своим-то, сильно кручинятся,
а чем им поможешь?
— Да
и гости такие, что нам носу нельзя показать,
и баушка запирает нас всех на ключ в свою комнату.
Вот тебе
и гости… Недавно Порфир Порфирыч был с каким-то горным инженером, ну, пили, конечно,
а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на руках вынесли из повозки, да
и после добудиться не могли: так сонного
и уволокли опять в повозку.
—
А тот след, Татьяна Власьевна, — отвечал осанистый старик Сорокин, разглаживая свою русую бороду, — летела жар-птица из зеленого сада да ронила золотое перо около вашего двора —
вот тебе
и первый след…
— Я грешный человек, мамынька, да про себя… — смиренно продолжал Зотушка, помаленьку отступая к дверям. — Других не обижаю;
а братец разогнал всех старых знакомых, теперь меня гонит,
а будет время —
и вас, мамынька, выгонит… Я-то не пропаду: нам доброго не изжить еще,
а вот вы-то как?..
—
И выходишь дура, если перечишь отцу. Я к тебе с добром,
а ты ко мне… Погоди,
вот в Нижний с Вуколом поедем, такой тебе оттуда гостинец привезу, что глаза у всех разбегутся.
— На всех приисках одна музыка-то… — хохотал пьяный Шабалин, поучая молодых Брагиных. —
А вы смотрите на нас, стариков, да
и набирайтесь уму-разуму. Нам у золота да не пожить — грех будет… Так, Архип? Чего красной девкой глядишь?.. Постой,
вот я тебе покажу, где раки зимуют.
А еще женатый человек… Ха-ха! Отец не пускает к Дуне, так мы десять их найдем.
А ты, Михалко?.. Да
вот что, братцы, что вы ко мне в Белоглинском не заглянете?.. С Варей вас познакомлю, так она вас арифметике выучит.
— Ладно, ладно… Ты
вот за Нюшей-то смотри, чего-то больно она у тебя хмурится, да
и за невестками тоже. Мужик если
и согрешит, так грех на улице оставит,
а баба все домой принесет. На той неделе мне сказывали, что Володька Пятов повадился в нашу лавку ходить, когда Ариша торгует… Может, зря болтают только, — бабенки молоденькие.
А я за ребятами в два глаза смотрю, они у меня
и воды не замутят.
—
Вот я это-то
и думаю, Марфа Петровна: ведь у Михалки с Архипом
и денег сроду своих не бывало, отец их не потачит деньгами-то.
А что приисковые-то расчеты, так ведь сам отец их подсчитывает, через его руки всякая копеечка проходит.
— Истинная правда, Марфа Петровна.
Вот этого
и я в разум никак не возьму! Зачем чужим-то людям про свою беду рассказывать до время?
А тут еще в своей-то семье расстраивают.
—
Вот,
вот, Татьяна Власьевна… Вместо того чтобы прийти к вам или вас к себе позвать да все
и обсудить заодно, они все стороной ладят обойти, да еще невесток-то ваших расстраивают.
А вы то подумайте, разве наши-то ребята бросовые какие? Ежели бы
и в самом деле грех какой вышел, ну по глупости там или по малодушию, так Агнее-то Герасимовне с Матреной Ильиничной не кричать бы на весь Белоглинский завод,
а покрыть бы слухи да с вами бы беду
и поправить.
— Ах, Татьяна Власьевна, Татьяна Власьевна…
А если они все в ослеплении свои поступки поступают? Можно сказать, из зависти к вашему богатству все
и дело-то вышло…
Вот и рады случаю придраться к вам!
— Ну, Ариша, так
вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька мне все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы раньше не таили ничего, тогда бы ничего
и не было… Так ведь?
Вот я с тобой
и хочу поговорить, потому как я тебя всегда любил… Да-а. Одно тебе скажу: никого ты не слушай, окромя меня,
и все будет лучше писаного.
А что там про мужа болтают — все это вздор… Напрасно только расстраивают.
—
Вот теперь
и полюбуйся… — корила свою модницу Татьяна Власьевна, — на кого стала наша-то Нюша похожа? Бродит по дому, как омморошная… Отец-то шубку вон какую привез из Нижнего,
а она
и поглядеть-то на нее не хочет. Тоже
вот Зотушка… Хорошо это нам глядеть на него, как он из милости по чужим людям проживается? Стыдобушка нашей головушке,
а чья это работа? Все твоя, Аленушка…
—
А я о себе никогда не забочусь, Татьяна Власьевна, много ли мне нужно?
А вот когда дело коснется о благопопечении над своими духовными чадами — я тогда неутомим, я… Теперь взять хотя ваше дело. Я часто думаю о вашей семье
и сердечно сокрушаюсь вашими невзгодами. Теперь
вот вас беспокоит душевное состояние вашего сына, который подпал под влияние некоторых несоответствующих людей
и, между прочим, под влияние Алены Евстратьевны.
—
А я тебе
вот что скажу, отец Крискент… Все у нас было ладно,
а ты заводишь смуту
и свары… Для брагинского-то золота ты всех нас разгонишь из новой церкви… Да!
А помнишь, что апостол-то сказал: «Вся же благообразна
и по чину вам да бывают». Значит, ежели есть староста
и кандидат в старосты, так нечего свои-то узоры придумывать. Так
и знай, отец Крискент.
— Да, да…
А Гордея-то Евстратыча, может,
и то еще смутило, что Зотушка-то теперь у Пятовых живет… Приютили они его,
а Гордею-то Евстратычу совестно против них,
вот он
и хочет выправиться за один раз… Да
и Алена-то Евстратьевна тут же подвернулась…
— Я еще у тебя, Феня, в долгу, — говорил Гордей Евстратыч, удерживая на прощанье в своей руке руку Фени. — Знаешь за что? Если ты не знаешь, так я знаю… Погоди, живы будем, в долгу у тебя не останемся. Добрая у тебя душа,
вот за что я тебя
и люблю. Заглядывай к нам-то чаще,
а то моя Нюша совсем крылышки опустила.
— Знаю, все знаю, чего
и вы не знаете. Да…
А мне тебя жаль, Феня, касаточка,
вот как жаль.
— Помните, Гордей Евстратыч, как вы мне тогда сказали про великое слово о Нюше…
Вот я хочу поговорить с вами о нем. Зачем вы ее губите, Гордей Евстратыч? Посмотрите, что из нее сталось в полгода: кукла какая-то,
а не живой человек… Ежели еще так полгода пройдет, так, пожалуй, к весне
и совсем она ноги протянет. Я это не к тому говорю, чтобы мне самой очень нравился Алексей… Я
и раньше смеялась над Нюшей, ну, оно вышло вон как. Если он ей нравится, так…
— Так
и отдать ее Алешке? — докончил Гордей Евстратыч
и тихо так засмеялся. — Так
вот зачем ты меня завела в свою горницу… Гм… Ежели бы это кто мне другой сказал,
а не ты, так я… Ну, да что об этом говорить. Может, еще что на уме держишь, так уж говори разом,
и я тебе разом ответ дам.
— Есть
и еще, Гордей Евстратыч… — заговорила она уже смелее. — Помните, как вы ссорились с тятенькой? Ну, кому от этого легче было, — никому.
А помирились —
и всем праздник.
Вот как Святки-то отгуляли…
— Ну, так я попрямее тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы была у него молодая жена, все шло бы как по маслу… Я
и невесту себе присмотрел, только
вот с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может, думаю, стар для нее покажусь…
А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на руках бы ее носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
— Нет, я-то как затмилась… — с тоской повторяла про себя Татьяна Власьевна, когда Феня рассказала ей все начисто, ничего не утаив. — Где у меня глаза-то раньше были?
И хоть бы даже раз подумала про Гордея Евстратыча, чтобы он отколол такую штуку…
Вот тебе
и стишал!.. Он вон какие узоры придумал… Ах, грехи, грехи!.. У самого внучки давно,
а он — жениться…
—
Вот и проговорилась… Любая пойдет, да еще с радостью,
а Гордей Евстратыч никого не возьмет, потому что все эти любые-то на его золото будут льститься.
А тебя-то он сызмальства знает, знает, что не за золото замуж будешь выходить… Добрая, говорит, Феня-то, как ангел, ей-богу…
— Бог тебя простит,
а я еще подумаю, — отвечала Татьяна Власьевна. — Ты меня хотел убить, Гордей Евстратыч, да Господь не допустил тебя. Знаю, кто тебя наущал… все знаю.
И вот мой сказ тебе: чтобы Алены Евстратьевны
и духу не было
и чтобы напредки она носу сюда не смела показывать…
Зотушка наклонился к руке Фени,
и на эту горячую руку посыпались из его глаз крупные слезы…
Вот почему он так любил эту барышню Феню
и она тоже любила его!..
Вот почему он сердцем слышал сгущавшуюся над ее головой грозу, когда говорил, что ей вместе с бабушкой Татьяной будут большие слезы…
А Феню точно облегчило невольно сделанное признание. Она дольше обыкновенного осталась в сознании
и ласкала своего дядю, как ушибившегося ребенка.
—
Вот с отцом Крискентом
и приходи, бабушка, — говорил Шабалин. — Мы хоть
и не одной веры,
а не ссорились еще… Так, отец Крискент?
— Ну, ну… Экая ты, бабушка, упрямая!
А я еще упрямее тебя… Отчего ты не покажешь нам невесток своих
и внучку? Знаю, что красавицы…
Вот мы с красавицами
и будем обедать. Я толстеньких люблю, бабушка…
А Дуня у вас как огурчик. Я с ней хороводы водил на Святках…
И Ариша ничего.
— Одолжила, нечего сказать: я с своей супругой… Ха-ха!.. Бабушка, да ты меня уморить хочешь. Слышишь, Вукол: мне приехать с супругой!.. Нет, бабушка, мы сегодня все-таки будем обедать с твоими красавицами… Нечего им взаперти сидеть.
А что касается других дам, так
вот отец Крискент у нас пойдет за даму, пожалуй,
и Липачек.