Неточные совпадения
Значит, можно так рассуждать, что вся поездка Евгения Константиныча есть
дело тетюевских рук, а может быть, заодно с ним орудуют Вершинин
и Майзель, на которых никогда нельзя надеяться: продадут…
—
И опять глупо: этакую новость сообщил! Кто же этого не знает… ну, скажите, кто этого не знает?
И Вершинину,
и Майзелю,
и Тетюеву,
и всем давно хочется столкнуть нас с места; даже я за вас не могу поручиться в этом случае, но это — все пустяки
и не в том
дело. Вы мне скажите: кто эта особа, которая едет с Блиновым?
Растения были слабостью Раисы Павловны,
и она каждый
день по нескольку часов проводила в саду или лежала на своей веранде, откуда открывался широкий вид на весь сад, на заводский пруд, на деревянную раму окружавших его построек
и на далекие окрестности.
Выеденное яйцо — вернее, болтун —
и дело с концом.
И так во всем: в общественной деятельности, в своей профессии, особенно в личных
делах.
Афанасья, худая
и длинная особа, с костлявыми руками
и узким злым лицом, молча принялась за
дело.
— Ах, да… Виноват, я совсем не заметил тебя, — рассеянно проговорил Платон Васильич. — Я что-то хуже
и хуже вижу с каждым
днем… А ты выросла. Да… Совсем уж взрослая барышня, невеста. А что папа? Я его что-то давно не вижу у нас?
— Итак, драгоценнейший Николай Карлыч,
дни наши сочтены,
и воздается коемуждо поделом его…
— Да что вам дался этот генерал Блинов? — закончил Прозоров уже пьяным языком. — Блинов… хе-хе!.. это великий человек на малые
дела… Да!.. Это… Да ну, черт с ним совсем! А все-таки какое странное совпадение обстоятельств:
и женщина в голубых одеждах приходила утру глубоку… Да!.. Чер-рт побери… Знает кошка, чье мясо съела. А мне плевать.
В отношениях с женщинами Прозоров держал себя очень свободно, а тут его точно враг попутал: в одно прекрасное утро он женился на сочувствовавшей ему девушке, точно для того только, чтобы через несколько
дней сделать очень неприятное открытие, — именно, что он сделал величайшую
и бесповоротную глупость…
Жена Прозорова скоро разглядела своего мужа
и мирилась с своей мудреной долей только ради детей. Мужа она уважала как пассивно-честного человека, но в его уме разочаровалась окончательно. Так они жили год за годом с скрытым недовольством друг против друга, связанные привычкой
и детьми. Вероятно, они так дотянули бы до естественной развязки, какая необходимо наступает для всякого, но, к несчастью их обоих, выпал новый случай, который перевернул все вверх
дном.
Капля за каплей она прививала девочке свой мизантропический взгляд на жизнь
и людей, стараясь этим путем застраховать ее от всяких опасностей; в каждом
деле она старалась показать прежде всего его черную сторону, а в людях — их недостатки
и пороки.
Настоящее
дело для нее наступило с эпохой освобождения, когда на месте Тетюева водворилась Раиса Павловна,
и Родион Антоныч обязан был представлять массу докладных записок, отдельных мнений, проектов, соображений
и планов.
Целый
день Родиона Антоныча был испорчен: везде
и все было неладно, все не так, как раньше. Кофе был пережарен, сливки пригорели; за обедом говядину подали пересушенную, даже сигара,
и та сегодня как-то немного воняла, хотя Родион Антоныч постоянно курил сигары по шести рублей сотня.
Именно, Прейн назначил внезапную ревизию заводоуправления
и послал за Тетюевым как раз в тот момент, когда старик только что сел обедать — самое священное время тетюевского
дня.
Родион Антоныч тоже потерял свое место
и некоторое время находился совсем не у
дел.
— Ах, да, Родион Антоныч… Что я хотела сказать? Да, да… Теперь другое время,
и вы пригодитесь заводам. У вас есть эта, как вам сказать, ну, общая идея там, что ли…
Дело не в названии. Вы взглянули на
дело широко, а это-то нам
и дорого:
и практика
и теория смотрят на вещи слишком узко, а у вас счастливая голова…
Достаточно сказать, что ни одного
дела по заводам не миновало рук Родиона Антоныча,
и все обращались к нему, как к сказочному волшебнику.
Первым таким
делом было то, что несколько обществ, в том числе
и Кукарское, не захотели принять составленной им уставной грамоты, несмотря ни на какие увещания, внушения
и даже угрозы.
Тогда взялся за эту распрю Родион Антоныч
и покончил ее в несколько
дней: подыскал несколько подходящих старичков, усовестил их, наобещал золотые горы,
и те подмахнули за все общество.
— А Прейн? — отвечала удивленная Раиса Павловна, — Ах, как вы просты, чтобы не сказать больше… Неужели вы думаете, что Прейн привезет Лаптева в пустые комнаты? Будьте уверены, что все предусмотрено
и устроено, а нам нужно позаботиться только о том, что будет зависеть от нас. Во-первых, скажите Майзелю относительно охоты… Это главное. Думаете, Лаптев будет заниматься здесь нашими
делами? Ха-ха… Да он умрет со скуки на третьи сутки.
Горемыкин, несмотря на свои физические немощи
и плохое зрение, всегда сам наблюдал за производившимися работами, а теперь в особенности, потому что
дело было спешное.
Это была слишком своеобразная логика, но Горемыкин вполне довольствовался ею
и смотрел на работу Родиона Антоныча глазами постороннего человека: его
дело — на фабрике; больше этого он ничего не хотел знать.
Понятное
дело, что такая политика вызвала протесты со стороны «заграничных»,
и Тетюев рассчитывался с протестантами по-своему: одних разжаловал в простых рабочих, других, после наказания розгами, записывал в куренную работу, где приходилось рубить дрова
и жечь уголья,
и т. д.
Но
и в самые черные
дни своего существования они не могли расстаться с своим европейским костюмом, с теми модами, какие существовали в
дни их юности…
Это доброе
дело нехорошо было только тем, что оно делалось с специальной целью насолить Тетюеву: пусть он, проповедник гуманных начал
и земского обновления, полюбуется, в лице Прасковьи Семеновны, тятенькиными поступками…
Прасковья Семеновна с годами приобретала разные смешные странности, которые вели ее к тихому помешательству; в господском доме она служила общим посмешищем
и проводила все свое время в том, что по целым
дням смотрела в окно, точно поджидая возвращения дорогих, давно погибших людей.
То ли
дело Аннинька —
и лицом хуже m-lle Эммы, а фигурка у нее точно на заказ выточена, стройная да гибкая.
Из тумана выступали пока совсем неопределенные фигуры генерала Блинова с его особой
и какой-то балерины Братковской, из-за которой Лаптев откладывает свою поездку на Урал
день за
днем.
Именно по этой дороге Лаптев
и должен был приехать,
и Прасковья Семеновна терпеливо ждала его по целым
дням.
Родион Антоныч раскланялся с дормезом, в котором сидел Братковский,
и уныло побрел к господам музыкантам, размышляя дорогой, куда он
денет эту бесшабашную ораву. Пожалуй, еще стянут что-нибудь… Все это выдумки Прейна: нагнал орду дармоедов, а теперь изволь с ними возиться, когда работы без того по горло.
Значит, что захочет Нина Леонтьевна, ей стоит только передать Братковскому, тот — своей сестре, а эта все
и перевернет в барине вверх
дном.
— Ведь все они до последнего есть каждый
день хотят!.. — восклицал Родион Антоныч, ломая в отчаянии руки. — А тут еще нужно кормить двадцать пять лошадей
и целую свору собак… Извольте радоваться. Ох-хо-хо!..
— Пятнадцать троек! — думала вслух Раиса Павловна, перечитывая телеграмму. — Это целая орда сюда валит. От Петербурга до Москвы сутки, от Москвы до Нижнего сутки, от Нижнего до Казани — двое, от Казани по Волге, потом по Каме
и по Белой — трое суток… Итого, неделя ровно. Да от Белой до Кукарского завода двести тридцать верст — тоже сутки. Через восемь
дней, следовательно, все будут здесь. Слышите, Родион Антоныч?
— Да нам до других заводов
дела нет: там свои управители есть,
и пусть отдуваются. Да Лаптев едва ли
и поедет от нас… Нам придется за всех здесь муку принимать.
Наконец наступил
и роковой восьмой
день.
Теперь они пришли в господский дом с новой надеждой, что с приездом барина наконец уладится
и их
дело.
Когда через пять минут в комнату вбежал встревоженный
и бледный Родион Антоныч,
дело разъяснилось вполне, с самой беспощадной ясностью для всех действующих лиц.
Его гений не знал меры
и границ: в Америке на всемирной выставке он защищал интересы русской промышленности, в последнюю испанскую войну ездил к Дон-Карлосу с какими-то дипломатическими представлениями, в Англии «поднимал русский рубль», в Черногории являлся борцом за славянское
дело, в Китае защищал русские интересы
и т. д.
На Урал Перекрестов явился почти делегатом от горнопромышленных
и биржевых тузов, чтобы «нащупать почву»
и в течение двух недель «изучить русское горное
дело», о котором он будет реферировать в разных ученых обществах, печатать трескучие фельетоны
и входить с докладными записками в каждую официальную щель
и в каждую промышленную дыру.
— Ах, Демид Львович… В этом-то
и шик! Мясо совсем черное делается
и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в
день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.
Генерал пытался было поднять серьезный разговор на тему о причинах общего упадка заводского
дела в России,
и Платон Васильевич навострил уже уши, чтобы не пропустить ни одного слова, но эта тема осталась гласом вопиющего в пустыне
и незаметно перешла к более игривым сюжетам, находившимся в специальном заведовании Летучего.
Посмотрите, как крестится
и шепчет торопливо молитву на сон грядущий Родион Антоныч; в голове кукарского Ришелье работает тысяча валов, колес
и шестерен, перемалывая перепутавшиеся впечатления тревожного
дня.
Луша слышит эту болтовню,
и ей делается страшно в своей комнате, где она напрасно старается углубиться в чтение романа, который ей принес на
днях Яшка Кормилицын.
Лаптев лениво смеется,
и если бы бесцветные «почти молодые люди» видели эту улыбку, они мучительно бы перевернулись в своих постелях, а Перекрестов написал бы целый фельетон на тему о значении случайных фаворитов в развитии русского горного
дела.
Ночь покрывает
и этого магната-заводчика, для которого существует пятьдесят тысяч населения, полмиллиона десятин богатейшей в свете земли, целый заводский округ, покровительственная система, генерал Блинов, во сне грезящий политико-экономическими теориями, корреспондент Перекрестов, имеющий изучить в две недели русское горное
дело,
и десяток тех цепких рук, которые готовы вырвать живым мясом из магната Лаптева свою долю.
Пока Прейн пил чашку кофе с поджаренными сухариками, Раиса Павловна рассказала ему о происках Тетюева
и компании, причем сделала предположение, что
и поездка Лаптева на заводы, по всей вероятности,
дело тетюевских рук. Прейн слушал ее внимательно, как доктор слушает рассказ пациента,
и, прихлебывая из чашки кофе, после каждой паузы повторял свое неизменное «ага». Когда этот длинный рассказ был кончен, Прейн на минуту задумался
и, повертев пальцем около лба, проговорил...
— Да нет же, говорят вам… Право, это отличный план. Теперь для меня все ясно, как
день,
и вы можете быть спокойны. Надеюсь, что я немножко знаю Евгения Константиныча,
и если обещаю вам, то сдержу свое слово… Вот вам моя рука.
В это время прибежал лакей, разыскивавший Прейна по всему дому,
и интересный разговор остался недоконченным. Евгений Константиныч кушали свой утренний кофе
и уже два раза спрашивали Альфреда Осипыча. Прейн нашел своего повелителя в столовой, где он за стаканом кофе слушал беседу генерала на тему о причинах упадка русского горного
дела.