Неточные совпадения
Горничная вышла, осторожно затворив за
собой дверь.
В большие окна врывались пыльными полосами лучи горячего майского солнца; под письменным столом мирно похрапывала бурая легавая собака.
В соседней комнате пробило девять часов. Нет, это было невыносимо!.. Раиса Павловна дернула за сонетку.
Кабинет, где теперь сидела Раиса Павловна, представлял
собой высокую угловую комнату, выходившую тремя окнами на главную площадь Кукарского завода, а двумя
в тенистый сад, из-за разорванной линии которого блестела полоса заводского пруда, а за ним придавленными линиями поднимались контуры трудившихся гор.
Закулисная сторона всякой частной службы,
в особенности заводской, представляет
собой самую ожесточенную борьбу за существование, где каждый вершок вверх делается по чужим спинам.
Схематически изобразить то, что, например, творилось
в иерархии Кукарских заводов, можно так: представьте
себе совершенно коническую гору, на вершине которой стоит сам заводовладелец Лаптев; снизу со всех сторон бегут, лезут и ползут сотни людей, толкая и обгоняя друг друга.
И
в костюме, и
в прическе, и
в манере
себя держать — везде сквозила какая-то фальшивая нота, которая придавала Раисе Павловне непривлекательный вид отжившей куртизанки.
— Именно набиваете ей голову тряпками и разной бабьей философией. Я, по крайней мере, не вмешиваюсь
в ее жизнь и предоставляю ее самой
себе: природа — лучший учитель, который никогда не ошибается…
— Вы? Любили? Перестаньте, царица Раиса, играть
в прятки; мы оба, кажется, немного устарели для таких пустяков… Мы слишком эгоисты, чтобы любить кого-нибудь, кроме
себя, или, вернее сказать, если мы и любили, так любили и
в других самих же
себя. Так? А вы, кроме того, еще умеете ненавидеть и мстить… Впрочем, я если уважаю вас, так уважаю именно за это милое качество.
— Я так спросил… Так вам, значит, нужно выправить через меня справку о Мироне Геннадьиче? Извольте… Во-первых, это очень честный человек — первая беда для вас; во-вторых, он очень умный человек — вторая беда, и, в-третьих, он, к вашему счастью, сам считает
себя умным человеком. Из таких умных и честных людей можно веревки вить, хотя сноровка нужна. Впрочем, Блинов застрахован от вашей бабьей политики… Ха-ха!..
Раиса Павловна просидела
в каморке Прозорова еще с полчаса, стараясь выведать у своего болтливого собеседника еще что-нибудь о таинственной особе. Прозоров
в таких случаях не заставлял
себя просить и принялся рассказывать такие подробности, которые даже не позаботился сколько-нибудь прикрасить для вероятности.
— И заметьте, — импровизировал Прозоров, начиная бегать из угла
в угол, — как нас всех, таких межеумков, заедает рефлексия: мы не сделаем шагу, чтобы не оглянуться и не посмотреть на
себя…
Главное, я сознаю, что такое положение самое распоследнее дело, потому что создается скромным желанием оправить
себя в глазах современников.
А там,
в глубине души, сосет этакий дьявольский червяк: ведь ты умнее других, ведь ты бы мог быть и тем-то, и тем-то, ведь и счастье
себе своими руками загубил.
В манере Майзеля держать
себя с другими, особенно
в резкой чеканке слов, так и резал глаз старый фронтовик, который привык к слепому подчинению живой человеческой массы, как сам умел сгибаться
в кольцо перед сильными мира сего.
Собственно, Прозорова отталкивала та мужицкая закваска, какая порой сказывалась
в Тетюеве: неискренность, хитрость, неуловимое
себе на уме, которое вырабатывалось под давлением крепостного режима целым рядом поколений.
Старик Тетюев был крепкий человек и не допустил бы к
себе в дом ничего легковесного: каждая вещь должна была отслужить minimum сто лет, чтобы добиться отставки.
В заключение Тетюев не без ловкости принялся расспрашивать Прозорова о генерале Блинове, причем Прозоров не заставлял просить
себя лишний раз и охотно повторил то же самое, что утром уже рассказывал Раисе Павловне.
Подойдя к зеркалу, Луша невольно рассмеялась своей патетической реплике. На нее из зеркала с сдвинутыми бровями гневно смотрело такое красивое, свежее лицо, от недавних слез сделавшееся еще краше, как трава после весеннего дождя. Луша улыбнулась
себе в зеркало и капризно топнула ногой
в дырявой ботинке: такая редкая типичная красота требовала слишком изящной и дорогой оправы.
В первый момент вся кровь бросилась
в голову Прозорову, но он сдержал
себя и с принужденной улыбкой спросил: «На каком же основании вы заживо меня хороните, N. N.?» — «Да как вам сказать…
В отношениях с женщинами Прозоров держал
себя очень свободно, а тут его точно враг попутал:
в одно прекрасное утро он женился на сочувствовавшей ему девушке, точно для того только, чтобы через несколько дней сделать очень неприятное открытие, — именно, что он сделал величайшую и бесповоротную глупость…
Прозоров и здесь сыграл самую жалкую, бесхарактерную роль: валялся
в ногах, плакал, рвал на
себе волосы, вымаливая прощение, и, вероятно, добился бы обидного для всякого другого мужчины снисхождения, если бы Раиса Павловна забыла его.
Неудачный декламатор очутился
в положении самого тяжелого рабства, которое он не
в силах был разорвать и которое он всюду таскал за
собой, как каторжник таскает прикованное к ноге ядро.
Самолюбивая до крайности, она готова была возненавидеть свою фаворитку, если бы это было
в ее воле: Раиса Павловна, не обманывая
себя, со страхом видела, как она
в Луше жаждет долюбить то, что потеряла когда-то
в ее отце, как переживает с ней свою вторую весну.
«Она настроена
в особенности против Сахарова», — повторил про
себя Родион Антоныч слова письма.
После этого нравоучения Родион Антоныч поднялся к
себе наверх,
в кабинет, бережно снял камлотовую крылатку, повесил ее
в угол на гвоздик и посмотрел кругом взглядом человека, который что-то потерял и даже не может припомнить хорошенько, что именно.
Сначала она стояла
в заводской конторе, куда попал Родион Антоныч крепостным писцом на три с полтиной жалованья; потом Родион Антоныч присвоил ее
себе и перенес на край завода,
в бедную каморку, сырую и вонючую.
Все делалось как-то само
собой — каждый гвоздь сам
собой лез
в стену, песочек, глинка, известочка и прочая строительная благодать тоже сама
собой тащилась с разных сторон к дому, — и вдруг все это начнет расползаться
в разные стороны — тоже само
собой.
При одной мысли о такой возможности Родиона Антоныча прошибал холодный пот, хотя
в душе он считал
себя бессребреником, что выводилось, впрочем, сравнительно: другие-то разве так рвали, да сходило с рук!
Округ Кукарских заводов занимал
собой территорию
в пятьсот тысяч десятин, что равнялось целому германскому княжеству или даже маленькому европейскому королевству.
Сахаров отказался от такой чести, — раз — потому, что караванное дело по части безгрешных доходов было выгоднее, а второе — потому, что не хотел хоронить
себя где-нибудь
в Мельковском заводе.
Чтобы пробить
себе дорогу при новом порядке вещей, Сахаров поступил сначала
в счетное отделение, которое славилось тем, что здесь служащие, заваленные письменной работой, гибли, как мухи.
Неразрывные до тех пор интересы заводовладельца и мастеровых теперь раскалывались на две неровных половины, причем нужно было вперед угадать, как и где встретятся взаимные интересы, что необходимо обеспечить за
собой и чем, ничего не теряя, поступиться
в пользу мастеровых.
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и самым верным рабом. Она всегда гордилась им как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет из тьмы неизвестности.
В этом случае Раиса Павловна обольщала
себя аналогией с другими великими людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих планов.
Но здесь Родиону Антонычу пришлось некоторым образом идти даже против самого
себя, потому что перед самой фамилией Тетюевых, по старой привычке, он чувствовал благоговейный ужас и даже полагал некоторое время, что Авдей Никитич
в качестве нового человека непременно займет батюшкино местечко.
Но
в этом случае Родион Антоныч утешал
себя тем, что начал поход против Тетюева не по собственной инициативе, а только творил волю пославшего.
Политика Родиона Антоныча приводилась
в действие, и результаты не замедлили
себя показать: сначала были изъяты из обложения земскими налогами золотые промыслы, потом железный рудник, фабрики и т. д.
В этом царстве огня и железа Горемыкин чувствовал
себя больше дома, чем
в своей квартире
в господском доме.
Вообще Горемыкин жил полной, осмысленной жизнью только на фабрике, где чувствовал
себя, как и все другие люди, но за стенами этой фабрики он сейчас же превращался
в слепого и глухого старика, который сам тяготился своим существованием.
Старичок сановник, сладко закрывая глаза, несколько раз рассказывал
себе пикантный анекдот, которым его угостила Раиса Павловна; археолог бережно завертывал
в бумагу каменный топор, который Раиса Павловна пожертвовала ему из своей коллекции; миллионер испытывал зуд во всем теле от комплиментов Раисы Павловны; сильное чиновное лицо долго нюхало воздух, насквозь прокуренный Раисой Павловной самым великосветским фимиамом.
Раиса Павловна, как многие другие женщины, совсем не создана была для семейной жизни, но она все-таки была женщина и
в качестве таковой питала непреодолимую слабость окружать
себя какими-нибудь компаньонками, недостатка
в которых никогда не было.
Участь этих женщин, даже не умевших говорить по-русски, не привлекла к
себе участия заводских палачей, и они мало-помалу дошли до последней степени унижения, до какого
в состоянии только пасть голодная, несчастная женщина, принужденная еще воспитывать голодных детей.
В разгар своей борьбы с Тетюевым Раиса Павловна обратила на нее свое внимание, взяла ее к
себе в дом и принялась воспитывать.
Эта глупая сцена сама по
себе, конечно, не имела никакого значения, но
в данном случае она служила вызовом, который Амалия Карловна бросила прямо
в лицо Раисе Павловне.
Кормилицын препарировал ножку цыпленка, остальные напрасно старались изобразить из
себя слушающую публику, которая была занята рассказом Сарматова, как он однажды
в Бессарабии давал настоящий концерт на фарфоровой гитаре.
Прасковья Семеновна
в этих разговорах почти не принимала никакого участия, хотя
в последнее время она чувствовала
себя особенно хорошо: всеобщая суматоха и перестройка совпадали с ее душевным настроением, и она ходила из комнаты
в комнату с самым довольным лицом.
Любопытные барышни прильнули к окну и имели удовольствие наблюдать, как из дормеза, у которого фордэк был поднят и закрыт наглухо, показался высокий молодой человек
в ботфортах и
в соломенной шляпе. Он осторожно запер за
собой дверь экипажа и остановился у подъезда, поджидая, пока из других экипажей выскакивали какие-то странные субъекты
в охотничьих и шведских куртках,
в макинтошах и просто
в блузах.
Раиса Павловна все это испытала на
себе самой, и у ней невольно екнуло
в груди ее сорокалетнее сердце при виде этого поляка-красавца,
в котором все выдавало его кровное аристократическое происхождение.
Братковский держался по-прежнему и чувствовал
себя как рыба
в воде; музыканты, егеря, кухня и наездники пьянствовали напропалую, не обращая никакого внимания на кислые гримасы Родиона Антоныча, оплакивавшего каждую бутылку водки.
Никогда еще девушка не чувствовала
себя такой жалкой и ничтожной, как
в этот момент, и от бессильной злобы
в клочки рвала какую-то несчастную оборку на своем платье.
Раиса Павловна тревожно поглядывала на часы, считая минуты, когда ей нужно будет идти
в столовую
в качестве хозяйки и вывести за
собой «галок», как необходимый элемент,
в видах оживления предстоящей трапезы. Прасковья Семеновна
в счет не шла.
— Ах, Демид Львович…
В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с
собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось
в день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.