Неточные совпадения
Прошло мучительных десять минут, а Родион Антоныч
все не приходил. Раиса Павловна лежала в своем кресле с полузакрытыми глазами, в сотый раз перебирая несколько фраз, которые лезли ей в
голову: «Генерал Блинов честный человек… С ним едет одна особа, которая пользуется безграничным влиянием на генерала; она, кажется, настроена против вас, а в особенности против Сахарова. Осторожность и осторожность…»
За Родионом Антонычем был послан третий рассылка. Раиса Павловна начинала терять терпение, и у ней по лицу выступили багровые пятна. В момент, когда она совсем была готова вспылить неудержимым барским гневом, дверь в кабинет неслышно растворилась, и в нее осторожно пролез сам Родион Антоныч. Он сначала высунул в отворенную половинку дверей свою седую, обритую
голову с щурившимися серыми глазками, осторожно огляделся кругом и потом уже с подавленным кряхтением ввалился
всей своей упитанной тушей в кабинет.
— Ах, действительно… Как это мне не пришло в
голову? Действительно, чего лучше! Так, так… Вы сейчас же, Родион Антоныч, сходите к Прозорову и стороной
все разузнайте от него. Ведь Прозоров болтун, и от него
все на свете можно узнать… Отлично!..
Ей сделалось жутко от двойного чувства: она презирала этого несчастного человека, отравившего ей жизнь, и вместе с тем в ней смутно проснулось какое-то теплое чувство к нему, вернее сказать, не к нему лично, а к тем воспоминаниям, какие были связаны с этой кудрявой и
все еще красивой
головой.
Блинов — профессор университета, стяжал себе известное имя, яко политико-эконом и светлая финансовая
голова, затем, как я уже сказал вам, хороший человек во
всех отношениях — и вдруг этот самый генерал Блинов, со
всей своей ученостью, честностью и превосходительством, сидит под башмаком какого-то урода.
— С ним, конечно, едет Прейн, потом толпа молодежи… Превесело проведем
все лето. Самый отличный случай для твоих первых триумфов!.. Да, мы им
всем вскружим
голову… У нас один бюст чего стоит, плечи, шея… Да?.. Милочка, женщине так мало дано от бога на этом свете, что она своим малым должна распорядиться с величайшей осторожностью. Притом женщине ничего не прощают, особенно не прощают старости… Ведь так… а?..
— Настоящая змея! — с улыбкой проговорила Раиса Павловна, вставая с кушетки. — Я сама устрою тебе
все… Сиди смирно и не верти
головой. Какие у тебя славные волосы, Луша! — любовалась она, перебирая в руках тяжелые пряди еще не просохших волос. — Настоящий шелк… У затылка не нужно плести косу очень туго, а то будет болеть
голова. Вот так будет лучше…
В первый момент
вся кровь бросилась в
голову Прозорову, но он сдержал себя и с принужденной улыбкой спросил: «На каком же основании вы заживо меня хороните, N. N.?» — «Да как вам сказать…
М-lle Эмма сразу поняла, что творилось с Аннинькой, и только покачала
головой. Разве для такой «галки», как Аннинька, первая любовь могла принести что-нибудь, кроме несчастья? Да еще любовь к какому-то лупоглазому прощелыге, который, может быть, уж женат. М-lle Эмма была очень рассудительная особа и
всего больше на свете дорожила собственным покоем. И к чему, подумаешь, эти дурацкие восторги: увидала красивого парня и распустила слюни.
Толпы
все прибывали, заполнив морем
голов всю площадь перед зданием заводоуправления и вытянувшись в длинный шевелившийся хвост мимо господского дома вдоль
всей Студеной улицы.
— Пожалуйста, увезите меня отсюда скорее! — взмолился Лаптев, когда на него со
всех сторон посыпались рабьи поцелуи; кто-то в пылу энтузиазма целовал даже его
голое колено. — Это какие-то сумасшедшие!
В
голове у Раисы Павловны от этих слов
все пошло кругом; она бессильно опустилась на ближайшее кресло и только проговорила одно слово: «Воды!» Удар был нанесен так верно и так неожиданно, что на несколько мгновений эта решительная и энергичная женщина совсем потерялась. Когда после нескольких глотков воды она немного пришла в себя, то едва могла сказать Родиону Антонычу...
Отыскав Платона Васильевича и отведя его в сторону, он вполголоса расспрашивал о Прозорове и время от времени сосредоточенно покачивал своей большой
головой, остриженной под гребенку. Горемыкин был во фраке и постоянно поправлял свой белый галстук, который
все сбивался у него на сторону.
Платон Васильич несколько раз пробовал было просунуть
голову в растворенные половинки дверей, но каждый раз уходил обратно: его точно отбрасывало электрическим током, когда Раиса Павловна поднимала на него глаза. Эта немая сцена была красноречивее слов, и Платон Васильич уснул в своем кабинете, чтобы утром вести Евгения Константиныча по фабрикам, на медный рудник и по
всем другим заводским мытарствам.
В глубине корпуса около низких печей, испускавших сквозь маленькие окошечки ослепительный свет, каким светит только добела накаленное железо, быстро двигались и мелькали фигуры рабочих; на
всех были надеты кожаные передники — «защитки», на
головах войлочные шляпы, а на ногах мягкие пеньковые пряденики.
Тетюев воспользовался теми недоразумениями, которые возникали между заводоуправлением и мастеровыми по поводу уставной грамоты, тиснул несколько горячих статеек в газетах по этому поводу против заводов, и когда Лаптев должен был узнать наконец об этом деле, он ловко подсунул ему генерала Блинова как ученого экономиста и финансовую
голову, который может
все устроить.
На поверку выходило так, что Родион Антонович должен был выпутываться за
всех одной своей
головой.
Чадолюбивые мамаши, конечно, постарались обнажить
все, что допускали общественные приличия, но Евгений Константиныч на своем веку видел столько
голых плеч и рук, что его трудно было удивить.
Раиса Павловна задыхалась от волнения, чувствуя, как
вся кровь хлынула ей в
голову: этот момент был самым решительным, и она ненавидела теперь Прейна за его нахальную улыбку, за прищуренные глаза, за гнилые зубы.
Родион Антоныч загородил дорогу порывавшемуся вперед Прозорову и, мягко обхватив его в свои объятия, увлек к буфету. Прозоров не сопротивлялся и только махнул рукой. В буфете теперь были налицо почти
все заговорщики, за исключением доктора и Тетюева. Майзель, выпячивая грудь и внимательно рассматривая рюмку с каким-то мудреным ликером, несколько раз встряхивал своей коротко остриженной седой
головой.
Прибавьте к этому макартовскую
голую красавицу на стене, великолепную шкуру белого медведя на полу и несколько безделушек на письменном столе — вот и
все.
На первом же полустанке оказалось четыре загнанных тройки; покрытые пеной, лошади тяжело вздрагивали, точно дышали
всем телом, опускали
головы и падали в конвульсиях.
Набоб чувствовал, как кровь приливала к его
голове и стучала в висках тонкими молоточками, а в глазах
все застилало кружившим
голову туманом.
В лихорадочном блеске мириадами искрившихся звезд чувствовалось что-то неудовлетворенное, какая-то недосказанная тайна, которая одинаково тяготит несмываемым гнетом как над последним лишаем, жадно втягивающим в себя где-нибудь в расселине
голого камня ночную сырость, так и над венцом творения, который вынашивает в своей груди неизмеримо больший мир, чем
вся эта переливающаяся в фосфорическом мерцании бездна.
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние силы, чтобы оторваться от места и
всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались сами собой. Набоб, схватившись за
голову, с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
— Хочешь быть моей женой, Луша? — шептал потерявший
голову набоб. — Я
все тебе отдам… Вот
все, что отсюда можно видеть днем. Это
все будет твое… за одно твое ласковое слово.
Луша хваталась за
голову и начинала истерически хохотать. Сам
все испытавший Прейн пугался такого разлива страсти, но его неудержимо тянули к Луше даже дикие вспышки гнева и нелепые капризы, разрешавшиеся припадками ревности или самым нежным настроением. Вдвоем они вволю смеялись над набобом, над генералом с его «болванкой», надо
всеми остальными; но когда речь заходила о Раисе Павловне, Луша бледнела и точно
вся уходила в себя: она ревновала Прейна со
всем неистовством первой любви.
Ведь в самом деле, мыкался, мыкался он по
всем континентам, продавал
все и
всех, заискивал, льстил, унижался и все-таки
гол как сокол!
Даже такие критические обстоятельства, которые теперь заставляли
весь кукарский господский дом, со
всеми флигелями и пристройками, переживать самые тревожные минуты, не беспокоили особенно m-lle Эмму, хотя она, после падения Раисы Павловны, буквально должна была идти на уличу, не имея куда приклонить
голову.
Вся кровь прилила к
голове Анниньки, сердце замерло, в глазах пошли красные круги; еще несколько шагов — и она у цели.
При виде смирения Раисы Павловны в Луше поднялась
вся старая накипевшая злость, и она совсем позабыла о том, что думала еще вечером о той же Раисе Павловне. Духа примирения не осталось и следа, а его сменило желание наплевать в размалеванное лицо этой старухе, которая пришла сюда с новой ложью в
голове и на языке. Луша не верила ни одному слову Раисы Павловны, потому что мозг этой старой интриганки был насквозь пропитан той ложью, которая начинает верить сама себе. Что ей нужно? зачем она пришла сюда?
Луша слушала эту плохо вязавшуюся тираду с скучающим видом человека, который знает вперед
все от слова до слова. Несколько раз она нетерпеливо откидывала свою красивую
голову на спинку дивана и поправляла волосы, собранные на затылке широким узлом; дешевенькое ситцевое платье красивыми складками ложилось около ног, открывая широким вырезом белую шею с круглой ямочкой в том месте, где срастались ключицы.
В пустой
голове Перекрестова
все еще болталась мысль о месте, главного управляющего, хотя он и потерпел полное фиаско у круглых ног m-lle Эммы.
— Ну, то есть так они ловко укололи эту самую штуку, так ловко! — умиленно шептал Родион Антоныч, качая своей жирной
головой. — Ведь уж
все дело было на мази, а тут вдруг… Уж истинно сказать, что из огня выхватил нас Альфред-то Осипыч.
Ей-богу, ведь голова-то какая:
все может на свете оборудовать.
Но
все это к слову; главное, я против того, чтобы Тетюева оставлять на заводах: такую
голову мы возьмем поближе к себе.
Он лежал на широкой кушетке и бредил без конца новыми машинами, которые стучали и вертелись у него в
голове всеми своими колесами, валами и шестернями.