Неточные совпадения
Не смей, и не надо!»
Как же не надо? «Ну, говорю, благословите: я потаенно от самого отца Захарии его трость супротив вашей ножом слегка на вершок урежу,
так что отец Захария этого сокращения и знать не будет», но он опять: «Глуп, говорит, ты!..» Ну, глуп и глуп, не впервой мне это от него слышать, я от него этим не обижаюсь, потому он заслуживает, чтоб от него снесть, а я все-таки вижу, что он всем этим недоволен, и мне от этого пребеспокойно…
— Да
каким же примерным поведением, когда он совсем меня не замечает? Мне, ты, батя, думаешь, легко,
как я вижу, что он скорбит, вижу, что он нынче в столь частой задумчивости. «Боже мой! — говорю я себе, — чего он в
таком изумлении? Может быть, это он и обо мне…» Потому что ведь там,
как он на меня ни сердись, а ведь он все это притворствует: он меня любит…
3-госентября. Я сделал значительную ошибку: нет, совсем этой неосторожности не конец. Из консистории получен запрос: действительно ли я говорил импровизацией проповедь с указанием на живое лицо? Ах, сколь у нас везде всего живого боятся! Что ж, я
так и отвечал, что говорил именно вот
как и вот что. Думаю, не повесят
же меня за это и головы не снимут, а между тем против воли смутно и спокойствие улетело.
За тою
же самою занавесью я услышал
такие слова: „А ну, покажи-ка мне этого умного попа, который, я слышала, приобык правду говорить?“ И с сим занавесь
как бы мановением чародейским, на не видимых шнурах, распахнулась, и я увидал пред собою саму боярыню Плодомасову.
Ну, за что мне сие? Ну, чем я сего достоин? Отчего
же она не
так,
как консисторский секретарь и ключарь, рассуждает, что легче устроить дело Божие, не имея, где головы подклонить? Что сие и взаправду все за случайности!
20-го декабря. Я в крайнем недоумении. Дьячиха, по маломыслию, послала своему сыну по почте рублевую ассигнацию в простом конверте, но конверт сей на почте подпечатали и, открыв преступление вдовы, посылку ее конфисковали и подвергли ее штрафу. Что на почте письма подпечатывают и читают — сие никому не новость; но
как же это рублевую ассигнацию вдовицы ловят, а „Колокол“, который я беру у исправника, не ловят? Что это
такое: простота или воровство?
Самое заступление Туганова,
так как оно не по ревности к вере, а по вражде к губернатору, то хотя бы это, по-видимому, и на пользу в сем настоящем случае, но, однако, радоваться тут нечему, ибо чего
же можно ожидать хорошего, если в государстве все один над другим станут издеваться, забывая, что они одной короне присягали и одной стране служат?
— Ну вот, лекарю! Не напоминайте мне, пожалуйста, про него, отец Савелий, да и он ничего не поможет. Мне венгерец
такого лекарства давал, что говорит: «только выпей,
так не будешь ни сопеть, ни дыхать!», однако
же я все выпил, а меня не взяло. А наш лекарь… да я, отец протопоп, им сегодня и расстроен. Я сегодня, отец протопоп, вскипел на нашего лекаря. Ведь этакая, отец протопоп, наглость… — Дьякон пригнулся к уху отца Савелия и добавил вслух: — Представьте вы себе,
какая наглость!
Дарья Николаевна точно
так же,
как и я сейчас, и говорит, что она и сама подозревала, что они все здесь служат в тайной полиции.
— И кроме того, всё мне, друг мой, видятся
такие до бесконечности страшные сны, что я,
как проснусь, сейчас шепчу: «Святой Симеон, разгадай мой сон», но все если б я могла себя с кем-нибудь в доме разговорить, я бы терпела; а то возьмите
же, что я постоянно одна и постоянно с мертвецами. Я, мои дружочки, отпетого покойника не боюсь, а Варнаша не позволяет их отпето.
— Никто
же другой. Дело, отец Захария, необыкновенное по началу своему и по окончанию необыкновенное. Я старался
как заслужить, а он все смял, повернул бог знает куда лицом и вывел что-то
такое, чего я, хоть убей, теперь не пойму и рассказать не умею.
— А уж
так, батушка, она, госпожа моя, умела человека и ожесточить и утешить, и ожесточала и утешала,
как разве только один ангел господень может утешить, — сейчас
же отозвался карлик. — В сокровенную души, бывало человека проникнет и утешит, и мановением своим всю благую для него на земли совершит.
«Много
же как тебе, братец, денег-то надо, чтобы всех оделить! Этого ты,
такой маленький, и век не заслужишь».
— Нет-с, что вы, батушка, что вы?
Как же можно от ласк государя кричать? Я-с, — заключил Николай Афанасьевич, — только
как они выпустили меня, я поцеловал их ручку… что счастлив и удостоен чести, и только и всего моего разговора с их величеством было. А после, разумеется,
как сняли меня из-под пальмы и повезли в карете домой,
так вот тут уж я все плакал.
«
Как же так, расспрашивают, она пропала?» Алексей Никитич отвечают, что жид украл.
Желая показаться ему с самой лучшей и выгоднейшей для своей репутации стороны, Бизюкина еще с утра была озабочена тем,
как бы ей привести дом в
такое состояние, чтобы даже внешний вид ее жилища с первого
же взгляда производил на приезжих целесообразное впечатление.
—
Как это глупо, — рассуждала она, — что жених, ожидая живую душу, побил свои статуи и порвал занавески? Эй, Ермошка, подавай мне сюда занавески! Скорей свертывай их. Вот
так! Теперь сам смотри
же, чертенок, одевайся получше!
— Да, разумеется, не годится:
какой же шут теперь лечится от пореза травой. А впрочем, может быть еще есть и
такие ослы. А где
же это ваш муж?
—
Как не сын ваш: а кто
же он
такой?
— Ну
так кто
же здесь твой злейший враг? Говори, и ты увидишь,
как он испытает на себе всю тяжесть руки Термосесова!
—
Как же, гражданин, не числите?
Как же не числите
такой обиды? Ведь это, говорят, было почти всенародно?
— Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист и сидит, и сидит,
как зашел от обедни,
так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что
же, откушать бы со мною остались!» Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл пари. Ну, тут еще часок архиерей его продержал и ведет к столу.
«Ну, теперь подавайте», — говорит владыка. Подали две мелкие тарелочки горохового супа с сухарями, и только что офицер раздразнил аппетит,
как владыка уже и опять встает. «Ну, возблагодаримте, — говорит, — теперь господа бога по трапезе». Да уж в этот раз
как стал читать,
так тот молодец не дождался да потихоньку драла и убежал. Рассказывает мне это вчера старик и смеется: «Сей дух, — говорит, — ничем
же изымается, токмо молитвою и постом».
— Ну
так ты, я вижу, петербургский мерзавец, — молвил дьякон, нагибаясь за своею шляпою, но в это
же самое время неожиданно получил оглушительный удар по затылку и очутился носом на садовой дорожке, на которой в ту
же минуту явилась и его шляпа, а немного подальше сидел на коленях Препотенский. Дьякон даже не сразу понял,
как все это случилось, но, увидав в дверях Термосесова, погрозившего ему садовою лопатой, понял, отчего удар был широк и тяжек, и протянул...
— И представь
же ты себе, Наташа! — заключил он, заметив, что уже начинает рассветать и его канарейка, проснувшись, стала чистить о жердочку свой носик, — и представь себе, моя добрая старушка, что ведь ни в чем он меня, Туганов, не опровергал и во всем со мною согласился, находя и сам, что у нас,
как покойница Марфа Андревна говорила, и хвост долог, и нос долог, и мы стоим
как кулики на болоте да перекачиваемся: нос вытащим — хвост завязнет, а хвост вытащим — нос завязнет; но горячности,
какой требует
такое положение, не обличил…
Говорит, что был-де будто один какой-то офицер, который, вступив на походе в одну квартиру, заметил по соседству с собою замечательную красавицу и, пленясь ее видом, тотчас
же, по своему полковому обычаю, позвал денщика и говорит: «
Как бы, братец, мне с сею красавицей познакомиться?» А денщик помялся на месте и,
как ставил в эту пору самовар, вдруг восклицает: «Дымом пахнет!» Офицер вскочил и бросился в комнату к сей прелестнице, говоря: «Ай, сударыня, у вас дымом пахнет, и я пришел вас с вашею красотой спасти от пламени пожара», и
таким образом с нею познакомился, а денщика одарил и напоил водкой.
Термосесов прочел письмо, в котором Борноволоков жаловался своей петербургской кузине Нине на свое несчастие, что он в Москве случайно попался Термосесову, которого при этом назвал «страшным негодяем и мерзавцем», и просил кузину Нину «работать всеми силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее место в Польше или в Петербурге, потому что иначе он, зная все старые глупости, может наделать черт знает
какого кавардаку,
так как он способен удивить свет своею подлостью, да и к тому
же едва ли не вор,
так как всюду, где мы побываем, начинаются пропажи».
Утомленный зноем, Туберозов лишь только вышел из кибитки,
так сию
же минуту почувствовал себя
как нельзя лучше.
«Что
же; есть ведь,
как известно,
такие наэлектризованные места», — подумал Туберозов и почувствовал, что у него
как будто шевелятся седые волосы.
Гроза
как быстро подошла,
так быстро
же и пронеслась: на месте черной тучи вырезывалась на голубом просвете розовая полоса, а на мокром мешке с овсом, который лежал на козлах кибитки, уже весело чирикали воробьи и смело таскали мокрые зерна сквозь дырки мокрой реднины.
Ночь, последовавшая за этим вечером в доме Савелия, напоминала ту, когда мы видели старика за его журналом: он
так же был один в своем зальце,
так же ходил,
так же садился, писал и думал, но пред ним не было его книги. На столе, к которому он подходил, лежал маленький, пополам перегнутый листок, и на этом листке он
как бисером часто и четко нанизывал следующие отрывочные заметки...
— Что
же, — решил он, — если уже нет промеж нас ни одного умного человека, который бы знал,
как его защитить,
так чего напрасно и суетиться? Надо исполнять его научение и не вмешиваться.
— Господи благослови! Со днем ангела-хранителя! — и тоже подал имениннице в двух перстах точно
такую же просфору,
какую несколько минут назад принес Ахилла, проговорив: — Приимите богородичную просфору!
Дверь из комнаты в контору, где спали почтмейстер и Препотенский, была заперта. Это еще более взбесило энергическую даму, ибо, по уставу дома, ни одна из его внутренних дверей никогда не должна была запираться от ее, хозяйкина, контроля, а в конторе почтмейстерша считала себя
такою же хозяйкой,
как и в своей спальне. И вдруг неслыханная дерзость!..
А он отвечает: «Вы не женщина, а вы сила!» и с этим не стало ни Ахиллы, ни престола, ни сияния, и Наталья Николаевна не спит, а удивляется, отчего
же это все вокруг нее остается
такое маленькое: вон самовар не
как самовар, а
как будто игрушка, а на нем на конфорочке яичная скорлупочка вместо чайника…
— Не наречен был дерзостным пророк за то, что он, ревнуя, поревновал о вседержителе. Скажи
же им:
так вам велел сказать ваш подначальный поп, что он ревнив и
так умрет
таким,
каким рожден ревнивцем. А более со мной не говори ни слова о прощении.
Горе Николая Афанасьевича не знало меры и пределов. Совсем не
так он думал возвращаться,
как довелось, и зато он теперь ехал, все вертясь в своих соображениях на одном и том
же предмете, и вдруг его посетила мысль, — простая, ясная, спасительная и блестящая мысль,
какие редко ниспосылаются и обыкновенно приходят вдруг, — именно
как бы откуда-то свыше, а не из нас самих.
— Да-с, ну вот подите
же! А по отца дьякона характеру, видите, не все равно что село им в голову, то уж им вынь да положь. «Я, говорят, этого песика по особенному случаю растревоженный домой принес, и хочу, чтоб он в означение сего случая
таким особенным именем назывался,
каких и нет»
—
Так как же ты его отрицаешь?
Ахилла было опять почувствовал припадок гнева, но обуздал этот порыв, и
как быстро собрался в губернский город,
так же быстро возвратился домой и не сказал Туберозову ни слова, но старик понял и причину его отъезда и прочел в его глазах привезенный им ответ.
«А что
же мне нужно? и что это
такое я отыскиваю?..
Какое зачало?
Какой ныне день?» — соображает Ахилла и никак не добьется этого, потому что он восхъщен отсюда… В ярко освещенном храме, за престолом, в светлой праздничной ризе и в высокой фиолетовой камилавке стоит Савелий и круглым полным голосом, выпуская
как шар каждое слово, читает. «В начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово». — «Что это, господи! А мне казалось, что умер отец Савелий. Я проспал пир веры!.. я пропустил святую заутреню».
— Да
как же можно
такому человеку от всего мира в тридцать два рубля памятник ставить? Этакий памятник все равно что за грош пистолет. Нет-с; меня от этой обиды ему увольте; я не подпишусь.
День был
такой же,
как ночь: холодное солнце то выглянет и заблещет, то снова занавесится тучами; ветер то свирепеет и рвет, то шипит змеей по земле.
— Это просто я не знаю
как и назвать, что это
такое! Все, все, все
как есть нехорошо. Ах ты боже мой! Можно ли
так человека огорчать? Ну, если не нравится тебе, нехорошо, — ну, потерпи, помолчи, уважь… ведь я
же старался… Тьфу! Что за поганый народ — люди!
Ахилла, держа на себе черта с
такою же легкостью, с
какою здоровый мужик несет сноп гороху, сделал несколько шагов назад на кладбище и, разбежавшись, прыгнул через канаву, но лукавый черт воспользовался этим мгновением и ловко обвил своими ногами разметанные по воздуху ноги дьякона в тот самый момент, когда оба они были над канавой. Неожиданно опутанный Ахилла потерял баланс и рухнул вместе с своею ношей в холодную студень канавы.
Из различных уст подавались различные мнения:
как же теперь быть с этим чертом? Исправник полагал отослать его прямо в
таком виде,
как он есть, к губернатору, и опирался в этом на закон о чудовищах и уродцах: но всеобщее любопытство страшно восставало против этого решения и изобретало всякие доводы для убеждения исправника в необходимости немедленно
же разоблачить демона и тем удовлетворить всеобщее нетерпеливое и жгучее любопытство.