Неточные совпадения
Не смей, и не надо!» Как же не надо? «
Ну, говорю, благословите: я потаенно от самого отца Захарии его трость супротив вашей ножом слегка на вершок урежу, так
что отец Захария этого сокращения и знать не будет», но он опять: «Глуп, говорит,
ты!..»
Ну, глуп и глуп, не впервой мне это от него слышать, я от него этим не обижаюсь, потому он заслуживает, чтоб от него снесть, а я все-таки вижу,
что он всем этим недоволен, и мне от этого пребеспокойно…
—
Ну а если и сполитикует, а
тебе что до этого?
Ну и пусть его сполитикует.
—
Ну,
что, зуда,
что,
что? — частил, обернувшись к нему, отец Захария, между тем как прочие гости еще рассматривали затейливую работу резчика на иерейских посохах. — Литеры? А? литеры, баран
ты этакой кучерявый? Где же здесь литеры?
Но на вторых часах, когда отец Захария был в низшем классе, сей самый мальчик вошел туда и там при малютках опроверг отца Захарию, сказав: „А
что же бы сделали нам кровожадный тигр и свирепая акула, когда мы были бы бессмертны?“ Отец Захария, по добрости своей и ненаходчивости, только и нашелся ответить,
что „
ну, уж о сем люди умнее нас с
тобой рассуждали“.
„А где же его душа в это время, ибо вы говорили-де,
что у скота души нет?“ Отец Захария смутился и ответил только то,
что: „а
ну погоди, я вот еще и про это твоему отцу скажу: он
тебя опять выпорет“.
—
Ну, я так
тебе и говорила,
что это вздор, — отвечала Наталья Николаевна.
—
Ну, изволь, братец, исполняю твою просьбу: воистину
ты дурак, и я
тебе предсказываю,
что если
ты еще от подобных своих глупых обычаев не отстанешь, то
ты без того не заключишь жизнь, чтобы кого-нибудь не угодить насмерть.
— Да;
ну,
ты тогда
что же сделал?
— Да,
ну конечно… разумеется… отчасти оно могло и это… Подите вы прочь, пострелята!.. Впрочем, полагать можно,
что он не на
тебя недоволен. Да, оно даже и верно,
что не на
тебя.
—
Ну и
что ж
ты теперь со мною будешь делать,
что обидел? Я знаю,
что я обидел, но когда я строг… Я же ведь это не нагло; я
тебе ведь еще в прошлом году, когда застал
тебя,
что ты в сенях у исправника отца Савельеву ризу надевал и кропилом кропил, я
тебе еще тогда говорил: «Рассуждай, Данила, по бытописанию как хочешь, я по науке много не смыслю, но обряда не касайся». Говорил я ведь
тебе этак или нет? Я говорил: «Не касайся, Данила, обряда».
— Ну-с, а тут уж
что же: как приехали мы домой, они и говорят Алексею Никитичу, «А
ты, сынок, говорят, выходишь дурак,
что смел свою мать обманывать, да еще квартального приводил», — и с этим велели укладываться и уехали.
—
Ну вот поди же
ты со мною! Дубликаты позабыл, вот из-за
чего и спорил, — отвечал дьякон.
—
Ну да, конечно, получше.
Что там у
тебя есть?
—
Ну, «отчего же-с?» Так, просто ни отчего. За
что тебе любить их?
—
Ну и ничего-с, и дура, и значит,
что ты их не любишь, а вперед, я
тебя покорно прошу,
ты не смей мне этак говорить: «отчего же-с», «ничего-с», а говори просто «отчего» и «ничего». Понимаешь?
—
Ну, полно врать вздор! как не любишь? Нет, а
ты вот
что: я
тебя чувствую, и понимаю, и открою
тебе, кто я такой, но только это надо наедине.
—
Ну, уж это не твое дело.
Ты иди скорей напиши, и там увидишь на
что?.. Мы это подпишем и пошлем в надлежащее место…
—
Ну то-то и есть! Стало быть, и
тебе это ясно: кто же теперь «маньяк»? Я ли,
что, яснее видя сие, беспокоюсь, или те, кому все это ясно и понятно, но которые смотрят на все спустя рукава: лишь бы-де по наш век стало, а там хоть все пропади! Ведь это-то и значит: «дымом пахнет». Не так ли, мой друг?
—
Ну а
что же вы сделаете, когда уж такая натура? Мне одна особа, которая знает нашу дружбу с Борноволоковым, говорит: «Эй, Измаил Петрович,
ты слишком глупо доверчив! Не полагайся, брат, на эту дружбу коварную. Борноволоков в глаза одно, а за глаза совсем другое о
тебе говорит», но я все-таки не могу и верю.
—
Ну что же? и благословен бог твой,
ты что ни учредишь, все хорошо.
— Да,
ну, я буду умываться, а
ты, мой друг, рассказывай мне,
что тут делают с дьяконом. — И протопоп подошел к блестящему медному рукомойнику и стал умываться, а Наталья Николаевна сообщила,
что знала об Ахилле, и вывела,
что все это делается не иначе, как назло ее мужу.
Я не арихметчик и этих годов в точности не понимаю, а
ты возьми да в книгах почитай, кто таков был Григорий Отрепьев до своего воцарения заместо Димитрия, вот
ты тогда и увидишь,
чего дьяконы-то стоют?» — «
Ну, то, говорит, Отрепьев; а
тебе далеко, говорит, до Отрепьева».
—
Ну да, поди
ты! стану я о твоих дамах думать!
Чем мне, вдовцу, на них смотреть, так я лучше без всякого греха две водки выпью.
—
Ну так
ты трус, — сказал Ахилла. — А
ты бы, дурачок, посудил:
чего ты боишься-то?.. Смех!
—
Ну, уж надеюсь,
что тебе меня логике не повелено учить; я ей в семинарии научен:
ты сказал,
что от меня требуют, я и пишу «требованное».
— Ну-с, вот и приезжает он, отец Ахилла, таким манером ко мне в Плодомасово верхом, и становится на коне супротив наших с сестрицей окошек, и зычно кричит: «Николаша! а Николаша!» Я думаю: господи,
что такое? Высунулся в форточку, да и говорю: «Уж не с отцом ли Савелием еще
что худшее, отец дьякон, приключилось?» — «Нет, говорят, не то, а я нужное дело к
тебе, Николаша, имею. Я к
тебе за советом приехал».
— Пей, голубушка, кушай еще, — и когда Ахилла выпивал, то он говорил ему: —
Ну, теперь, братец, рассказывай дальше:
что ты там еще видел и
что узнал?
—
Ну, им и книги в руки: пусть их и сидят с своею «герундой», а нам с
тобой на
что эту герунду заимствовать, когда с нас и своей русской чепухи довольно?
— И взаправду теперь, — говорил он, — если мы от этой самой ничтожной блохи пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому
что тут у нас ни книг этаких настоящих, ни глобусов, ни труб, ничего нет. Мрак невежества до того,
что даже, я
тебе скажу, здесь и смелости-то такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел,
ну и вижу,
что религия, как она есть, так ее и нет, а блоха это положительный хвакт. Так по науке выходит…
—
Ну так
что ж? Или у
тебя отняли деньги?
— Это просто я не знаю как и назвать,
что это такое! Все, все, все как есть нехорошо. Ах
ты боже мой! Можно ли так человека огорчать?
Ну, если не нравится
тебе, нехорошо, —
ну, потерпи, помолчи, уважь… ведь я же старался… Тьфу!
Что за поганый народ — люди!
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).
Ну,
ну,
ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (жене и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)
Ну что, друг,
тебя накормили хорошо?
Городничий.
Что, Анна Андреевна? а? Думала ли
ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство!
Ну, признайся откровенно:
тебе и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Хлестаков. Да у меня много их всяких.
Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..»
Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. И не рад,
что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.