Неточные совпадения
В сравнении с протоиереем Туберозовым и отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко
за сорок, и по смоляным черным кудрям его пробежала сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип лица имеет южный и говорит, что происходит из малороссийских казаков, от коих он и в самом деле как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие
другие казачьи добродетели.
Потом они оба вставали, молились пред образом и непосредственно
за тем оба начинали крестить один
другого.
Это взаимное благословение
друг друга на сон грядущий они производили всегда оба одновременно, и притом с такою ловкостью и быстротой, что нельзя было надивиться, как их быстро мелькавшие одна мимо
другой руки не хлопнут одна по
другой и одна
за другую не зацепятся.
Я все это слышал из спальни, после обеда отдыхая, и, проснувшись, уже не решился прерывать их диспута, а они один
другого поражали: оный ритор, стоя
за разум Соломона, подкрепляет свое мнение словами Писания, что „Соломон бе мудрейший из всех на земли сущих“, а моя благоверная поразила его особым манером: „Нечего, нечего, — говорит, — вам мне ткать это ваше: бе, да рече, да пече; это ваше бе, — говорит, — ничего не значит, потому что оно еще тогда было писано, когда отец Савелий еще не родился“.
— Все, отец, случай, и во всем, что сего государства касается, окроме Божией воли, мне доселе видятся только одни случайности. Прихлопнули бы твои раскольники Петрушу-воителя, так и сидели бы мы на своей хваленой земле до сих пор не государством великим, а вроде каких-нибудь толстогубых турецких болгар, да у самих бы этих поляков руки целовали.
За одно нам хвала — что много нас: не скоро поедим
друг друга; вот этот случай нам хорошая заручка.
7-го марта 1858 года. Исход Израилев был: поехали в Питер Россию направлять на все доброе все
друзья мои — и губернатор, и его оный правитель, да и нашего Чемерницкого
за собой на изрядное место потянули. Однако мне его даже искренно жаль стало, что от нас уехал. Скука будто еще более.
6-го декабря. Постоянно приходят вести о контрах между предводителем Тугановым и губернатором, который, говорят, отыскивает, чем бы ткнуть предводителя
за свое „просо“, и, наконец, кажется, они столкнулись. Губернатор все
за крестьян, а тот, Вольтер,
за свои права и вольности. У одного правоведство смысл покривило, так что ему надо бы пожелать позабыть то, что он узнал, а у
другого — гонору с Араратскую гору и уже никакого ни к каким правам почтения. У них будет баталия.
Сей искусник в анатомии позацеплял все эти косточки одну
за другую и составил скелет, который привезен сюда в город и ныне находится у Препотенского, укрепившего его на окне своем, что выходит как раз против алтаря Никитской церкви.
В эту же секунду, как обнажились эти тонкие ноги, взади из-за них неожиданно выставилось четыре руки, принадлежащие двум
другим фигурам, скрывавшимся на втором плане картины.
У него
за плечом слева тихо шагает его главный кучер Комарь, баринов
друг и наперсник, давно уже утративший свое крестное имя и от всех называемый Комарем. У Комаря вовсе не было с собой ни пытальных орудий, ни двух мертвых голов, ни мешка из испачканной кровью холстины, а он просто нес под мышкой скамейку, старенький пунцовый коверчик да пару бычьих туго надутых пузырей, связанных один с
другим суконною покромкой.
— Не знаю я, отчего это так, и все же таки, значит, это не по моей вине, а по нескладности, потому что у меня такая природа, а в
другую сторону вы это напрасно располагаете. Я скорее
за порядок теперь стою, а не
за беспорядок, и в этом расчислении все это и сделал.
Это была комната большая, высокая, почти без мебели и с двумя дверями, из которых
за одною виднелась
другая, крошечная синяя каморочка, с высокою постелью, закрытою лоскутковым ситцевым одеялом.
Теперь ни в одной из этих комнат не было видно ни души, но Дарьянов слышал, что в сенях,
за дверью, кто-то сильно работает сечкой, а в саду, под окном, кто-то
другой не то трет кирпич, не то пилит терпугом какое-то железо.
Она так распорядилась, что уж
за другого ее выдавать нечего было думать, и обо всем этом, понимаете, совершенно честно сказала отцу.
Данила только отвернулся в сторону и улыбался: ему самому было смерть смешно, как дьякон вел его по улице
за ухо, но
другие находившиеся при этом разговоре мещане, шутя и тоже едва сдерживая свой смех, упрекали дьякона в излишней строгости.
— А тот
другой что
за персона?
Дети один
за другим тихо выступили и, перетянувшись гуськом через залу, шибко побежали по сеням, а потом по двору.
— Ничего, князь: не вздыхайте. Я вам что тогда сказал в Москве на Садовой, когда держал вас
за пуговицу и когда вы от меня удирали, то и сейчас скажу: не тужите и не охайте, что на вас напал Термосесов. Измаил Термосесов вам большую службу сослужит. Вы вон там с вашею нынешнею партией, где нет таких плутов, как Термосесов, а есть
другие почище его, газеты заводите и стремитесь к тому, чтобы не тем, так
другим способом над народишком инспекцию получить.
Едва кончилось вешанье штор, как из темных кладовых полезла на свет божий всякая
другая галантерейщина, на стенах появились картины
за картинами, встал у камина роскошнейший экран, на самой доске камина поместились черные мраморные часы со звездным маятником, столы покрылись новыми, дорогими салфетками; лампы, фарфор, бронза, куколки и всякие безделушки усеяли все места спальни и гостиной, где только было их ткнуть и приставить.
— О, да вы, я вижу, будете долго разговаривать! — воскликнула в яростном гневе Бизюкина и, схватив Препотенского
за плечи, вытолкала его в переднюю. Но в это же самое мгновение на пороге
других дверей очам сражающихся предстал Термосесов.
И при этом могучий Термосесов так сдавил Данилку одною рукой
за руку, а
другою за горло, что тот в одно мгновенье покраснел, как вареный рак, и едва прохрипел...
Засим оба они пожали
друг другу руки, и Ахилла предложил Термосесову сесть на то кресло,
за которым стоял, но Термосесов вежливо отклонил эту честь и поместился на ближайшем стуле, возле отца Захарии, меж тем как верный законам своей рутинной школы Препотенский отошел как можно дальше и сел напротив отворенной двери в зал.
— Он это часто, когда разгорячится, хочет сказать одно слово, а скажет совсем
другое, — вступился
за Препотенского Ахилла и при этом пояснил, что учитель
за эту свою способность даже чуть не потерял хорошее знакомство, потому что хотел один раз сказать даме: «Матрена Ивановна, дайте мне лимончика», да вдруг выговорил: «Лимона Ивановна, дайте мне матренчика!» А та это в обиду приняла.
На пороге калитки показалась молодая цыганка с ребенком у груди, с
другим за спиной и с тремя цеплявшимися
за ее лохмотья.
Термосесов зашел сначала в контору, подал здесь письмо и потом непосредственно отправился к почтмейстерше. Они встретились
друзьями; он поцеловал ее руку, она чмокнула его в темя и благодарила
за честь его посещения.
— Ну а что же вы сделаете, когда уж такая натура? Мне одна особа, которая знает нашу дружбу с Борноволоковым, говорит: «Эй, Измаил Петрович, ты слишком глупо доверчив! Не полагайся, брат, на эту дружбу коварную. Борноволоков в глаза одно, а
за глаза совсем
другое о тебе говорит», но я все-таки не могу и верю.
— Да как же не черт знает что: быть
другом и приятелем, вместе Россию собираться уничтожить, и вдруг по том аттестовать меня чуть не последним подлецом и негодяем! Нет, батенька: эго нехорошо, и вы
за то мне со всем
другую аттестацию пропишите.
Дремотные мечтания протопопа были так крепки, что Павлюкан напрасно тряс его
за плечи, приглашая встать и откушать каши, сваренной из крупы и молодых грибов. Туберозов едва проснулся и, проговорив: «Кушай, мой
друг, мне сладостно спится», снова заснул еще глубже.
Павлюкан отобедал один. Он собрал ложки и хлеб в плетенный из лыка дорожный кошель, опрокинул на свежую траву котел и, залив водой костерчик, забрался под телегу и немедленно последовал примеру протопопа. Лошади отца Савелия тоже недолго стучали своими челюстями; и они одна
за другою скоро утихли, уронили головы и задремали.
Это была дурная вещь. Туберозов торопливо вскочил, разбудил Павлюкана, помог ему вскарабкаться на
другого коня и послал его в погоню
за испуганною лошадью, которой между тем уже не было и следа.
Термосесов уехал, а вслед
за ним в
другую сторону уехал и Борноволоков обнаруживать иные беспорядки.
Протопоп поднял ногу на ступицу и взялся рукою
за грядку, в это время квартальный подхватил его под локоть снизу, а чиновник потянул
за другую руку вверх… Старик гадливо вздрогнул, и голова его заходила на шее, как у куклы на проволочной пружине.
Ахилла вскочил и, бросясь к ушату, выпил один
за другим два железные ковша студеной воды.
Карлик, слушая пространные, но малосодержательные речи чиновников, только вздыхал и мялся, а Ахилла глядел, хлопая глазами, то на того, то на
другого и в помышлениях своих все-таки сводил опять все к тому, что если бы ковер-самолет или хотя волшебная шапка, а то как и
за что взяться? Не
за что.
— Очень просто! Оттого, что отец Савелий сами сказали мне: «Брось эти хлопоты,
друг; для нас, духовных, нет защитников. Проси всех, в одолжение мне, не вступаться
за меня».
Дни шли
за днями; прошел месяц, и наступил
другой.
— Право! — продолжал дьякон. — Вдруг начну, например, рассказывать, что прихожане ходили ко владыке просить, чтобы меня им в попы поставить, чего даже и сам не желаю; или в
другой раз уверяю, будто губернское купечество меня в протодьяконы просят произвесть; а то… — Дьякон оглянулся по чулану и прошептал: — А то один раз брякнул, что будто я в юности был тайно обручен с консисторского секретаря дочерью! То есть, я вам говорю, после я себя
за это мало не убил, как мне эту мою продерзость стали рассказывать!
— Ах, лукавый его возьми! Вот выдумщик! — воскликнул весело Ахилла. — «Трус, потяни меня
за ус!» Ха-ха-ха!.. Это отлично! Капитан, пусть,
друг, тебя учитель Варнава
за ус тронет.
Было и еще получено письмо от Ахиллы, где он писал, что «счастливым случаем таки свиделся с Препотенским и думал с ним
за прошедшее биться, но вышел всему тому совсем
другой оборот, так что он даже и был у него в редакции, потому что Варнава теперь уже был редактором, и Ахилла видел у него разных „литератов“ и искренно там с Варнавой примирился.
«Раз (объяснял он), было это с певчими, ходил я в штатском уборе на самый верх на оперу „Жизнь
за царя“, и от прекрасного пения голосов после целую ночь в восторге плакал; а
другой раз, опять тоже переряженный по-цивильному, ходил глядеть, как самого царя Ахиллу представляли.
Ахилла вздохнул и вслед
за ним сделал то же. В торжественной тишине полуночи, на белом, освещенном луною пустом огороде, начались один
за другим его мерно повторяющиеся поклоны горячим челом до холодного снега, и полились широкие вздохи с сладостным воплем молитвы: «Боже! очисти мя грешного и помилуй мя», которой вторил голос протопопа
другим прошением: «Боже, не вниди в суд с рабом твоим». Проповедник и кающийся молились вместе.
Потом усопшего протопопа положили в гроб, и все разошлись, кроме Ахиллы; он оставался здесь один всю ночь с мертвым своим
другом, и тут произошло нечто, чего Ахилла не заметил, но что заметили
за него
другие.
— Помолиться! Нет,
друг Николаша, разве ты
за меня помолись, а я от печали моей обезумел; мне даже наяву видения снятся.
После похорон Туберозова Ахилле оставалось совершить два дела: во-первых, подвергнуться тому, чтоб «иной его препоясал», а во-вторых, умереть, будучи, по словам Савелия, «живым отрицанием смерти». Он непосредственно и торопливо принялся приближать к себе и то и
другое. Освободившись от хлопот
за погребальным обедом, Ахилла лег на своем войлоке в сеничном чулане и не подымался.
— Это
за что же ему «маленький» памятник, а не большой? Он у нас большое время здесь жил и свои заслуги почище
другого кого оставил.
Недавно два такие голодные «жадника» — родные братья, рослые ребята с Оки, сидя
друг против
друга за котлом каши, оба вдруг покатились и умерли.
Недосмотр был так велик, что в
другой артели в тот же день
за обедом посинели и упали два
другие человека, эти не умерли только благодаря тому, что случился опытный человек, видавший уже такие виды.
Черт отметил Грацианскому
за его отрицание еще и иным способом: на
другой же день после этой проповеди, на потолке, в сенях протопопского дома, заметили следы грязных сапогов.
Не спорили только два лица: это голова и отец Захария, но и то они не спорили потому, что были заняты особыми расследованиями: голова, низенький толстый купец, все потихоньку подкрадывался к черту то с той, то с
другой стороны и из изнавести крестил и затем сам тотчас же быстро отскакивал в сторону, чтобы с ним вместе не провалиться, а Захария тормошил его
за рожки и шептал под бурку...
И дьякон, подняв пред собою синего Данилку, сам в то же время выбрасывал на улицу одну
за другою все части его убранства и возглашал...