Неточные совпадения
Не жаловался ни на что
и дьякон Ахилла, проводивший
все дни свои в беседах
и в гулянье по
городу, или в выезде
и в мене своих коней, или, наконец, порой в дразнении
и в укрощении своей «услужающей Эсперансы».
Прошла неделя,
и отец протопоп возвратился. Ахилла-дьякон, объезжавший в это время вымененного им степного коня, первый заметил приближение к
городу протоиерейской черной кибитки
и летел по
всем улицам, останавливаясь пред открытыми окнами знакомых домов, крича: «Едет! Савелий! едет наш поп велий!» Ахиллу вдруг осенило новое соображение.
— Акведуки эти, — говорил отец протопоп, — будут ни к чему, потому
город малый,
и притом тремя реками пересекается; но магазины, которые
всё вновь открываются, нечто весьма изящное начали представлять. Да вот я вам сейчас покажу, что касается нынешнего там искусства…
Но она со
всею своею превосходною скромностью
и со
всею с этою женскою кокетерией, которую хотя
и попадья, но от природы унаследовала, вдруг
и взаправду коварно начала меня обольщать воспоминаниями минувшей моей юности, напоминая, что тому, о чем она намекнула, нетрудно было статься, ибо был будто бы я столь собою пригож, что когда приехал к ее отцу в
город Фатеж на ней свататься, то
все девицы не только духовные, но даже
и светские по мне вздыхали!
1-го апреля. Вечером. Донесение мое о поступке поляков, как видно, хотя поздно, но все-таки возымело свое действие. Сегодня утром приехал в
город жандармский начальник
и пригласил меня к себе, долго
и в подробности обо
всем этом расспрашивал. Я рассказал
все как было, а он объявил мне, что
всем этим польским мерзостям на Руси скоро будет конец. Опасаюсь, однако, что
все сие, как назло, сказано мне первого апреля. Начинаю верить, что число сие действительно обманчиво.
Сей искусник в анатомии позацеплял
все эти косточки одну за другую
и составил скелет, который привезен сюда в
город и ныне находится у Препотенского, укрепившего его на окне своем, что выходит как раз против алтаря Никитской церкви.
— Кто его об этом просил? кто ему поручил? кто приказывал? — рассуждал старик
и отвечал: — никто, сам вздумал с Варнавой Васильичем переведаться,
и наделали на
весь город разговоров.
Тою порой, пока между приезжими гостями Бизюкиной происходила описанная сцена, сама Дарья Николаевна, собрав
всю свою прислугу, открыла усиленную деятельность по реставрации своих апартаментов. Обрадованная дозволением жить не по-спартански, она решила даже сделать маленький раут, на котором бы показать своим гостям
все свое превосходство пред обществом маленького
города, где она, чуткая
и живая женщина, погибает непонятая
и неоцененная.
Протопоп Туберозов пользуется здесь большим уважением у
всего города,
и должно сознаться, что он владеет несомненным умом
и притом смелостью, которая, будучи развита долгим потворством начальства, доходит у него до бесстрашия.
Слухи о предстоящем судьбище поползли из
города в уезд
и в самых нелепейших преувеличениях дошли до Туберозова, который сначала им не верил, но потом, получая отовсюду подтверждения, встревожился
и, не объехав
всего благочиния, велел Павлюкану возвращаться в
город.
Это были послы по Савелиеву душу: протопопа под надзором их требовали в губернский
город. Через полчаса это знал
весь город,
и к дому Туберозова собрались люди, а через час дверь этого дома отворилась,
и из нее вышел готовый в дорогу Савелий. Наталья Николаевна провожала мужа, идучи возле него
и склонясь своею голубиною головкой к его локтю.
И еще велел
всем вам поклониться господин Термосесов; он встретился со мной в
городе: катит куда-то шибко
и говорит: «Ах, постой, говорит, пожалуйста, дьякон, здесь у ворот: я тебе штучку сейчас вынесу: ваша почтмейстерша с дочерьми мне пред отъездом свой альбом навязала, чтоб им стихи написать, я его завез, да
и назад переслать не с кем.
Город пробавлялся новостями, не идущими к нашему делу; то к исправнику поступала жалоба от некоей девицы на начальника инвалидной команды, капитана Повердовню, то Ахилла, сидя на крыльце у станции, узнавал от проезжающих, что чиновник князь Борноволоков будто бы умер «скорописною смертию», а Туберозов
все пребывал в своей ссылке,
и друзья его солидно остепенились на том, что тут «ничего не поделаешь».
Верстах в шести от
города проводила лето в своей роскошной усадьбе петербургская дама, г-жа Мордоконаки. Старый муж этой молодой
и весьма красивой особы в пору своего откупщичества был некогда восприемником одной из дочерей почтмейстерши. Это показалось последней достаточным поводом пригласить молодую жену старого Мордоконаки на именины крестницы ее мужа
и при
всех неожиданно возвысить к ней, как к известной филантропке
и покровительнице церквей, просьбу за угнетенного Туберозова.
Через день учитель Препотенский с отпуском
и бедными грошами в кармане бежал из
города, оставив причину своего внезапного бегства для
всех вечною загадкой.
— Усиленно, отец протопоп, просят! Ведь они только по начальственному высокомерию об этом говорить не могут, а им очень вас жаль
и неприятно, что
весь город за вас поднялся… Нехорошо им тоже
всем отказывать, не откажите ж
и вы им в снисхождении, утешьте просьбой.
Во время дороги они мало разговаривали,
и то заводил речи только Николай Афанасьевич. Стараясь развлечь
и рассеять протопопа, сидевшего в молчании со сложенными на коленях руками в старых замшевых перчатках, он заговаривал
и про то
и про другое, но Туберозов молчал или отзывался самыми краткими словами. Карлик рассказывал, как скучал
и плакал по Туберозове его приход, как почтмейстерша, желая избить своего мужа, избила Препотенского, как учитель бежал из
города, гонимый Бизюкиной, — старик
все отмалчивался.
Письма его были оригинальны
и странны, не менее чем
весь склад его мышления
и жизни. Прежде
всего он прислал Туберозову письмо из губернского
города и в этом письме, вложенном в конверт, на котором было надписано: «Отцу протоиерею Туберозову, секретно
и в собственные руки», извещал, что, живучи в монастыре, он отомстил за него цензору Троадию, привязав его коту на спину колбасу с надписанием: «Сию колбасу я хозяину несу»
и пустив кота бегать с этою ношею по монастырю.
Над Старым
Городом долго неслись воздыхания Ахиллы: он, утешник
и забавник, чьи кантаты
и веселые окрики внимал здесь всякий с улыбкой, он сам, согрешив, теперь стал молитвенником,
и за себя
и за
весь мир умолял удержать праведный гнев, на нас движимый!
Смерть Савелия произвела ужасающее впечатление на Ахиллу. Он рыдал
и плакал не как мужчина, а как нервная женщина оплакивает потерю, перенесение которой казалось ей невозможным. Впрочем, смерть протоиерея Туберозова была большим событием
и для
всего города: не было дома, где бы ни молились за усопшего.
Поход Ахиллы в губернский
город все день ото дня откладывался: дьякон присутствовал при поверке ризницы, книг
и церковных сумм,
и все это молча
и негодуя бог весть на что. На его горе, ему не к чему даже было придраться. Но вот Грацианский заговорил о необходимости поставить над могилой Туберозова маленький памятник.
Дьякон обошел
всех известных в
городе монументщиков
и остановился на самом худшем, на русском жерновщике, каком-то Попыгине. Два монументщика из немцев рассердили дьякона тем, что
всё желали знать, «позволит ли масштаб» построить столь большую пирамиду, какую он им заказывал, отмеряя расстояние попросту шагами, а вышину подъемом руки.
Все это сцены, известные меж теми, что попадали с мякины на хлеб; но рядом с этим шли
и другие, тоже, впрочем, довольно известные сцены, разыгрываемые оставшимися без хлеба: ночами, по глухим
и уединенным улицам
города, вдруг ни с того ни с сего начали показываться черти.
Ротмистр, не полагаясь более на средства полиции, отнесся к капитану Повердовне
и просил содействия его инвалидной команды к безотлагательной поимке тревожащего
город черта; но капитан затруднялся вступить в дело с нечистым духом, не испросив на то особого разрешения у своего начальства, а черт между тем
все расхаживал
и, наконец, нагнал на
город совершенный ужас.
Есть как будто что-то похожее на недавние следы, но кто теперь отличит свежий след от вчерашнего, когда снег
весь взялся жидким киселем
и нога делает в нем почти бесформенную яму. В
городе прокричали утренние петухи. Нет, верно черта сегодня не будет…
Потянув немножко спирту, дьякон вздрогнул
и повалился в сани. Состояние его было ужасное: он
весь был мокр, синь, как котел,
и от дрожи едва переводил дыхание. Черт совсем лежал мерзлою кочерыжкой; так его, окоченелого,
и привезли в
город, где дьякон дал знак остановиться пред присутственными местами.
Этот офицер теперь тоже здесь был чрезвычайно необходим,
и притом со
всею своею храбростию, потому что
городу угрожал бунт.