Неточные совпадения
Он закутал голову одеялом
и долго лежал молча. Ночь была тихая, словно прислушивалась к чему-то, чего-то ждала, а мне казалось, что вот в следующую секунду ударят в колокол
и вдруг
все в
городе забегают, закричат в великом смятении страха.
Я
все еще думал, что сон вижу,
и молчал. Пришел доктор, перевязал мне ожоги,
и вот я с бабушкой еду на извозчике по улицам
города. Она рассказывает...
Однажды дед пришел из
города мокрый
весь — была осень,
и шли дожди — встряхнулся у порога, как воробей,
и торжественно сказал...
Слушая беседы хозяев о людях, я всегда вспоминал магазин обуви — там говорили так же. Мне было ясно, что хозяева тоже считают себя лучшими в
городе, они знают самые точные правила поведения
и, опираясь на эти правила, неясные мне, судят
всех людей безжалостно
и беспощадно. Суд этот вызывал у меня лютую тоску
и досаду против законов хозяев, нарушать законы — стало источником удовольствия для меня.
…В субботу на Пасхе приносят в
город из Оранского монастыря чудотворную икону Владимирской Божией Матери; она гостит в
городе до половины июня
и посещает
все дома,
все квартиры каждого церковного прихода.
Было
и еще много плохого для меня, часто мне хотелось убежать с парохода на первой же пристани, уйти в лес. Но удерживал Смурый: он относился ко мне
все мягче, —
и меня страшно пленяло непрерывное движение парохода. Было неприятно, когда он останавливался у пристани,
и я
все ждал — вот случится что-то,
и мы поплывем из Камы в Белую, в Вятку, а то — по Волге, я увижу новые берега,
города, новых людей.
Я бегал по полю с солдатами вплоть до конца учения
и потом провожал их через
весь город до казарм, слушая громкие песни, разглядывая добрые лица,
всё такие новенькие, точно пятачки, только что отчеканенные.
Прачки были, в большинстве, с Ярила,
всё бойкие, зубастые бабы; они знали
всю жизнь
города,
и было очень интересно слушать их рассказы о купцах, чиновниках, офицерах, на которых они работали.
Эти иллюстрации раздвигали предо мною землю
все шире
и шире, украшая ее сказочными
городами, показывая мне высокие горы, красивые берега морей.
Хозяин послал меня на чердак посмотреть, нет ли зарева, я побежал, вылез через слуховое окно на крышу — зарева не было видно; в тихом морозном воздухе бухал, не спеша, колокол;
город сонно прилег к земле; во тьме бежали, поскрипывая снегом, невидимые люди, взвизгивали полозья саней,
и все зловещее охал колокол. Я воротился в комнаты.
Однако я очень скоро понял, что во
всех этих интересно запутанных книгах, несмотря на разнообразие событий, на различие стран
и городов, речь
все идет об одном: хорошие люди — несчастливы
и гонимы дурными, дурные — всегда более удачливы
и умны, чем хорошие, но в конце концов что-то неуловимое побеждает дурных людей
и обязательно торжествуют хорошие.
Смотрел я на нее, слушал грустную музыку
и бредил: найду где-то клад
и весь отдам ей, — пусть она будет богата! Если б я был Скобелевым, я снова объявил бы войну туркам, взял бы выкуп, построил бы на Откосе — лучшем месте
города — дом
и подарил бы ей, — пусть только она уедет из этой улицы, из этого дома, где
все говорят про нее обидно
и гадко.
— Что вам угодно, почтенный? Псалтири следованные
и толковые, Ефрема Сирина книги, Кирилловы, уставы, часословы — пожалуйте, взгляните! Иконы
все, какие желаете, на разные цены, лучшей работы, темных красок! На заказ пишем кого угодно,
всех святых
и богородиц! Именную, может, желаете заказать, семейную? Лучшая мастерская в России! Первая торговля в
городе!
Этот крепкий, жилистый старик
все знает —
всю жизнь
города,
все тайны купцов, чиновников, полов, мещан. Он зорок, точно хищная птица, в нем смешалось что-то волчье
и лисье; мне всегда хочется рассердить его, но он смотрит на меня издали
и словно сквозь туман. Он кажется мне округленным бездонною пустотой; если подойти к нему ближе — куда-то провалишься.
И я чувствую в нем нечто родственное кочегару Шумову.
Но для того, чтобы убедиться в этом, мне пришлось пережить много тяжелых лет, многое сломать в душе своей, выбросить из памяти. А в то время, когда я впервые встретил учителей жизни среди скучной
и бессовестной действительности, — они показались мне людьми великой духовной силы, лучшими людьми земли. Почти каждый из них судился, сидел в тюрьме, был высылаем из разных
городов, странствовал по этапам с арестантами;
все они жили осторожно,
все прятались.
Таяли снега в поле, таяли зимние облака в небе, падая на землю мокрым снегом
и дождем;
все медленнее проходило солнце свой дневной путь, теплее становился воздух, казалось, что пришло уже весеннее веселье, шутливо прячется где-то за
городом в полях
и скоро хлынет на
город.
Я был убежден в этом
и решил уйти, как только бабушка вернется в
город, — она
всю зиму жила в Балахне, приглашенная кем-то учить девиц плетению кружев. Дед снова жил в Кунавине, я не ходил к нему, да
и он, бывая в
городе, не посещал меня. Однажды мы столкнулись на улице; он шел в тяжелой енотовой шубе, важно
и медленно, точно поп, я поздоровался с ним; посмотрев на меня из-под ладони, он задумчиво проговорил...
Он говорит лениво, спокойно, думая о чем-то другом. Вокруг тихо, пустынно
и невероятно, как во сне. Волга
и Ока слились в огромное озеро; вдали, на мохнатой горе, пестро красуется
город,
весь в садах, еще темных, но почки деревьев уже набухли,
и сады одевают дома
и церкви зеленоватой теплой шубой. Над водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как гудит
город, а здесь — точно на забытом кладбище.
Мне кажется, что здесь, на живой реке, я
все знаю, мне
все близко
и все я могу понять. А
город, затопленный сзади меня, — дурной сон, выдумка хозяина, такая же малопонятная, как сам он.
Изо
всех книжных мужиков мне наибольше понравился Петр «Плотничьей артели»; захотелось прочитать этот рассказ моим друзьям,
и я принес книгу на ярмарку. Мне часто приходилось ночевать в той или другой артели; иногда потому, что не хотелось возвращаться в
город по дождю, чаще — потому, что за день я уставал
и не хватало сил идти домой.
По праздникам я частенько спускался из
города в Миллионную улицу, где ютились босяки,
и видел, как быстро Ардальон становится своим человеком в «золотой роте». Еще год тому назад — веселый
и серьезный, теперь Ардальон стал как-то криклив, приобрел особенную, развалистую походку, смотрел на людей задорно, точно вызывая
всех на спор
и бой,
и все хвастался...
Во мне жило двое: один, узнав слишком много мерзости
и грязи, несколько оробел от этого
и, подавленный знанием буднично страшного, начинал относиться к жизни, к людям недоверчиво, подозрительно, с бессильною жалостью ко
всем, а также к себе самому. Этот человек мечтал о тихой, одинокой жизни с книгами, без людей, о монастыре, лесной сторожке, железнодорожной будке, о Персии
и должности ночного сторожа где-нибудь на окраине
города. Поменьше людей, подальше от них…
Я смотрел в овраг, до краев налитый сыроватой августовской тьмою. Из оврага поднимался запах яблоков
и дынь. По узкому въезду в
город вспыхивали фонари,
все было насквозь знакомо. Вот сейчас загудит пароход на Рыбинск
и другой — в Пермь…
Я поднялся в
город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя
город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву
и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки.
Все вокруг полуспит,
все так приглушено,
все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.