Неточные совпадения
«Между подчиненными генерала был
полковник — человек хитрый, недобрый
и дьявольски самолюбивый. Прикрытый маскою смирения
и благочестности, лести
и вкрадчивой покорности, он выиграл расположение генерала
и был принят в доме, как свой. Когда генералу настала надобность выехать надолго из Петербурга, он, оставляя нас, поручил любимцу своему навещать нас, обедать с нами
и беседовать вроде компаньона».
«
Полковник навещал нас каждый день
и в беседах
и во время стола склонял разговор на свои цели. Он был чтитель Вольтера — не любил христианской религии, не знал даже, что такое Ветхий
и Новый завет (?!); благочестие считал суеверием, церковные уставы — выдумками духовенства для корысти; признавал обязанности родителей к детям, но не допускал обязанностей детей к родителям. Вот в каком духе были беседы
полковника с нами
и с детьми генерала».
Дом исполнился ужаса
и скорби,
и все, кто чем мог, вооружилися против ядовитого
полковника; но он, будучи ужасно изворотлив, всех их превозмогал
и всякий день продолжал разливать свой яд в детские амфоры.
Генерал выслушал обвинения против
полковника с неудовольствием
и «не совсем им поверил». Лучше скажем, — судя по запискам, — он совсем этому не поверил, а еще шире открыл волку двери в овчарню.
Полковник-интриган был настолько ловчее своих благонамеренных противников, что опять стал в фаворе, а Исмайлов
и свояченица были сконфужены
и отстранены еще далее на задний план.
Такой признак заставляет думать, что
полковник был, вероятно, человек из дворянской знати,
и притом из тех же мест, откуда был Копцевич
и где сидела на своем корневище «гетманская дочь».
Генерал Копцевич дал в доме такую волю
полковнику, что тот прямо забирал детей, уводил их
и говорил с ними в своем роде «наедине»… Это был какой-то злой гений, который находил удовольствие в отраве
и растлении.
«Тетка, — говорит Исмайлов, — должна была действовать на детей
и на отца, а я против
полковника, наблюдая за каждым его словом
и поступком, как строгий цензор
и как неумолимый критик». Но
полковник нашел, что двух этих обязанностей духовному магистру еще мало,
и начал этого «цензора
и критика» нагло
и беспощадно вымучивать. Воспитанный на семинарских хриях, Исмайлов отбивался очень неуклюже
и понимал опасности своего положения, а других эти турниры забавляли.
В записках есть любопытное описание одного ученого диспута между магистром
и полковником. Описание сделано в виде сценария рукою очень неискусною, но все-таки очень интересно, потому что на расстоянии полувека назад представляет, как
и чем в то время «бавились» важные военные лица, при которых происходит весь этот турнир.
Прием легкой, но настоящей атаки
полковника на самомнительного семинара был очень прост
и весел.
Исмайлов нашептывал на
полковника Копцевичу, когда они с генералом случались наедине, а потом подступал к
полковнику с «ударами» тяжелой научной критики, а
полковник прямо, с налету, «все острил» на его счет,
и притом, по собственному сознанию Исмайлова, «острил очень иногда удачно».
Авторитет Исмайлова как ученого человека
и воспитателя пал до того, что когда ему даже
и удавалось побеждать
полковника своими хриями, то
и самые эти победы уже не шли ему на пользу.
Мой
полковник — артиллерист, как
и генерал, считавший себя в деле пушек смышленее других, — обратился к адъютанту
и говорит...
Полковник стал изворачиваться, стал утверждать, что не может быть, чтобы каждая мелочь, каждый винтик
и гайка были точно в 512 раз более. Такая скропуляная работа требует особенного искусства
и для игрушки была бы только напрасною тратою времени
и труда.
Я. Это другой вопрос,
полковник,
и относится к технике, а не к церковной математике.
«Диспутант мой озлобился на меня, — продолжает Исмайлов. — Я предвидел, что добра не выйдет,
и брал предосторожности. Мне удалось убедить генерала, что
полковник — вольтерьянец, но не удалось вырвать из-под его влияния генеральского сына».
К прежнему своему воспитаннику Исмайлов мог ходить «только репетировать уроки», но ядовитый
полковник даже
и в этом отдаленном положении не хотел терпеть магистра: он склонил генерала взять мальчика из пансиона
и «определить в военное училище». Это от дипломатии было еще дальше, но генерал
и то исполнил. А чтобы новое исправление ребенка получило окончательную
и более целостную отделку, «присмотр
и депутацию (?!) за ним генерал поручил самому вольтерьянцу».
Генерал назвал меня злодеем, хлопнул дверью
и ушел. Я побежал к свояченице, — та меня побранила (за что!). Кончилось тем, что генерал «акт разорвал», а
полковнику, отравившему душу его сына, исходатайствовал за эти труды «чин генерал-лейтенанта»… Какая злая насмешка над самим собою,
и как, значит, несправедливы те, которые думают, что такие оскорбительные издевательства стали случаться будто только в наше многовиновное время.
Во всяком случае
полковник, произведенный в генералы за развращение сына своего начальника, жил
и действовал за сорок лет ранее Базарова
и был во всех отношениях хуже Базарова; притом же Базаров есть лицо вымышленное, а этот развратитель, произведенный в генералы, есть лицо, к сожалению, самое реальное, действительности существования которого отрицать невозможно!
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который
полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он,
полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Они поворачивались, чтоб итти назад, как вдруг услыхали уже не громкий говор, а крик. Левин, остановившись, кричал,
и доктор тоже горячился. Толпа собиралась вокруг них. Княгиня с Кити поспешно удалились, а
полковник присоединился к толпе, чтоб узнать, в чём дело.
Полковник заговорил тоже про оперу
и про освещение.
Вронский был в эту зиму произведен в
полковники, вышел из полка
и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван,
и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались
и связались с представлением об Анне
и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте;
и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха,
и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Потом, когда он достаточно поговорил
и замолчал,
полковник, молчавший до сих пор, начал говорить.