Неточные совпадения
В
целой губернии он
не находил человека, достойного
быть восприемником его новорожденного сына, и, наконец, решил крестить сам!
Новые знакомства, завязанные Юлинькой с разными тонкими
целями,
не нравились Долинскому, тем более, что ради этих знакомств его заставляли
быть «искательным», что вовсе
было и
не в натуре Долинского и
не в его правилах.
Хозяйки, по-русски, оставили Долинского у себя отобедать, потом вместе ходили гулять и продержали его до полночи. Дорушка
была умна, резва и весела. Долинский
не заметил, как у него прошел
целый день с новыми знакомыми.
— Да, если бы любовь, которая, как вы говорите, сама по себе
есть цель-то, или главный смысл нашей жизни,
не налагала на нас известных обязанностей.
Теперь он
не мог надивиться, как в
былое время у него недоставало досуга написать в неделю двух довольно коротких корреспонденции, когда нынче он свободно вел порученный ему
целый отдел газеты и на все это
не требовалось ни одной бессонной ночи.
— То
есть как же это о нем позаботиться? Кому я могу доставить какое-нибудь счастье—я всегда очень рада: а всем, то
есть целому человечеству — ничего
не могу сделать: ручки
не доросли.
Он
не только
не хотел зарабатывать нового карбованца, пока у него в кармане
был еще хоть один старый, но даже при виде сала или колбасы способен
был забывать о
целом мире, и, чувствуя свою несостоятельность оторваться от съедаемого, говаривал: «а возьмить, будьтэ ласковы, або ковбасу от менэ, або менэ от ковбасы, а то або я зъим, або вона менэ зъист».
Эта святая душа, которая
не только
не могла столкнуть врага, но у которой
не могло
быть врага, потому что она вперед своей христианской индульгенцией простила все людям, она
не вдохновит никого, и могила ее, я думаю, до сих пор разрыта и сровнена, и сын ее вспоминает о ней раз в
целые годы; даже черненькое поминанье, в которое она записывала всех и в которое я когда-то записывал моею детскою рукою ее имя — и оно где-то пропало там, в Москве, и еще, может
быть,
не раз служило предметом шуток и насмешек…
—
Поет! Ах, нет,
не поет он. Вы ведь
не знаете, mademoiselle, как он меня любит: он такой недурненький и всегда хочет
целовать меня… Я просто, когда только вздумаю, кто ему там чистит его белье, кто ему починит, если разорвется его платье, и мне так хочется плакать, мне делается так грустно… когда я только подумаю, что…
Слезы, плывшие в голосе Жервезы и затруднявшие ее пение, разом хлынули
целым потоком, со стонами и рыданиями тоски и боязни за свою любовь и счастье. И чего только, каких только слов могучих, каких душевных движений
не было в этих разрывающих грудь звуках!
Утром у Даши
был легонький кашель. День
целый она провела прекрасно, и доктор нашел, что здоровье ее пришло опять в состояние самое удовлетворительное. С вечера ей
не спалось.
В тот самый день, ниццскими событиями которого заключена вторая часть нашего романа, именно накануне св. Сусанны, что в Петербурге приходилось, если
не ошибаюсь, около конца пыльного и неприятного месяца июля, Анне Михайловне
было уж как-то особенно, как перед пропастью, тяжело и скучно.
Целый день у нее валилась из рук работа, и едва-едва она дождалась вечера и ушла посидеть в свою полутемную комнату. На дворе
было около десяти часов.
— Говорит, что все они — эти несчастные декабристы, которые
были вместе, иначе ее и
не звали, как матерью: идем, говорит, бывало, на работу из казармы — зимою, в поле темно еще, а она сидит на снежку с корзиной и лепешки нам раздает — всякому по лепешке. А мы, бывало: мама, мама, мама, наша родная, кричим и лезем хоть на лету ручку ее
поцеловать.
Дорогой княгиня совсем потеряла свой желчный тон и даже очень оживилась; она рассказала несколько скабрезных историек из маловедомого нам мира и века, и каждая из этих историек
была гораздо интереснее светских романов одной русской писательницы, по мнению которой влюбленный человек «хорошего тона» в самую горячечную минуту страсти ничего
не может сделать умнее, как с большим жаром
поцеловать ее руку и прочесть ей следующее стихотворение Альфреда Мюссе.
Обе эти девочки
были очень хорошенькие и очень хорошие особы, с которыми можно
было прожить
целую жизнь в отношениях самых приятельских, если бы
не было очевидной опасности, что приязнь скоро перейдет в чувство более теплое и грешное.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом
целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть,
не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он
целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен
был выбросить его за окно. Он меня морил голодом по
целым дням… Чай такой странный: воняет рыбой, а
не чаем. За что ж я… Вот новость!
Анна Андреевна. Ну вот, уж
целый час дожидаемся, а все ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться…
Было бы
не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни души! как будто бы вымерло все.
—
Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три //
Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку
пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час
целый откликается… // Такие жеребцы!..