Неточные совпадения
— Ну, полно, полно плакать, — говорила мать Агния. — Хоть
это и хорошие слезы, радостные, а все же полно. Дай
мне обнять Гешу. Поди ко
мне, дитя мое милое! — отнеслась она к Гловацкой.
—
Это не так легко,
я думаю.
— А что же? Что же
это такое?
Я должна жить как
мне прикажут?
— Своему — да;
я это понимаю.
Я знаю
эти, как ты называешь, взгляды-то.
Двух лет еще нет, как ее братец вот тут же, на
этом самом месте, все развивал
мне ваши идеи новые.
— Нет, что ж такое,
я помогу. Разве
это трудно?
— Душно точно, голова так и кружится, да
это ничего, Господь подкрепляет,
я привыкла уж, — говорила Феоктиста, продолжая прерванный разговор о церковной духоте.
Ну, как там, Бог сам знает, как
это сделалось, только
этот купеческий сын Естифей Ефимыч вздумал ко
мне присвататься.
Я-то тогда девчонка была, ничего
этого не понимала.
А
мне то
это икры захочется, то рыбы соленой, да так захочется, что вот просто душенька моя выходит.
Я, бывало,
это Естифею Ефимовичу ночью скажу, а он днем припасет, пронесет
мне в кармане, а как спать ляжем с ним,
я пологом задернусь на кровати, да и ем.
Грех
это так есть-то, Богу помолимшись, ну, а
я уж никак стерпеть не могла.
Ну и наказал же
меня господь за мои за
эти за глупости!
Пришел муж из лавки, легли спать,
я ему
это и сказываю про свое про хотенье-то.
Так
я это в горе и заснула.
Это в трактир-то на станцию ему нельзя было идти, далеко, да и боязно, встретишь кого из своих, он, мой голубчик, и пошел
мне селяночку-то
эту проклятую готовить к городническому повару, да торопился, на мост-то далеко, он льдом хотел, грех и случился.
И не знаю
я, как уж
это все
я только пережила!
— Кудри его черные вот так по лицу по моему… Ах ты господи! боже мой! Когда ж
эти сны кончатся? Когда ты успокоишь и его душеньку и
меня, грешницу нераскаянную.
— Варсонофия-то сама хороша. Вели-ка завтра
этой белице за часами у ранней на поклоны стать. Скажи, что
я приказала без рассуждений.
— Нет, матушка, верно, говорю: не докладывала
я ничего о ней, а только докладала точно, что он
это, как взойдет в храм божий, так уставит в нее свои бельмы поганые и так и не сводит.
Если б
я был поэт, да еще хороший поэт,
я бы непременно описал вам, каков был в
этот вечер воздух и как хорошо было в такое время сидеть на лавочке под высоким частоколом бахаревского сада, глядя на зеркальную поверхность тихой реки и запоздалых овец, с блеянием перебегавших по опустевшему мосту.
—
Я уж к
этому давно привыкла.
— Да.
Это всегда так. Стоит
мне пожелать чего-нибудь от мужа, и
этого ни за что не будет.
—
Мне неловко совсем идти с Матузалевной, понеси ее, пожалуйста, Сонечка. Да нет, ты ее задушишь; ты все
это как-то так делаешь, бог тебя знает! Саша, дружочек, понесите, пожалуйста, вы мою Матузалевну.
— Постой…
это ничего… дай
мне еще поцеловать твои ручки, Лизок…
Это… ничего… ох.
— То-то.
Я тебя за
это награждать желаю.
— Полно. Неш
я из корысти какой! А то взаправду хоть и подари:
я себе безрукавочку такую, курточку сошью; подари. Только
я ведь не из-за
этого.
Я что умею, тем завсегда готова.
«Что же
это, однако, будет со
мной?» — думал он и спросил...
—
Я и не на смех
это говорю. Есть всякие травы. Например, теперь, кто хорошо знается, опять находят лепестан-траву. Такая мокрая трава называется. Что ты ее больше сушишь, то она больше мокнет.
— Вот твой колыбельный уголочек, Женичка, — сказал Гловацкий, введя дочь в
эту комнату. — Здесь стояла твоя колыбелька, а материна кровать вот тут, где и теперь стоит.
Я ничего не трогал после покойницы, все думал: приедет Женя, тогда как сама хочет, — захочет, пусть изменяет по своему вкусу, а не захочет, пусть оставит все по-материному.
— То-то, как хочешь. У
меня хозяйство маленькое и люди честные, но, по-моему, девушке хорошо заняться
этим делом.
— И нынче, папа,
я думаю, не все пренебрегают:
это не одинаково.
— Нет, не знаю. Папа
мне ничего не говорил об
этом.
Точно, —
я сам знаю, что в Европе существует гласность, и понимаю, что она должна существовать, даже… между нами говоря… (смотритель оглянулся на обе стороны и добавил, понизив голос)
я сам несколько раз «Колокол» читал, и не без удовольствия, скажу вам, читал; но у нас-то, на родной-то земле, как же
это, думаю?
А вот
эти господа хохочут, а доктор Розанов говорит: «
Я, говорит, сейчас самого себя обличу, что, получая сто сорок девять рублей годового жалованья, из коих половину удерживает инспектор управы, восполняю свой домашний бюджет четырьмястами шестьюдесятью рублями взяткообразно».
Я могу переводить Ювенала, да, быть может, вон соберу систематически материалы для истории Абассидов, но
этого не могу;
я другой школы, нас учили классически; мы литературу не принимали гражданским орудием; мы не приучены действовать, и не по силам нам действовать.»
— Да вот вам, что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на то, что директор нынче все настаивает, чтоб
я почаще навертывался на ваши уроки. И будет
это скоро, гораздо прежде, чем вы до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и
мне то же твердили, да и мой сын видел, как
я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу; а нынче все
это двинулось, пошло, и школа будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
— Напротив, папа, зачем вы так думаете?
Меня это очень занимает.
— Уж и по обыкновению! Эх, Петр Лукич! Уж вот на кого Бог-то, на того и добрые люди.
Я, Евгения Петровна, позвольте, уж буду искать сегодня исключительно вашего внимания, уповая, что свойственная человечеству злоба еще не успела достичь вашего сердца и вы, конечно, не найдете самоуслаждения допиливать
меня, чем занимается весь
этот прекрасный город с своим уездом и даже с своим уездным смотрителем, сосредоточивающим в своем лице половину всех добрых свойств, отпущенных нам на всю нашу местность.
— Без водки, — чего ж было не договаривать!
Я точно, Евгения Петровна, люблю закусывать и счел бы позором скрыть от вас
этот маленький порок из обширной коллекции моих пороков.
—
Это сегодня, а то мы все вдвоем с Женни сидели, и еще чаще она одна.
Я, напротив, боюсь, что она у
меня заскучает, журнал для нее выписал. Мои-то книги, думаю, ей не по вкусу придутся.
— Да, оне читают, а
мне это не нравится. Мы в институте доставали разные русские журналы и все читали, а здесь ничего нет. Вы какой журнал выписали для Женни?
— Бог ее знает! Говорит, читай то, что читают сестры, а
я этого читать не могу, не нравится
мне.
— Нет, а впрочем, не знаю. Он кандидат, молодой, и некоторые у него хорошо учились. Вот Женни, например, она всегда высший балл брала. Она по всем предметам высшие баллы брала. Вы знаете — она ведь у нас первая из целого выпуска, — а
я первая с другого конца.
Я терпеть не могу некоторых наук и особенно вашей математики. А вы естественных наук не знаете?
Это, говорят, очень интересно.
— Будто! Ведь
это для химиков или для других, а так, для любителей,
я думаю, можно и без
этой скучной математики.
— Право,
я не умею вам отвечать на
это, но думаю, что в известной мере возможно. Впрочем, вот у нас доктор знаток естественных наук.
—
Это между нами:
я говорил, Петр Лукич солнце, а Помада везде антик.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь
это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то
это клевета, ей-богу клевета.
Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть
этот чиновник.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что
это за жаркое?
Это не жаркое.
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь.
Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками.
Это совсем иное дело.