Неточные совпадения
Теперь тарантас наш путешествует от Москвы уже шестой день, и ему
остается проехать еще верст около ста до уездного города, в котором растут родные липы наших барышень. Но на дороге у них уже близехонько
есть перепутье.
— Как хотите. Вы устали, служба сегодня долгая
будет,
оставайтесь дома.
— Разве никого больше не
оставалось у вас, и состояния никакого не
было?
Не нашли Розанова в городе, —
был где-то на следствии, а Помада все
оставался в прежнем состоянии, переходя из лихорадки в обморок, а из обморока в лихорадку.
Все
были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «картоооффелллю»,
остался в принятом им на себя сокращенном виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.
— Не могу, Лиза, не проси. Ты знаешь, уж если бы
было можно, я не отказала бы себе в удовольствии и
осталась бы с вами.
— Лизанька, вероятно, и совсем готова
была бы у вас
остаться, а вы не хотите подарить ей одну ночку.
— Нет, я здесь
останусь. Я напьюсь чаю, вина
выпью, оденусь шубой и велю всю ночь топить — ничего и здесь. Эта комната скоро согреется.
С приездом Женни здесь все пошло жить. Ожил и помолодел сам старик, сильнее зацвел старый жасмин, обрезанный и подвязанный молодыми ручками; повеселела кухарка Пелагея, имевшая теперь возможность совещаться о соленьях и вареньях, и повеселели самые стены комнаты, заслышав легкие шаги грациозной Женни и ее тихий, симпатичный голосок, которым она,
оставаясь одна, иногда безотчетно
пела для себя: «Когда б он знал, как пламенной душою» или «Ты скоро меня позабудешь, а я не забуду тебя».
Солнце, совсем спускаясь к закату, слабо освещало бледно-оранжевым светом окна и трепетно отражалось на противоположных стенах. Одни комнаты
были совершенно пусты, в других
оставалась кое-какая мебель, закрытая или простынями, или просто рогожами. Только одни кровати не
были ничем покрыты и производили неприятное впечатление своими пустыми досками.
Женни
оставалась тем, чем она
была постоянно.
— А то
остались бы. Мы поехали бы на озеро: там
есть лодка, покатались бы.
В то время иностранцам
было много хода в России, и Ульрих Райнер не
остался долго без места и без дела. Тотчас же после приезда в Москву он поступил гувернером в один пансион, а оттуда через два года уехал в Калужскую губернию наставником к детям богатого князя Тотемского.
Ульрих Райнер
был теперь гораздо старше, чем при рождении первого ребенка, и не сумасшествовал. Ребенка при св. крещении назвали Васильем. Отец звал его Вильгельм-Роберт. Мать, лаская дитя у своей груди, звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем, так как Ульрих Райнер в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем. Вскоре после похорон первого сына, в декабре 1825 года, Ульрих Райнер решительно объявил, что он ни за что не
останется в России и совсем переселится в Швейцарию.
Германская революция
была во всем разгаре. Старик Райнер
оставался дома и не принимал в ней, по-видимому, никакого непосредственного участия, но к нему беспрестанно заезжали какие-то новые люди. Он всегда говорил с этими людьми, запершись в своем кабинете, давал им проводников, лошадей и денег и сам находился в постоянном волнении.
Мать опять взглянула на сына, который молча стоял у окна, глядя своим взором на пастуха, прыгавшего по обрывистой тропинке скалы. Она любовалась стройною фигурой сына и чувствовала, что он скоро
будет хорош тою прелестною красотою, которая долго
остается в памяти.
— Залить кровью Россию, перерезать все, что к штанам карман пришило. Ну, пятьсот тысяч, ну, миллион, ну, пять миллионов, — говорил он. — Ну что ж такое? Пять миллионов вырезать, зато пятьдесят пять
останется и
будут счастливы.
Несмотря на то, что маркиза никогда не
была оценена по достоинству своим мужем и рано
осталась одна с двумя дочерьми и двумя сыновьями, она все-таки
была замечательно счастливою женщиною.
Рогнеда Романовна не могла претендовать ни на какое первенство, потому что в ней надо всем преобладало чувство преданности, а Раиса Романовна и Зоя Романовна
были особы без речей. Судьба их некоторым образом имела нечто трагическое и общее с судьбою Тристрама Шанди. Когда они только что появились близнецами на свет, повивальная бабушка, растерявшись, взяла вместо пеленки пустой мешочек и обтерла им головки новорожденных. С той же минуты младенцы сделались совершенно глупыми и
остались такими на целую жизнь.
Ново
было впечатление, произведенное этою сценою на Розанова и Райнера, но все другие
оставались совершенно покойны, будто этому всему непременно так и надо
быть.
— Давно. Он, сказывал, совсем собрался
было в Петербург и вдруг опять вчера
остался.
— И умно делаете. Затем-то я вас и позвал к себе. Я старый солдат; мне, может
быть, извините меня, с революционерами и говорить бы, пожалуй, не следовало. Но пусть каждый думает, кто как хочет, а я по-своему всегда думал и
буду думать. Молодежь
есть наше упование и надежда России. К такому положению нельзя
оставаться равнодушным. Их жалко. Я не говорю об университетских историях. Тут что ж говорить! Тут говорить нечего. А
есть, говорят, другие затеи…
Единственным отдыхом ему
была беседа с Лобачевским, который
оставался с Розановым в прежних, неизменно хороших, не то что приятельских, а товарищеских отношениях.
Розанов
был ко всему этому совершенно равнодушен; он даже радовался, что
останется на некоторое время один.
Полинька
осталась одна с ребенком. К дядям она не хотела возвращаться и
быть им обязанной.
Помилуйте, да в наше университетское время тоже
был стремление к радикализму; все мы более или менее
были радикалы, и многие до сих пор ими
остаются.
Бедная madame Розанова
была оплакана, и ей уж не
оставалось никаких средств спастись от опеки углекислых.
Лиза
была в это время в разладе с своими и не выходила за порог своей комнаты. Полинька Калистратова навещала ее аккуратно каждое утро и
оставалась у ней до обеда. Бертольди Ольга Сергеевна ни за что не хотела позволить Лизе принимать в своем доме; из-за этого-то и произошла новая размолвка Лизы с матерью.
Ольга Александровна несколько раз пробовала заводить его, заговаривая с ребенком, какие бывают хорошие мужья и отцы и какие дурные, причем обыкновенно все дурные
были похожи капля в каплю на Розанова; но Розанов точно не понимал этого и
оставался невозмутимо спокойным.
Лиза
оставалась неподвижною одна-одинешенька в своей комнате. Мертвая апатия, недовольство собою и всем окружающим, с усилием подавлять все это внутри себя, резко выражались на ее болезненном личике. Немного нужно
было иметь проницательности, чтобы, глядя на нее теперь, сразу видеть, что она во многом обидно разочарована и ведет свою странную жизнь только потому, что твердо решилась не отставать от своих намерений — до последней возможности содействовать попытке избавиться от семейного деспотизма.
Новые семьяне старались убедить Лизу, что это пустяки, вздор, на которые не стоит обращать так много внимания, но она
оставалась при своем мнении и утверждала, что Белоярцев
был не вправе так распоряжаться.
— Я здесь на лестнице две комнатки нашла, — говорила она со слезами. — Пятнадцать рублей на месяц всего. Отлично нам с тобою
будет: кухмистер
есть на дворе, по восьми рублей берет, стол, говорит, у меня всегда свежий.
Останься,
будь умница, утешь ты хоть раз меня, старуху.
Мы должны
были отпустить трех девушек и
остались при одной Марфе с ее мужем.
— Что ж? если вы рисуете себе все это такими черными красками и боитесь… — начал
было Белоярцев, но Лиза остановила его словами, что она ничего не боится и
остается верною своему слову, но уже ничего не ожидает ни от кого, кроме времени.
— Конечно, — начал он после короткой паузы, — в нашем положении здесь мы должны молчать и терпеть, но эта почтенная партия может
быть уверена, что ее серьезные занятия не
останутся тайною для истории.
— Завтра мне мой счет чтоб
был готов: я ни минуты не хочу
оставаться в этом смешном и глупом доме.
Это казусное обстоятельство, однако,
осталось неразрешенным, и объявление о пропаже Лизы не
было подано в течение пяти дней, потому что все эти пять дней Белоярцев
был оживлен самою горячечною деятельностью.
— Люди перед смертью бывают слабы, — начала она едва слышно,
оставшись с Лобачевским. — Физические муки могут заставить человека сказать то, чего он никогда не думал; могут заставить его сделать то, чего бы он не хотел. Я желаю одного, чтобы этого не случилось со мною… но если мои мучения
будут очень сильны…
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Артемий Филиппович. Человек десять
осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может
быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Осталась я с золовками, // Со свекром, со свекровушкой, // Любить-голубить некому, // А
есть кому журить!
Чуть дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а у вотчины //
Останутся луга. // Так
будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!