Неточные совпадения
— Да, мы с
ним большие друзья;
ну, все же
он не то.
—
Ну, глуп отец, одним словом, а
он умен; тут же при мне и при двух сестрах, очень почтенных женщинах, монастыри обругал, назвал нас устрицами, приросшими к своим раковинам.
Городок наш маленький, а тятенька, на волю откупимшись, тут домик в долг тоже купили, хотели трактирчик открыть, так как
они были поваром,
ну не пошло.
Ну я уж была на возрасте, шестнадцатый годок мне шел; матери не было, братец в лакейской должности где-то в Петербурге, у важного лица, говорят, служит, только отцу
они не помогали.
Ну, а тут, так через улицу от нас, купцы жили, — тоже недавно
они в силу пошли, из мещан, а только уж богатые были; всем торговали: солью, хлебом, железом, всяким, всяким товаром.
Из себя был какой ведь молодец; всякая бы, то есть всякая, всякая у нас, в городе-то, за
него пошла;
ну, а
он ко мне сватался.
—
Ну… подождем часочек еще: если не будет
их, тогда нужно будет послать.
—
Ну ехали, так и поезжайте. Марш! — скомандовал
он.
—
Ну что, обморок небось? — спросил
его вполголоса Бахарев.
—
Ну расскажи, какие ты знаешь травы редкие-то, что в сене
их нет?
— Я? — Нет, я так только, для охоты ловлю
их. Иной с певом удается,
ну того содержу, а то так.
Ну ведь и у нас есть учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет как из университета; люди свежие и неустанно следящие и за наукой, и за литературой, и притом люди добросовестно преданные своему делу, а посмотри-ка на
них!
Вот тоже доктор у нас есть, Розанов, человек со странностями и даже не без резкостей, но и у этого самые резкости-то как-то затрудняюсь, право, как бы тебе выразить это…
ну, только именно резки, только выказывают прямоту и горячность
его натуры, а вовсе не стремятся смять, уничтожить, стереть человека.
Представь себе, Женя: встаю утром, беру принесенные с почты газеты и читаю, что какой-то господин Якушкин имел в Пскове историю с полицейскими — там заподозрили
его, посадили за клин,
ну и потом выпустили, —
ну велика важность!
Ну выпустят, и уходи скорей, благо отвязались; а
он, как вырвался, и
ну все это выписывать.
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не говори, что я аристократка, —
ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе — не пускают. Папа приехал с поля, я села в
его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
—
Ну, бог знает что, Лиза! Ты не выдумывай себе, пожалуйста, горя больше, чем
оно есть.
—
Ну вот, говорят, институтки переменились! Всё те же, и всё те же у
них песенки.
— Ты даже, — хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой десяток, да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. — Да грех-то еще грехом, а то и сердечишко заговорит. От капризных-то мужей ведь умеют подбирать: тебе, мол, милая,
он не годится,
ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, — а?
—
Ну, будь по-твоему,
ну, повес; а все же не выгонять
их из дому, когда девушки в доме. Игуменья промолчала.
—
Ну, о
нем, я думаю, этого нельзя сказать, — критикан большой, это точно.
—
Ну, а я тебе скажу, что и
он ее любит и она
его любит. А теперь ты мне скажи, дерутся
они или нет?
Ну, знаешь, что это у
них значит, на
их скотском языке…
—
Ну, а в которую ты сильнее влюблен? — спросил
он шепотом.
— Ну-ну! Черт знает что болтаешь! — отвечал Помада, толкнув доктора локтем, и, подумав, прибавил — как
их полюбить-то?
Соседки стали запримечать, что
он там за одной солдаткой молодой ухаживает,
ну и рассказали ей.
«Гроза» не случится у француженки;
ну, да это из того слоя, которому вы еще, по
его невежеству, позволяете иметь некоторые национальные особенности характера, а я вот вам возьму драму из того слоя, который сравнен цивилизациею-то с Парижем и, пожалуй, с Лондоном.
— Напротив, никогда так не легко ладить с жизнью, как слушаясь ее и присматриваясь к ней. Хотите непременно иметь знамя,
ну, напишите на
нем: «испытуй и виждъ», да и живите.
—
Ну, пусть, положим, теперича, — рассуждали между собою приятельницы, — двадцать пять рублей за харчи. Какие уж там она
ему дает харчи,
ну только уж так будем считать:
ну, двадцать пять рублей.
Ну, десять с полтиной за комнаты:
ну, тридцать пять с полтиной. А ведь она сорок два рубля берет! За что она шесть с полтиной берет? Шесть с полтиной — деньги: ведь это без пятиалтынного два целковых.
—
Ну, этот, как
его, иностранец… Райнер?
—
Ну что же? — спросил
его Зарницын.
— Положим,
ну вздуй
его, каналью, на конюшне,
ну, наконец, на улице; а то в таком здании!
— За идею, за идею, — шумел
он. — Идею должно отстаивать.
Ну что ж делать:
ну, будет солдат! Что ж делать? За идею права нельзя не стоять; нельзя себя беречь, когда идея права попирается. Отсюда выходит индифферентизм: самое вреднейшее общественное явление. Я этого не допускаю. Прежде идея, потом я, а не я выше моей идеи. Отсюда я должен лечь за мою идею, отсюда героизм, общественная возбужденность, горячее служение идеалам, отсюда торжество идеалов, торжество идей, царство правды!
— Женни! Женни! — кричал снова вернувшийся с крыльца смотритель. — Пошли кого-нибудь… да и послать-то некого…
Ну, сама сходи скорее к Никону Родивонычу в лавку, возьми вина… разного вина и получше: каркавелло, хересу, кагору бутылочки две и того… полушампанского… Или, черт знает уж, возьми шампанского. Да сыру, сыру, пожалуйста, возьми.
Они сыр любят. Возьми швейцарского, а не голландского, хорошего, поноздреватее который бери, да чтобы слезы в ноздрях-то были. С слезой, непременно с слезой.
— Рыбу удить! О господи! что это за человек такой!
Ну, хоть отца дьякона:
он все-таки еще законоучитель. Сбегайте к
нему, Юстин Феликсович.
— Оцэнь созалею, оцэнь созалею, отец дьякон, цто вы оставляете уцилиссе, — отнесся
он к Александровскому. — Хуць минэ некогда било смотреть самому,
ну, нас поцтенный хозяин рекомэндует вас с самой лестной стороны.
Ну и все говорили, что
он будет настоящим протодьяконом.
—
Ну, вот увидите: она
его недаром выпускает на своей лошади. А то где ж
ему землю-то пахать.
—
Ну, врешь, брат,
он парень серьезный, — возразил доктор.
—
Ну, о то ж само и тут. А ты думаешь, что як воны що скажут, так вже и бог зна що поробыться! Черт ма! Ничего не буде з московьскими панычами. Як ту письню спивают у
них: «Ножки тонки, бочка звонки, хвостик закорючкой». Хиба ты
их за людей зважаешь? Хиба от цэ люди? Цэ крученые панычи, та и годи.
—
Ну, так вы
его увидите. В следующий четверг вечером пойдемте, я вас введу в одно общество, где будут все свои.
—
Ну, все равно: дай мне, Трошка, огня, я напишу
ему записочку.
—
Ну, так я к
ним; беседуйте себе, — я мое сделал, лучше волю не слышать, ежели не хотите меня послухать, — проговорил шутя старик и поднялся.
— Залить кровью Россию, перерезать все, что к штанам карман пришило.
Ну, пятьсот тысяч,
ну, миллион,
ну, пять миллионов, — говорил
он. —
Ну что ж такое? Пять миллионов вырезать, зато пятьдесят пять останется и будут счастливы.
— Гм!
Ну, этих можно бросить, а тех можно употребить в дело. При первой возможности, при первом случае пустить
их. Каждый дурак имеет себе подобных.
—
Ну и что ж такое?
Ну и что ж такое вы рассуждаете против брака? — взъелась на
него опять маркиза.
— О! исправди не слушать
их? — лукаво улыбаясь, спросил Канунников. —
Ну, будь по-твоему: будь
они неладны, не стану
их слушать. Спасибо, научил. Так я, брат, и хлеба-соли
им теперь не дам, а тебя с товарищем попотчую. Послезавтра моя баба именины справляет; приезжайте вечером пирога поесть.
— Барин! барин! что ты это поешь-то? Какие такие в нашем звании кормилицы полагаются? Это у вас кормилицы. В законе сказано: «сосцы матэрэ моэя,
ими же воспита мя».
Ну, что ж ты можешь против закона?
—
Ну вот и толкуйте с
ним!
—
Ну, спасибо, спасибо, что покучились, — говорил Канунников, тряся Розанову обе руки. — А еще спасибо, что бабам стомаху-то разобрал, — добавил
он, смеючись. — У нас из-за этой стомахи столько, скажу тебе, споров было, что беда, а тут, наконец того, дело совсем другое выходит.