Неточные совпадения
— Как тебе сказать, мой друг?
Ни да
ни нет тебе не отвечу. То, слышу, бранятся, жалуются друг
на друга, то мирятся. Ничего не разберу. Второй год замужем, а комедий настроила столько,
что другая в двадцать лет не успеет.
И змея-то я, и блудница вавилонская, сидящая при водах
на звере червленне, —
чего только
ни говорила она с горя.
Он
ни на одно мгновенье не призадумался,
что он скажет девушкам, которые его никогда не видали в глаза и которых он вовсе не знает.
Молодая, еще очень хорошенькая женщина и очень нежная мать, Констанция Помада с горем видела,
что на мужа
ни ей,
ни сыну надеяться нечего, сообразила,
что слезами здесь ничему не поможешь, а жалобами еще того менее, и стала изобретать себе профессию.
В комнате не было
ни чемодана,
ни дорожного сака и вообще ничего такого,
что свидетельствовало бы о прибытии человека за сорок верст по русским дорогам. В одном углу
на оттоманке валялась городская лисья шуба, крытая черным атласом, ватный капор и большой ковровый платок; да тут же
на полу стояли черные бархатные сапожки, а больше ничего.
Эта эпоха возрождения с людьми, не получившими в наследие
ни одного гроша, не взявшими в напутствие
ни одного доброго завета, поистине должна считаться одною из великих, поэтических эпох нашей истории.
Что влекло этих сепаратистов, как не чувство добра и справедливости? Кто вел их? Кто хоть
на время подавил в них дух обуявшего нацию себялюбия, двоедушия и продажности?
Одни решили,
что она много о себе думает; другие,
что она ехидная-преехидная: все молчит да выслушивает; третьи даже считали ее
на этом же основании интриганкой, а четвертые, наконец, не соглашаясь
ни с одним из трех вышеприведенных мнений, утверждали,
что она просто дура и кокетка.
А
на других стеблях все высокие, черные, бархатистые султаны;
ни дать
ни взять те прежние султаны,
что высоко стояли и шатались
на высоких гренадерских шапках.
— Я ведь тебе писала,
что я довольно счастлива,
что мне не мешают сидеть дома и не заставляют являться
ни на вечера,
ни на балы?
«Эта жизнь ничем ее не удовлетворила бы и
ни от
чего ее не избавила бы», — подумала Женни, глядя после своей поездки к Лизе
на просвирнику гусыню, тянувшую из поседелого печатника последнего растительного гренадера.
А наша пить станет, сторублевыми платьями со стола пролитое пиво стирает, материнский образок к стене лицом завернет или совсем вынесет и умрет голодная и холодная, потому
что душа ее
ни на одну минуту не успокоивается,
ни на одну минуту не смиряется, и драматическая борьба-то идет в ней целый век.
— А прошу вас
ни на минуту не забывать,
что она его любит до безумия; готова
на крест за него взойти.
Вот почему,
что бы со мною
ни сталось в жизни, я никогда не стану укладывать ее
на прокрустово ложе и надеюсь,
что зато мне не от
чего станет
ни бежать,
ни пятиться.
Она равнодушно выслушивала все их заявления,
ни в
чем почти не возражала и давала
на все самые терпимые ответы.
От полотняной сорочки и батистовой кофты до скромного жаконетного платья и шелковой мантильи
на ней все было сшито ее собственными руками. Лиза с жадностью училась работать у Неонилы Семеновны и работала, рук не покладывая и
ни в
чем уже не уступая своей учительнице.
На дворе был в начале десятый час утра. День стоял суровый:
ни грозою,
ни дождем не пахло, и туч
на небе не было, но кругом все было серо и тянуло холодом. Народ говорил,
что непременно где-де-нибудь недалеко град выпал.
Лиза проехала всю дорогу, не сказав с Помадою
ни одного слова. Она вообще не была в расположении духа, и в сером воздухе, нагнетенном низко ползущим небом, было много чего-то такого,
что неприятно действовало
на окисление крови и делало человека способным легко тревожиться и раздражаться.
С пьяными людьми часто случается,
что, идучи домой, единым Божиим милосердием хранимы, в одном каком-нибудь расположении духа они помнят, откуда они идут, а взявшись за ручку двери, неожиданно впадают в совершенно другое настроение или вовсе теряют понятие о всем,
что было с ними прежде,
чем они оперлись
на знакомую дверную ручку. С трезвыми людьми происходит тоже что-то вроде этого. До двери идет один человек, а в дверь
ни с того
ни с сего войдет другой.
Петр Лукич тоже
ни о
чем подобном не говорил, но из губернского города дошли слухи,
что на пикнике всем гостям в карманы наклали запрещенных сочинений и даже сунули их несколько экземпляров приезжему ученому чиновнику.
Автор «Капризов и Раздумья» позволяет себе настаивать
на том,
что на земле нет
ни одного далекого места, которое не было бы откуда-нибудь близко.
— Нет, мечтания. Я знаю Русь не по-писаному. Она живет сама по себе, и ничего вы с нею не поделаете. Если
что делать еще, так надо ладом делать, а не
на грудцы лезть. Никто с вами не пойдет, и
что вы мне
ни говорите, у вас у самих-то нет людей.
Этот план очень огорчал Марью Михайловну Райнер и, несмотря
на то,
что крутой Ульрих, видя страдания жены, год от году откладывал свое переселение, но тем не менее все это терзало Марью Михайловну. Она была далеко не прочь съездить в Швейцарию и познакомиться с родными мужа, но совсем туда переселиться, с тем чтобы уже никогда более не видать России, она
ни за
что не хотела. Одна мысль об этом повергала ее в отчаяние. Марья Михайловна любила родину так горячо и просто.
Райнер очень жалел,
что он сошелся с Пархоменко; говорил,
что Пархоменко непременно напутает чего-нибудь скверного, и сетовал,
что он никому
ни здесь,
ни в Петербурге,
ни в других местах не может открыть глаз
на этого человека.
Рогнеда Романовна не могла претендовать
ни на какое первенство, потому
что в ней надо всем преобладало чувство преданности, а Раиса Романовна и Зоя Романовна были особы без речей. Судьба их некоторым образом имела нечто трагическое и общее с судьбою Тристрама Шанди. Когда они только
что появились близнецами
на свет, повивальная бабушка, растерявшись, взяла вместо пеленки пустой мешочек и обтерла им головки новорожденных. С той же минуты младенцы сделались совершенно глупыми и остались такими
на целую жизнь.
— Да как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы
на лето достать? Не понимаю,
что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето,
ни у одного ребенка не принялась.
Она играла,
что у нас называется, «с чувством», т. е. значит играла не про господ, а про свой расход, играла, как играют девицы, которым не дано
ни музыкальной руки,
ни музыкального уха и игра которых отличается чувством оскорбительной дерзости перевирать великие творения, не видя
ни в пасторальной симфонии Бетховена,
ни в великой оратории Гайдна ничего, кроме значков, написанных
на чистой бумаге.
Она
ни о
чем не могла говорить складно и все стояла
на панихиде.
Глаза у Варвары Ивановны были сильно наплаканы, и лицо немножко подергивалось, но дышало решимостью и притом такою решимостью, какая нисходит
на лицо людей, изобретших гениальный путь к своему спасению и стремящихся осуществить его во
что бы то
ни стало.
— Арестуйте его, — повторила Богатырева. — Я мать, я имею право
на моего сына, и если вы не хотите сделать ничего в удовлетворение моей справедливой просьбы, то я, мать, сама мать, прошу вас, арестуйте его, чтоб он только
ни во
что не попался.
— Да вот четвертую сотню качаем. Бумага паскудная такая,
что мочи нет. Красная и желтая ничего еще, а эта синяя — черт ее знает — вся под вальком крутится. Или опять и зеленая; вот и глядите,
ни черта
на ней не выходит.
— Так-с; они
ни больше
ни меньше, как выдали студента Богатырева, которого увезли в Петербург в крепость; передавали все,
что слышали
на сходках и в домах, и, наконец, Розанов украл, да-с, украл у меня вещи, которые, вероятно, сведут меня, Персиянцева и еще кого-нибудь в каторжную работу. Но тут дело не о нас. Мы люди, давно обреченные
на гибель, а он убил этим все дело.
Но, несмотря
на то,
что в этих отношениях не было
ни особенной теплоты,
ни знаков нежного сочувствия, они действовали
на Розанова чрезвычайно успокоительно и до такой степени благотворно,
что ему стало казаться, будто он еще никогда не был так хорошо пристроен, как нынче.
На основании новых сведений, сообщенных Ольгою Александровною о грубости мужа, дошедшей до того,
что он неодобрительно относится к воспитанию ребенка, в котором принимали участие сами феи, — все нашли несообразным тянуть это дело долее, и Дмитрий Петрович, возвратясь один раз из больницы, не застал дома
ни жены,
ни ребенка.
— Нет, вы теперь объясните мне: согласны вы, чтобы гробовщики жили
на одном правиле с столярями? — приставал бас с другой стороны Лизиной комнаты. — Согласны, — так так и скажите. А я
на это
ни в жизнь,
ни за
что не согласен. Я сам доступлю к князю Суворову и к министру и скажу: так и так и извольте это дело рассудить, потому как ваша
на все это есть воля. Как вам угодно, так это дело и рассудите, но только моего
на это согласия никакого нет.
Дама, приготовлявшая бутерброд для ребенка, молча оглянулась
на Розанова, и сидящие
на окне особы женского пола тоже смотрели
на него самым равнодушным взглядом, но не сказали
ни слова, давая этим чувствовать,
что относящийся к ним вопрос недостаточно ясно формулирован и в такой редакции не обязывает их к ответу.
Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из виду,
что «граждане Дома» старались
ни в
чем не походить
на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства.
Райнер несколько смешался и, глядя
на всех, не понимал,
что случилось, достойное такого смеха. По его понятиям о труде, он с совершенным спокойствием передал бы
ни к
чему не способной Бертольди предложение даже прыгать в обруч в манеже или показывать фокусы, или, наконец, приготовлять блестящую ваксу, так как она когда-то, по ее собственным словам, «работала над химией».
Она пришла к нему
на четвертый день его болезни, застав его совершенно одинокого с растерявшейся и плачущей Афимьей, которая рассказала Лизе,
что у них нет
ни гроша денег,
что она боится, как бы Василий Иванович не умер и чтобы ее не потащили в полицию.
О том,
что будет впереди, когда эта небольшая казна иссякнет, Мечникова не задумывалась
ни на минуту.
Самой madame Мечниковой ничего
на этот счет не приходило в голову, но Бертольди один раз, сидя дома за вечерним чаем, нашла в книжке, взятой ею у Агаты, клочок почтовой бумажки,
на которой было сначала написано женскою рукою: «Я хотя и не намерена делать вас своим оброчником и
ни в
чем вас не упрекаю, потому
что во всем виновата сама, но меня очень обижают ваши ко мне отношения.
На другое утро Помада явился к Розанову. Он был, по обыкновению, сердечен и тепел, но Розанову показалось,
что он как-то неспокоен и рассеян. Только о Лизе он расспрашивал со вниманием, а
ни город,
ни положение всех других известных ему здесь лиц не обращали
на себя никакого его внимания.