Неточные совпадения
— Ты послушай-ка! Постой, мол, подожди,
не скачи стрекозою-то, — проговорила Абрамовна, идя вслед за Лизой по длинному и довольно темному коридору.
Доктор и Вязмитинов понимали, что Сафьянос и глуп, и хвастун; остальные
не осуждали начальство, а Зарницын
слушал только самого себя.
Старик Райнер все
слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все
не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
«Что за черт такой!» — думал Розанов,
слушая страшные угрозы Бычкова. Это
не были нероновские желания Арапова полюбоваться пылающей Москвою и
слушать стон и плач des boyards moskovites. [московских бояр (франц.).]
— А! Так бы вы и сказали: я бы с вами и спорить
не стал, — отозвался Бычков. — Народ с служащими русскими
не говорит, а вы
послушайте, что народ говорит с нами. Вот расспросите Белоярцева или Завулонова: они ходили по России, говорили с народом и знают, что народ думает.
Райнер
слушал терпеливо все, что Розанов сообщал ему о настроении народа и провинциального общества, но
не мог отказаться от своей любимой идеи произвести социально-демократический переворот, начав его с России.
— А у вас что? Что там у вас? Гггааа! ни одного человека путного
не было, нет и
не будет.
Не будет,
не будет! — кричала она, доходя до истерики. —
Не будет потому, что ваш воздух и болота
не годятся для русской груди… И вы… (маркиза задохнулась) вы смеете говорить о наших людях, и мы вас
слушаем, а у вас нет терпимости к чужим мнениям; у вас Марат — бог; золото, чины, золото, золото да разврат — вот ваши боги.
— Я
не могу
слушать мерзостей, — отвечала маркиза, снова уже кипятясь и кусая кончик носового платка.
— Экой язвительный барин! Ты его
не слушай, — отшучивался Канунников.
Здесь все тоже
слушают другую старушенцию, а старушенция рассказывает: «Мать хоть и приспит дитя, а все-таки душеньку его
не приспит, и душа его жива будет и к Богу отъидет, а свинья, если ребенка съест, то она его совсем с душою пожирает, потому она и на небо
не смотрит; очи горе
не может возвести», — поясняла рассказчица, поднимая кверху ладони и глядя на потолок.
Райнера здесь
не было, а Розанов все мог
слушать, и его способность
слушать все насчет Лизы через несколько страниц, может быть, и объяснится.
По привычке возиться в грязи и тине, Розанов
не замечал некоторой особенной теплоты в участии Лизы и,
не будучи сам циником, без особого возмущения мог
слушать о ней такие разговоры, которых Лиза
не могла слышать на губернаторском бале о Женни.
Маркиза сидела на стуле в передней и вертела пахитосную соломинку. Перед нею стоял Брюхачев и Мареичка. Брюхачев доказывал, что студенты поступают глупо, а маркиза
слушала: она никак
не могла определить, какую роль в подобном деле приняла бы madame Ролан.
Лиза
слушала, жадно
слушала и забывала весь мир. Маркиза росла в ее глазах, и жандармы, которых ждала маркиза,
не тронулись бы до нее иначе как через Лизу.
— Да уж если матери
не слушают, то как же вы надеетесь, чтобы начальника послушались.
—
Послушайте, — сказал он, — мне жаль вашу мать: я сам имею детей. Если вы можете скрыться из Москвы, я пущу вас и скажу, что
не нашел вас дома. А между тем все это кончится и вы возвратитесь.
А как собственно феи ничего
не делали и даже
не умели сказать, что бы такое именно, по их соображениям, следовало обществу начать делать, то Лиза,
слушая в сотый раз их анафематство над девицей Бертольди, подумала: «Ну, это, однако, было бы
не совсем худо, если бы в числе прочей мелочи могли смести и вас». И Бертольди стала занимать Лизу. «Это совсем новый закал, должно быть, — думала она, — очень интересно бы посмотреть, что это такое».
—
Не знаю, доктор. Я ходила в Москву, в почтамт, и долго там прождала. Вернулась, он спал и с тех пор едва откроет глазки и опять заводит, опять спит.
Послушайте, как он дышит… и ничего
не просит. Это ведь
не простой же сон?
— Нет, это уж выше сил. Я
не знаю, как вы все это
слушаете, Лизавета Егоровна.
— Я приучила себя все
слушать; вы ведь тоже говорите
не стесняясь, — отвечала сухо Лиза.
— Лизавета Егоровна! это
не вам бы говорить,
не мне бы
слушать.
— Ничего я, Дмитрий Петрович,
не буду
слушать, — проговорила Полинька, краснея и отворачиваясь к зеркалу завязывать шляпку.
На другой день Дмитрий Петрович
слушал разговор Ольги Александровны — какие на свете бывают подлецы и развратники, грубые с женами и нежные с метресками. Но и это нимало
не вывело Розанова из его спокойного положения. Он только побледнел немножко при слове метреска:
не шло оно к Полиньке Калистратовой.
— Оставьте, пожалуйста, маркиза: я этого
не могу равнодушно
слушать.
Ольга Сергеевна застрекотала; он
не стал
слушать, сейчас же замахал руками и ушел.
— Да вот в этом же доме, — отвечала старуха, указывая на тот же угрюмо смотрящий дом. — Рада будет моя-то, — продолжала она убеждающим тоном. — Поминали мы с ней про тебя
не раз; сбили ведь ее: ох, разум наш, разум наш женский! Зайди, батюшка, утешь ты меня, старуху, поговори ты с ней! Может, она тебя в чем и
послушает.
Прислуга нас бросает; люди
не хотят идти к нам; у нас скука, тоска, которые вам нужны для того, чтобы только все
слушали здесь вас, а никого другого.
— Да как же, матушка барышня. Я уж
не знаю, что мне с этими архаровцами и делать. Слов моих они
не слушают, драться с ними у меня силушки нет, а они всё тащат, всё тащат: кто что зацепит, то и тащит. Придут будто навестить, чаи им ставь да в лавке колбасы на книжечку бери, а оглянешься — кто-нибудь какую вещь зацепил и тащит. Стану останавливать, мы, говорят, его спрашивали. А его что спрашивать! Он все равно что подаруй бесштанный. Как дитя малое, все у него бери.
Женни осторожно приподнялась с кровати и, подойдя неслышными шагами к дверям, внимательно
слушала: везде было тихо. Из кабинета
не доходило ни звука, повсюду темнота.
Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй,
послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо
не готово.
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать:
не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше.
Слушайте: эти дела
не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Хлестаков.
Послушай, любезный, там мне до сих пор обеда
не приносят, так, пожалуйста, поторопи, чтоб поскорее, — видишь, мне сейчас после обеда нужно кое-чем заняться.
Я раз
слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я
не могу вам сказать, что с ним сделалось.