Неточные совпадения
Левин
не слушал больше и ждал, когда уедет профессор.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата,
послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что
не может почему-то начать говорить с братом о своем решении жениться.
Левин вздохнул и ничего
не ответил. Он думал о своем и
не слушал Облонского.
Заметив, что графиня Нордстон хотела что-то сказать, он остановился,
не досказав начатого, и стал внимательно
слушать ее.
— Знаю я, что если тебя
слушать, перебила княгиня, — то мы никогда
не отдадим дочь замуж. Если так, то надо в деревню уехать.
Константин почти
не слушал.
Он вглядывался в его болезненное чахоточное лицо, и всё больше и больше ему жалко было его, и он
не мог заставить себя
слушать то, что брат рассказывал ему про артель.
Но графиня Лидия Ивановна, всем до нее
не касавшимся интересовавшаяся, имела привычку никогда
не слушать того, что ее интересовало; она перебила Анну...
— Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала
не пропускает. Отправился он на большой бал в новой каске. Ты видел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты
слушай.
— Ах,
не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы
не было того, чего
не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
Обдумав всё, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго
не мог удержаться от смеха,
слушая рассказ Вронского о том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
— Были, ma chère. Они нас звали с мужем обедать, и мне сказывали, что соус на этом обеде стоил тысячу рублей, — громко говорила княгиня Мягкая, чувствуя, что все ее
слушают, — и очень гадкий соус, что-то зеленое. Надо было их позвать, и я сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были очень довольны. Я
не могу делать тысячерублевых соусов.
Левин
слушал молча, и, несмотря на все усилия, которые он делал над собой, он никак
не мог перенестись в душу своего приятеля и понять его чувства и прелести изучения таких женщин.
— А, это
не знаешь? Это заяц-самец. Да будет говорить!
Слушай, летит! — почти вскрикнул Левин, взводя курки.
Был промежуток между скачками, и потому ничто
не мешало разговору. Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их. Анна
слушала его тонкий, ровный голос,
не пропуская ни одного слова, и каждое слово его казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
Анна,
не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на то место, где упал Вронский; но было так далеко, и там столпилось столько народа, что ничего нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и хотела итти; но в это время подскакал офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед,
слушая.
— Нет, вы
не ошиблись, — сказала она медленно, отчаянно взглянув на его холодное лицо. — Вы
не ошиблись. Я была и
не могу
не быть в отчаянии. Я
слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я
не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите.
Но, хотя он и отдыхал теперь, то есть
не работал над своим сочинением, он так привык к умственной деятельности, что любил высказывать в красивой сжатой форме приходившие ему мысли и любил, чтобы было кому
слушать.
Но Константину Левину скучно было сидеть и
слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят Бог знает как, если
не посмотреть; и резцы в плугах
не завинтят, а поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и то ли дело соха Андревна, и т. п.
Константин Левин
не любил говорить и
слушать про красоту природы.
— Ну,
послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и
не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то, что ты говоришь, или
не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь…
Для меня земские учреждения просто повинность платить восемнадцать копеек с десятины, ездить в город, ночевать с клопами и
слушать всякий вздор и гадости, а личный интерес меня
не побуждает.
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я
не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов
слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
Трава пошла мягче, и Левин,
слушая, но
не отвечая и стараясь косить как можно лучше, шел за Титом. Они прошли шагов сто. Тит всё шел,
не останавливаясь,
не выказывая ни малейшей усталости; но Левину уже страшно становилось, что он
не выдержит: так он устал.
Левин
слушал брата и решительно ничего
не понимал и
не хотел понимать. Он только боялся, как бы брат
не спросил его такой вопрос, по которому будет видно, что он ничего
не слышал.
Но он ничего
не мог сделать и должен был лежать и смотреть и
слушать.
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался. Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин,
не замечаемый народом, продолжал лежать на копне и смотреть,
слушать и думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу,
не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи.
«Он рассердится и
не станет вас
слушать», говорили они.
Анна знала, что Бетси всё знает, но,
слушая, как она при ней говорила о Вронском, она всегда убеждалась на минуту, что она ничего
не знает.
Вронский
слушал внимательно, но
не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но
послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский
не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
Левину ясно было, что Свияжский знает такой ответ на жалобы помещика, который сразу уничтожит весь смысл его речи, но что по своему положению он
не может сказать этого ответа и
слушает не без удовольствия комическую речь помещика.
— Только если бы
не жалко бросить, что заведено… трудов положено много… махнул бы на всё рукой, продал бы, поехал бы, как Николай Иваныч… Елену
слушать, — сказал помещик с осветившею его умное старое лицо приятною улыбкой.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он,
слушая хозяина, спрашивал себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего
не было. Было только интересно то, что «оказывалось» Но Свияжский
не объяснил и
не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
Приказчик сказал, что он давно говорил это, но что его
не хотели
слушать.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики
слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они
не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет кто обманут, то уж никак
не он, Резунов.
Левин
слушал и придумывал и
не мог придумать, что сказать. Вероятно, Николай почувствовал то же; он стал расспрашивать брата о делах его; и Левин был рад говорить о себе, потому что он мог говорить
не притворяясь. Он рассказал брату свои планы и действия.
Брат
слушал, но, очевидно,
не интересовался этим.
Брат лег и ― спал или
не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял и, когда
не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго
не спал,
слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один: смерть.
— Слушаю-с, — улыбаясь отвечал Василий. — Давно к нам
не жаловали.
При пилюлях Сергея Ивановича все засмеялись, и в особенности громко и весело Туровцын, дождавшийся наконец того смешного, чего он только и ждал,
слушая разговор. Степан Аркадьич
не ошибся, пригласив Песцова. С Песцовым разговор умный
не мог умолкнуть ни на минуту. Только что Сергей Иванович заключил разговор своей шуткой, Песцов тотчас поднял новый.
Алексей Александрович
слушал, но слова ее уже
не действовали на него. В душе его опять поднялась вся злоба того дня, когда он решился на развод. Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом...
Левин
слушал, как секретарь, запинаясь, читал протокол, которого, очевидно, сам
не понимал; но Левин видел по лицу этого секретаря, какой он был милый, добрый и славный человек.
Левин
слушал их и ясно видел, что ни этих отчисленных сумм, ни труб, ничего этого
не было и что они вовсе
не сердились, а что они были все такие добрые, славные люди, и так всё это хорошо, мило шло между ними.
Он
не верил ни одному слову Степана Аркадьича, на каждое слово его имел тысячи опровержений, но он
слушал его, чувствуя, что его словами выражается та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении тех же слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь
не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал,
не слушая и
не вникая, думать о своем.
Она
не могла
слушать и понимать их: так сильно было одно то чувство, которое наполняло ее душу и всё более и более усиливалось.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и
не обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити
слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но
не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
«Всё это было прекрасно, — думала Кити,
слушая эти слова, — всё это и
не может быть иначе», и улыбка радости, сообщавшаяся невольно всем смотревшим на нее, сияла на ее просветлевшем лице.
Но потом, когда Голенищев стал излагать свои мысли и Вронский мог следить за ним, то, и
не зная Двух Начал, он
не без интереса
слушал его, так как Голенищев говорил хорошо.