Неточные совпадения
Сбоку матери Агнии стоит в почтительной позе Марина Абрамовна; сзади
их, одною ступенькою выше, безответное существо, мать Манефа, друг и сожительница игуменьи, и мать-казначея, обе уж пожилые
женщины. На верху же крыльца, прислонясь к лавочке, стояли две десятилетние девочки в черных шерстяных рясках и в остроконечных бархатных шапочках. Обе девочки держали в руках чулки с вязальными спицами.
— Ну, глуп отец, одним словом, а
он умен; тут же при мне и при двух сестрах, очень почтенных
женщинах, монастыри обругал, назвал нас устрицами, приросшими к своим раковинам.
— Бахарев сидит вторым от края; справа от
него помещаются четыре
женщины и в конце
их одна стоящая фигура мужеского рода; а слева сидит очень высокий и очень тонкий человек, одетый совершенно так, как одеваются польские ксендзы: длинный черный сюртук до пят, черный двубортный жилет и черные панталоны, заправленные в голенища козловых сапожек, а по жилету часовой шнурок, сплетенный из русых женских волос.
— Чего? да разве ты не во всех в
них влюблен? Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы хотел за
женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей любви, ни твоих жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
«А любовь-то, в самом деле, не на уважении держится… Так на чем же?
Он свою жену любит. Вздор!
Он ее… жалеет. Где любить такую эгоистичную, бессердечную
женщину.
Он материалист, даже… черт
его знает, слова не придумаешь, чтό
он такое… все отрицает… Впрочем, черт бы меня взял совсем, если я что-нибудь понимаю… А скука-то, скука-то! Хоть бы и удавиться так в ту же пору».
«Может ли быть, — думала она, глядя на поле, засеянное чечевицей, — чтобы добрая, разумная
женщина не сделала
его на целый век таким, каким
он сидит передо мною? Не может быть этого. — А пьянство?.. Да другие еще более
его пьют… И разве
женщина, если захочет, не заменит собою вина? Хмель — забвение: около
женщины еще легче забываться».
Иголка все щелкала и щелкала в руках Женни, когда она, размышляя о докторе, решала, что ей более всего жаль
его, что такого человека воскресить и приподнять для более трезвой жизни было бы отличной целью для
женщины.
А
женщины, которым главные, простые-то интересы в жизни ближе, посмотрите, в какой
они омут
их загонят.
— Нет-с, далеко не то самое.
Женщину ее несчастие в браке делает еще гораздо интереснее, а для женатого мужчины, если
он несчастлив, что остается? Связишки, интрижки и всякая такая гадость, — а любви нет.
Здесь был только зоологический Розанов, а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой спала
женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого
ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
Его очень обласкала известная маркиза де Бараль: она очень известная, очень просвещенная
женщина.
«Что бы это за особа такая»? — подумал Розанов, но
женщина тотчас же помогла
его раздумью.
— Что это! бунт! — крикнул sous-lieutenant и, толкнув замершую у
его ног
женщину, громко крикнул то самое «пали», которое заставило пастора указать сыну в последний раз на Рютли.
Это была русская
женщина, поэтически восполняющая прелестные типы
женщин Бертольда Ауэрбаха. Она не была второю Женни, и здесь не место говорить о ней много; но автор, находясь под неотразимым влиянием этого типа, будет очень жалеть, если у
него не достанет сил и уменья когда-нибудь в другом месте рассказать, что за лицо была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
Благодарила
его за почтение к ней, говорила об обязанностях человека к Богу, к обществу, к семье и к
женщине.
Гедвига и Ида из Bier-Halle, [Пивной (
нем.).] около которых всегда толпилась целая куча студентов, делали глазки Райнеру и весьма недвусмысленно улыбались, подавая
ему кружку пива; но Райнер не замечал этого, как
он не замечал и всех остальных
женщин со стороны
их притягательного влияния на мужчину.
Он перестал избегать и бояться
женщин и держался истым джентльменом, но природная застенчивость
его не оставляла.
Он всматривался в
женщин этого оригинального кружка, и
они ему тоже не нравились.
— Что немец, — немец еще пьет, а
он баба, — подсказал Бычков. — Немец говорит: Wer liebt nicht Wein, Weib und Gesang, der bleibt em Narr sein Leben lang! [Кто не любит вина,
женщин и песен, тот глупец на всю жизнь! (
нем.)]
Ярошиньский всех наблюдал внимательно и не давал застыть живым темам. Разговор о
женщинах, вероятно, представлялся
ему очень удобным, потому что
он его поддерживал во время всего ужина и, начав полушутя, полусерьезно говорить об эротическом значении
женщины, перешел к значению ее как матери и, наконец, как патриотки и гражданки.
Эти-то шесть
женщин, т. е. пять сестер Ярославцевых и маркиза де Бараль, назывались в некоторых московских кружках углекислыми феями Чистых Прудов, а дом, в котором
они обитали, был известен под именем вдовьего загона.
Оно называлось «Песнь
женщины над гробом чистейшего создания» и начиналось так...
Молодой же человек в черном не мог нравиться ни одной
женщине, достигшей известного возраста, но
его непременно должны были обожать институтки.
Впрочем, Белоярцев тем и отличался, что никогда не вмешивался ни в какой разговор, ни в какой серьезный спор, вечно отходя от
них своим художественным направлением.
Он с мужчинами или сквернословил, или пел, и только иногда развязывал язык с
женщинами да и то там, где над
его словами не предвиделось серьезного контроля.
— Как же! Капустой больных кормит, у
женщины молока нет, а
он кормить ребенка велит, да и лечи, говорит.
— Маркиза не такая
женщина, чтобы стала растлевать натуру сына и учить
его эгоизму.
То прекрасное качество, которое благовоспитанные люди называют «терпимостью», в некоторых случаях было усвоено Розановым в весьма достаточном количестве.
Он не вытерпел бы, если бы Лизу злословили, ну а цинически разбирать
женщину? — Это что же? Это не вредит. Остановить — в другом месте заговорят еще хуже.
Самым приятным занятием маркизы было воспитание Лизы. Ей внушался белый либерализм и изъяснялось
его превосходство перед монтаньярством. Маркиза сидела, как Калипсо в своем гроте; около нее феи, а перед
ними Лиза, и
они дудели ей об образцах, приводя для контраста
женщин из времени упадка нравов в Риме,
женщин развратнейших дней Франции и некую московскую девицу Бертольди, возмущающую своим присутствием чистоту охраняемых феями нравственных принципов.
Неудачи в это время падали на наших знакомых, как периодические дожди: даже Лобачевский не ушел от
них. Главный доктор больницы решительно отказал
ему в дозволении устроить при заведении приватную медицинскую школу для
женщин. Сколько Лобачевский
его ни убеждал, сколько ни упрашивал, немец стал на своем — и баста.
Он, не долго думая, объяснился с Беком в том роде, что так как
он, Бек, не может позволить
ему, Лобачевскому, завести приватную медицинскую школу для
женщин, которая никому и ничему мешать не может, то, в силу своего непреодолимого влечения к этому делу,
он, Лобачевский, не может более служить вместе с
ним, Беком, и просит отпуска.
Но пока это ходило в предположениях, к которым к тому же никто, кроме Рогнеды Романовны, не изъявлял горячего сочувствия, маркиза столкнулась у Богатыревой с Ольгою Сергеевной Бахаревой, наслушалась от той, как несчастная
женщина бегала просить о защите, додумала три короба собственных слов сильного значения, и над Розановым грянул суд, ошельмовавший
его заочно до степеней самых невозможных. Даже самый
его либерализм ставился
ему в вину. Маркиза сопела, говоря...
Нужно быть хорошим художником, чтобы передать благородное и полное, едва ли не преимущественно нашей русской
женщине свойственное выражение лица Лизы, когда она, сидя у окна, принимала из рук Помады одну за друг гой ничтожные вещицы, которые
он вез как некое бесценное сокровище, хранил
их паче зеницы ока и теперь ликовал нетерпеливо, принося
их в дар своему кумиру.
— Нет-с. Я
его не отрицаю, а я только понимаю любовь к
женщине, а не к животному.
Поляки бьются за национальное обособление;
они католики, следовательно не материалисты;
они собственники, а ваш девиз — общность имущества; ваши
женщины должны руководиться функциями, а у каждой польки сидит по три ксендза во лбу, и, наконец, инициатива нынешних стремлений поляков аристократически-католическая, а не социально-демократическая.
— Ну, не думаю; правда, я ее знала ребенком; может быть, теперь она очень переменилась, а когда я ее знала в институте, она не подавала таких надежд. Я ведь раньше
их вышла за два года, но все-таки не думаю, чтобы Женни на такую штуку рискнула, — произнесла тоном опытной
женщины Калистратова.
У Варвары Алексеевны было десять или двенадцать каморочек, весьма небольших, но довольно чистеньких, сухих, теплых и светлых; да и сама Варвара Алексеевна была
женщина весьма теплая и весьма честная: обращалась с своими квартирантками весьма ласково, охраняла
их от всяких обид; брала с
них по двенадцати рублей со всем: со столом, чаем и квартирой и вдобавок нередко еще «обжидала» деньжонки.
Варвару Алексеевну очень любили ее разбитые и беспомощные жилицы, почти тою же самою любовью, которая очень надолго остается у некоторых
женщин к
их бывшим институтским наставницам и воспитательницам.
Куда ушла Ольга Александровна — этого не могли Розанову сообщить ни горничная, ни кухарка, хотя обе эти
женщины весьма сочувствовали Розанову и, как умели, старались
его утешить.
Полинька вдруг приходила в такое состояние, что, как
женщины иногда выражаются, «вот просто взяла бы да побила
его».
Если бы на Чистых Прудах знали, что Розанова поцеловала такая
женщина, то даже и там бы не удивлялись резкой перемене в
его поведении.
— Она очень умная
женщина, — говорила Варвара Ивановна о маркизе, — но у нее уж ум за разум зашел; а мое правило просто: ты девушка, и повинуйся. А то нынче
они очень уж сувки, да не лувки.
Он даже заставляет всех чувствовать, что хотя сама невеста здесь, без сомнения, есть самая красивая
женщина, но и эта барыня совсем не вздор в наш век болезненный и хилый.
На одном из окон этой комнаты сидели две молодые
женщины, которых Розанов видел сквозь стекла с улицы; обе
они курили папироски и болтали под платьями своими ногами; а третья
женщина, тоже очень молодая, сидела в углу на полу над тростниковою корзиною и намазывала маслом ломоть хлеба стоящему возле нее пятилетнему мальчику в изорванной бархатной поддевке.
Сидевшие на окне
женщины при появлении Розанова в открытой перед
ними передней не сделали ни малейшего движения и не сказали ни слова.
— Ну, не правда ли! — подхватила Бертольди. — Ведь это все лицемерие, пошлость и ничего более. Ступина говорит, что это пустяки, что это так принято: тем-то и гадко, что принято.
Они подают бурнусы, поднимают с полу носовые платки, а на каждом шагу, в серьезном деле, подставляют
женщине ногу; не дают ей хода и свободы.
Обе
женщины молчали, и обеим
им было очень тяжело; но няня не умилялась над Лизой и не слыхала горьких слез, которыми до бела света проплакала под своим одеялом со всеми и со всем расходящаяся девушка.
Безгласный сателлит Белоярцева, Прорвич, не мог сделать
ему никакой оппозиции; других мужчин в Дом до сих пор еще не было допущено,
женщины молчали, недоумевая, что с
ними делают и что
им делать, чтобы все шло иначе.
Пустынная зала, приведенная относительно в лучший порядок посредством сбора сюда всей мебели из целого дома, оживилась шумными спорами граждан.
Женщины, сидя около круглого чайного стола, говорили о труде; мужчины говорили о
женщинах, в углу залы стоял Белоярцев, окруженный пятью или шестью человеками. Перед
ним стояла госпожа Мечникова, держа под руку свою шестнадцатилетнюю сестру.
Райнер помогал каждой, насколько был в силах, и это не могло не отозваться на
его собственных занятиях, в которых начали замечаться сильные упущения. К концу месяца Райнеру отказали за неглижировку от нескольких уроков.
Он перенес это весьма спокойно и продолжал еще усерднее помогать в работах
женщинам Дома.
Райнер объяснил
ему, что такое Белоярцев и
женщины, которых
они видят за столом.