Неточные совпадения
А пока у Никитушки шел этот разговор с Евгенией Петровной, старуха Абрамовна, рассчитавшись с заспанным дворником
за самовар, горницу, овес да сено и заткнув
за пазуху своего капота замшевый мешочек с деньгами, будила
другую девушку, которая не оказывала никакого внимания к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. Управившись с собою, Марина Абрамовна завязала узелки и корзиночки, а потом одну
за другою вытащила из-под головы спящей обе подушки и понесла их к тарантасу.
За ширмами стояла полуторная кровать игуменьи с прекрасным замшевым матрацем, ночной столик, небольшой шкаф с книгами и два мягкие кресла; а по
другую сторону ширм помещался богатый образник с несколькими лампадами, горевшими перед фамильными образами в дорогих ризах; письменный стол, обитый зеленым сафьяном с вытисненными по углам золотыми арфами, кушетка, две горки с хрусталем и несколько кресел.
Просто вот берет меня
за плечи, целует, «Феня, говорит, моя,
друг мой!»
Это было, когда он получил от старого
друга своей матери письмо
за черной печатью, а тяжелой посылкой образок Остробрамской Божией матери, которой его поручала, умирая, покойная страдалица.
Так опять уплыл год и
другой, и Юстин Помада все читал чистописание. В это время камергерша только два раза имела с ним разговор, касавшийся его личности. В первый раз, через год после отправления внучка, она объявила Помаде, что она приказала управителю расчесть его
за прошлый год по сту пятидесяти рублей, прибавив при этом...
Женни все смотрела вперед и ручкою безотчетно выпускала одного перепела
за другим.
Перепела засуетились, увидя над собою вольное небо вместо грязной холщовой покрышки, жались
друг к
другу, приседали на ножках и один
за другим быстро поднимались на воздух.
В этот сад выходили два окна залы (два
другие окна этой комнаты выходили на берег речки,
за которою кончался город и начинался бесконечный заливной луг), да в этот же сад смотрели окна маленькой гостиной с стеклянною дверью и угловой комнаты, бывшей некогда спальнею смотрительши, а нынче будуаром, кабинетом и спальнею ее дочери.
В то же время, как Яковлевич, вывернув кренделем локти, нес поднос, уставленный различными солеными яствами, а Пелагея, склонив набок голову и закусив, в знак осторожности, верхнюю губу, тащила
другой поднос с двумя графинами разной водки, бутылкою хереса и двумя бутылками столового вина, по усыпанному песком двору уездного училища простучал легкий экипажец. Вслед
за тем в двери кухни, где Женни, засучив рукава, разбирала жареную индейку, вошел маленький казачок и спросил...
— А как же! Он сюда
за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие
другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Что, Петр Лукич? — спросила Лиза, помещаясь на
другое утро
за чайным столиком против смотрителя.
— Правда, правда, — подхватил Бахарев. — Пойдут дуть да раздувать и надуют и себе всякие лихие болести, и
другим беспокойство. Ох ты, господи! господи! — произнес он, вставая и направляясь к дверям своего кабинета, — ты ищешь только покоя, а оне знай истории разводят. И из-за чего,
за что девочку разогорчили! — добавил он, входя в кабинет, и так хлопнул дверью, что в зале задрожали стены.
— Да, — вздохнув, застонала Ольга Сергеевна. — Одну глупость сделаем,
за другую возьмемся, а там
за третью,
за четвертую и так далее.
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб
за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше
других знают и никем и ничем не дорожат.
— Если одна пила рюмку уксуса, то
другая две
за нее, — подхватил развеселившийся Бахарев и захохотал.
На
другой день она кормила на дворе кур и слышала, как Вязмитинов, взявшись с уличной стороны
за кольцо их калитки, сказал...
А вот почем,
друг любезный, потум, что она при тебе сапоги мои целовала, чтобы я забраковал этого Родиона в рекрутском присутствии, когда его привезли сдавать именно
за то, что он ей совком голову проломил.
Птичница медленно повернулась и вышла, снова впустив
другое, очередное облако стоявшего
за дверью холода.
За обед Помада сел, как семьянин. И
за столом и после стола до самой ночи он чего-то постоянно тревожился, бросался и суетливо оглядывался, чем бы и как услужить Лизе. То он наливал ей воды, то подавал скамейку или, как только она сходила с одного места и садилась на
другое, он переносил
за нею ее платок, книгу и костяной ножик.
В своей чересчур скромной обстановке Женни, одна-одинешенька, додумалась до многого. В ней она решила, что ее отец простой, очень честный и очень добрый человек, но не герой, точно так же, как не злодей; что она для него дороже всего на свете и что потому она станет жить только таким образом, чтобы заплатить старику самой теплой любовью
за его любовь и осветить его закатывающуюся жизнь. «Все
другое на втором плане», — думала Женни.
Ухаживает парень
за девкой, а она на него не смотрит,
другого любит.
Лиза вметала
другую кость и опять подняла голову. Далеко-далеко
за меревским садом по дороге завиднелась какая-то точка. Лиза опять поработала и опять взглянула на эту точку. Точка разрасталась во что-то вроде экипажа. Видна стала городская, затяжная дуга, и что-то белелось; очевидно, это была не крестьянская телега. Еще несколько минут, и все это скрылось
за меревским садом, но зато вскоре выкатилось на спуск в форме дрожек, на которых сидела дама в белом кашемировом бурнусе и соломенной шляпке.
С пьяными людьми часто случается, что, идучи домой, единым Божиим милосердием хранимы, в одном каком-нибудь расположении духа они помнят, откуда они идут, а взявшись
за ручку двери, неожиданно впадают в совершенно
другое настроение или вовсе теряют понятие о всем, что было с ними прежде, чем они оперлись на знакомую дверную ручку. С трезвыми людьми происходит тоже что-то вроде этого. До двери идет один человек, а в дверь ни с того ни с сего войдет
другой.
— Нехороша, ваше превосходительство, — еще покорнее рассуждал Саренко, — точно, водка она безвредная, но не во всякое время, — и, поставив графин с рябиновой, взялся
за другой.
Женни села в конце стола, Петр Лукич на
другом. С правой стороны Женни поместился Сафьянос, а
за ним Лиза.
Пастор одною рукою оперся о плечо гренадера, а
другою взял
за руку сына.
Это была русская женщина, поэтически восполняющая прелестные типы женщин Бертольда Ауэрбаха. Она не была второю Женни, и здесь не место говорить о ней много; но автор, находясь под неотразимым влиянием этого типа, будет очень жалеть, если у него не достанет сил и уменья когда-нибудь в
другом месте рассказать, что
за лицо была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
Уйдя с Ульрихом Райнером после ужина в его комнату, он еще убедительнее и жарче говорил с ним о
других сторонах русской жизни, далеко забрасывал
за уши свою буйную гриву, дрожащим, нервным голосом, с искрящимися глазами развивал старику свои молодые думы и жаркие упования.
Розанов отодвинул занавеску, потом отворил дверь,
за нею
другую дверь и вышел из шкафа в чистенькую каморочку, где стояла опрятная постель слуги и буфетный шкаф.
Но зато выход этот после высказанных сомнений Ярошиньского во всем прочем незаметно становился таким ясным, что Арапов и Бычков вне себя хватались
за него и начинали именно его отстаивать, уносясь, однако, каждый раз опрометчиво далее, чем следовало, и открывая вновь
другие слабые стороны.
— Цели Марфы Посадницы узки, — крикнул Бычков. — Что ж, она стояла
за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое государство? — фикция. Аристократическая выдумка и ничего больше, а свобода отношений есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших женщин шире. Мы прежде всех разовьем свободу отношений. Какое право неразделимости? Женщина не может быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью
другого?
А певцы все пели одну гадость
за другою и потом вдруг заспорили. Вспоминали разные женские и мужские имена, делали из них грязнейшие комбинации и, наконец, остановясь на одной из таких пошлых и совершенно нелепых комбинаций, разделились на голоса. Одни утверждали, что да, а
другие, что нет.
Рациборский, взойдя, переложил ключ и запер
за собою дверь. Он дернул было занавеску
другой двери, что вела в буфет, но Ярошиньский сказал...
Едучи с Рациборским на железную дорогу, Кракувка объявил, что он должен брать отпуск
за границу и готовиться в Париж, где он получит обязанности более сообразные с его характером, а на его место в Москву будет назначено
другое лицо.
Конечно, не всякий может похвалиться, что он имел в жизни такого
друга, каким была для маркизы Рогнеда Романовна, но маркиза была еще счастливее. Ей казалось, что у нее очень много людей, которые ее нежно любят и готовы
за нею на край света. Положим, что маркиза в этом случае очень сильно ошибалась, но тем не менее она все-таки была очень счастлива, заблуждаясь таким приятным образом. Это сильно поддерживало ее духовные силы и давало ей то, что в Москве называется «форсом».
— Или адресные билеты, — зачинал
другой. — Что это
за билеты? Склыка одна да беспокойство. Нет, это не так надо устроить! Это можно устроить в два слова по целой России, а не то что здесь да в Питере, только склыка одна. Деньги нужны — зачем не брать, только с чего ж бы и нас не спросить.
Розанов не заметил, как понемножку, один
за другим, все стали подтягивать певцу и гнусящим хором доканчивали плачевный стих.
— Ну, спасибо, спасибо, что покучились, — говорил Канунников, тряся Розанову обе руки. — А еще спасибо, что бабам стомаху-то разобрал, — добавил он, смеючись. — У нас из-за этой стомахи столько, скажу тебе, споров было, что беда, а тут, наконец того, дело совсем
другое выходит.
За обедом все шли толки о квартире или держался
другой общий разговор о предметах, весьма интересных.
И Алексей Сергеевич слышал, как она перешла из будуара в спальню и затворила
за собой
другую дверь.
В
другом официальном доме объяснения Богатыревой были не удачнее первых. Здесь также успокоивали ее от всяких тревог
за сына, но все-таки она опять выслушала такой же решительный отказ от всякого вмешательства, способного оградить Сержа на случай всяких его увлечений.
— Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке,
за который мы могли бы взять его под арест. Может быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется,
другое дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины у нас людей не лишают свободы.
Соловейчик толкнул дверь и увидал, что слепой сидит на рыжем и душит его
за горло, а тот одною рукою слабо защищается, а
другой держит набойчатую подушку.
«У! у! скотина жестокая!» — подумал Арапов, глядя на тщательную работу Бычкова, а тот как-будто услыхал это, тотчас же вышел
за двери и, взяв в
другой комнате своего ребенка, запел с ним...
Через несколько секунд раздался выстрел, после которого в погребе послышался отчаянный визг боли и испуга. Цепь громыхнула, дернулась, и в это же время послышался крик Арапова, опять визг; еще пять — один
за другим в мгновение ока последовавших выстрелов, и Арапов, бледный и растрепанный, с левою ладонью у сердца и с теплым пистолетом в правой руке выбежал из чулана.
Дни шли
за днями; дом маркизин заметно пустел, феи хотя продолжали презрительно говорить об одной партии, но столь же презрительно и даже еще более презрительно отзывались и о
другой.
«Ну что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там; что ж тут прочного и хорошего. Конечно, все это лучше, чем быть вместе и жить черт знает как, а все же и так мало проку. Все
другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
В опустевших домах теперь пошла новая жизнь. Розанов, проводив Бахаревых, в тот же день вечером зашел к Лизе и просидел долго
за полночь. Говорили о многом и по-прежнему приятельски, но не касались в этих разговорах
друг друга.
Лиза случайно встретилась с одним своим старым институтским
другом, Полинькой Режневой, которая двумя годами ранее Лизы окончила курс и уже успела выйти замуж
за некоего отставного корнета Калистратова.
Нужно быть хорошим художником, чтобы передать благородное и полное, едва ли не преимущественно нашей русской женщине свойственное выражение лица Лизы, когда она, сидя у окна, принимала из рук Помады одну
за друг гой ничтожные вещицы, которые он вез как некое бесценное сокровище, хранил их паче зеницы ока и теперь ликовал нетерпеливо, принося их в дар своему кумиру.