Неточные совпадения
— Да как же, матушка! Раз, что жар, а другое
дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров
день; добрые люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне
и сустреть вас некогда будет.
На самом
деле ей тоже восемнадцатый год, что
и Лизе.
Вообще в ее лице много спокойной решимости
и силы, но вместе с тем в ней много
и той женственности, которая прежде всего ищет
раздела, ласки
и сочувствия.
Теперь тарантас наш путешествует от Москвы уже шестой
день,
и ему остается проехать еще верст около ста до уездного города, в котором растут родные липы наших барышень. Но на дороге у них уже близехонько есть перепутье.
Все глаза на этом бале были устремлены на ослепительную красавицу Бахареву; император прошел с нею полонез, наговорил любезностей ее старушке-матери, не умевшей ничего ответить государю от робости,
и на другой
день прислал молодой красавице великолепный букет в еще более великолепном порт-букете.
— Ничуть это не выражает его глупости. Старик свое
дело делает. Ему так приказано, он так
и поступает. Исправный слуга,
и только.
— Этой науки, кажется, не ты одна не знаешь. По-моему, жить надо как живется; меньше говорить, да больше делать,
и еще больше думать; не быть эгоисткой, не выкраивать из всего только одно свое положение, не обращая внимания на обрезки, да, главное
дело, не лгать ни себе, ни людям. Первое
дело не лгать. Людям ложь вредна, а себе еще вреднее. Станешь лгать себе, так всех обманешь
и сама обманешься.
Я, бывало, это Естифею Ефимовичу ночью скажу, а он
днем припасет, пронесет мне в кармане, а как спать ляжем с ним, я пологом задернусь на кровати, да
и ем.
Против Сони
и дочери священника сидит на зеленой муравке человек лет двадцати восьми или тридцати; на нем парусинное пальто, такие же панталоны
и пикейный жилет с турецкими букетами, а на голове ветхая студенческая фуражка с голубым околышем
и просаленным
дном.
— А ваши еще страннее
и еще вреднее. Дуйте, дуйте ей, сударыня, в уши-то, что она несчастная, ну
и в самом
деле увидите несчастную. Москва ведь от грошовой свечи сгорела. Вы вот сегодня все выболтали уж, так
и беретесь снова за старую песню.
Помада снял фуражку, обтер ее
дном раскрасневшееся лицо
и совсем растерялся.
Тем
и кончилось
дело на чистом воздухе. В большой светлой зале сконфуженного Егора Николаевича встретил улыбающийся Гловацкий.
Как только кандидат Юстин Помада пришел в состояние, в котором был способен сознать, что в самом
деле в жизни бывают неожиданные
и довольно странные случаи, он отодвинулся от мокрой сваи
и хотел идти к берегу, но жестокая боль в плече
и в боку тотчас же остановила его.
Платье его было все мокро; он стоял в холодной воде по самый живот,
и ноги его крепко увязли в илистой грязи, покрывающей
дно Рыбницы.
Днями она бегала по купеческим домам, давая полтинные уроки толстоногим дщерям русского купечества, а по вечерам часто играла за два целковых на балах
и танцевальных вечеринках у того же купечества
и вообще у губернского demi-mond’а. [полусвета (франц.).]
Вволю накричался Помада, пока его
раздел Епифанька,
и упал без памяти на жесткий тюфяк.
Если ж опять кто хочет видеть дьявола, то пусть возьмет он корень этой травы
и положит его на сорок
дней за престол, а потом возьмет, ушьет в ладанку да при себе
и носит, — только чтоб во всякой чистоте, — то
и увидит он дьяволов воздушных
и водяных…
— То-то, как хочешь. У меня хозяйство маленькое
и люди честные, но, по-моему, девушке хорошо заняться этим
делом.
Ну ведь
и у нас есть учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет как из университета; люди свежие
и неустанно следящие
и за наукой,
и за литературой,
и притом люди добросовестно преданные своему
делу, а посмотри-ка на них!
Невелико было хозяйство смотрителя, а весь придворный штат его состоял из кухарки Пелагеи да училищного сторожа, отставного унтера Яковлева, исправлявшего должность лакея
и ходившего за толстою, обезножившею от настоя смотрительскою лошадью. Женни в два
дня вошла во всю домашнюю администрацию,
и на ея поясе появился крючок с ключами.
Дело самое пустое: есть такой Чичиков, служит, его за выслугу лет
и повышают чином, а мне уж черт знает что показалось.
— А теперь вон еще новая школа заходит,
и, попомните мое слово, что скоро она скажет
и вам, Алексей Павлович,
и вам, Николай Степанович, да даже, чего доброго,
и доктору, что все вы люди отсталые, для
дела не годитесь.
— А так, так наливай, Женни, по другому стаканчику. Тебе, я думаю, мой дружочек, наскучил наш разговор. Плохо мы тебя занимаем. У нас все так, что поспорим, то будто как
и дело сделаем.
— Помада! Он того мнения, что я все на свете знаю
и все могу сделать. Вы ему не верьте, когда
дело касается меня, — я его сердечная слабость. Позвольте мне лучше осведомиться, в каком он положении?
— Она ведь пять лет думать будет, прежде чем скажет, — шутливо перебила Лиза, — а я вот вам сразу отвечу, что каждый из них лучше, чем все те, которые в эти
дни приезжали к нам
и с которыми меня знакомили.
— Нет, в том-то
и дело, что я с вами — то совсем осмотрелась, у вас мне так нравится, а дома все как-то так странно —
и суетливо будто
и мертво. Вообще странно.
Был десятый час утра,
день стоял прекрасный, теплый
и безоблачный; дорога до Мерева шла почти сплошным дубнячком.
«В самом
деле, как здесь скучно!» — подумала Женни, поправив бретели своего платья,
и стала смотреть в открытое окно, из которого было видно колосистое поле буревшей ржи.
— Да это вовсе не в том
дело. Здесь никто не сердился
и не сердится, но скажите, пожалуйста, разве вы, Женни, оправдываете то, что сделала сестра Лиза по своему легкомыслию?
Шаг ступлю — не так ступила; слово скажу — не так сказала; все не так, все им не нравится,
и пойдет на целый
день разговор.
Не успеет, бывало, Бахарев, усевшись у двери, докурить первой трубки, как уже вместо беспорядочных облаков дыма выпустит изо рта стройное, правильное колечко, что обыкновенно служило несомненным признаком, что Егор Николаевич ровно через две минуты встанет, повернет обратно ключ в двери, а потом уйдет в свою комнату, велит запрягать себе лошадей
и уедет
дня на два, на три в город заниматься
делами по предводительской канцелярии
и дворянской опеке.
Мать Агния у окна своей спальни вязала нитяной чулок. Перед нею на стуле сидела сестра Феоктиста
и разматывала с моталки бумагу. Был двенадцатый час
дня.
— Другое
дело, если бы оставила ты свое доброе родным, или не родным, да людям, которые понимали бы, что ты это делаешь от благородства,
и сами бы поучались быть поближе к добру-то
и к Богу.
Тут бы
и говорить нечего:
дело хорошее.
— Переломить надо эту фанаберию-то. Пусть раз спесь-то свою спрячет да вернется к мужу с покорной головой. А то — эй, смотри, Егор! — на целый век вы бабенку сгубите.
И что ты-то, в самом
деле, за колпак такой.
— Солидные молодые люди
дело делают: прежде хорошенько учатся, а потом хорошенько служат; а эти-то кое-как учились
и кое-как служить норовят; лишь бы выслужиться. Повесы, да
и только.
Через
день после описанного разговора Бахарева с сестрою в Мереве обедали ранее обыкновенного,
и в то время, как господам подавали кушанье, у подъезда стояла легонькая бахаревская каретка, запряженная четверней небольших саврасых вяток.
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот
день была роль самого добросердого барина
и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу,
и теперь она получила разом два удовольствия: надевала на себя венок страдалицы
и возвращалась к мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в виду все приятные стороны совместного житья с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
— То-то, я ведь не утерплю, спрошу эту мадам, где она своего мужа
дела? Я его мальчиком знала
и любила. Я не могу, видя ее, лишить себя случая дать ей давно следующую пощечину. Так лучше, батюшка,
и не зови меня.
Лиза уж совсем эмансипировалась из-под домашнего влияния
и на таких положениях уехала на третий
день после прощального вечера со всею своею семьею в губернский город.
Вечером в этот же
день у них был Пархоменко
и Райнер.
На другой
день она кормила на дворе кур
и слышала, как Вязмитинов, взявшись с уличной стороны за кольцо их калитки, сказал...
— Ничего. Он, в самом
деле, очень образованный
и очень милый человек.
— А в самом
деле, оставим этот разговор, да
и только.
«А любовь-то, в самом
деле, не на уважении держится… Так на чем же? Он свою жену любит. Вздор! Он ее… жалеет. Где любить такую эгоистичную, бессердечную женщину. Он материалист, даже… черт его знает, слова не придумаешь, чтό он такое… все отрицает… Впрочем, черт бы меня взял совсем, если я что-нибудь понимаю… А скука-то, скука-то! Хоть бы
и удавиться так в ту же пору».
В восемь часов утра начинался
день в этом доме; летом он начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни заходила на кухню
и через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили почти целые
дни Женни.
Женни, точно, была рукодельница
и штопала отцовские носки с бульшим удовольствием, чем исправникова дочь вязала бисерные кошельки
и подставки к лампам
и подсвечникам. Вообще она стала хозяйкой не для блезиру, а взялась за
дело плотно, без шума, без треска, тихо, но так солидно, что
и люди
и старик-отец тотчас почувствовали, что в доме есть настоящая хозяйка, которая все видит
и обо всех помнит.
Все, что вдруг пошло массою, было деморализовано от ранних
дней, все слышало ложь
и лукавство; все было обучено искать милости, помня, что «ласковое телятко двух маток сосет».
Когда распочалась эта пора пробуждения, ясное
дело, что новые люди этой эпохи во всем рвались к новому режиму, ибо не видали возможности идти к добру с лестью, ложью, ленью
и всякою мерзостью.
На другой же
день по приезде Женни он явился под руку с своей Лурлеей
и отрекомендовал ее как девицу, с которой можно говорить
и рассуждать обо всем самой просвещенной девице.